Мальчики Из Бразилии

– Вы знали герра Дюрнинга?
– спросил Либерман.

– И очень хорошо, - сказал старик.
– Я был на похоронах. Там было так мало народа! Я был просто удивлен.

И обращаясь к бармену, он сказал:

– Знаете, кого там не было? Оксенвальдера. Что меня удивило. Чем же таким важным он был занят?

Он обеими руками поднес ко рту пивную кружку и опустошил ее.

– Прошу прощения, - сказал бармен Либерману и двинулся к другому концу стойки, где сидели несколько человек.

Встав, Либерман прихватил с собой свой томатный сок и портфель и пересел поближе к старику.

– Обычно он располагался с нами, - старик вытер рот тыльной стороной ладони, - но в этот вечер он сидел один, вот тут, посередке, и все время посматривал на дверь. Кого-то ждал, все время сверялся со временем. Апфель говорит, что, наверное, ждал того коммивояже­ра, который был тут предыдущим вечером. Он же любил поговорить, наш Дюрнинг. Честно говоря, мы не особен­но жалеем, что его тут нет. Поймите меня правильно, мы, конечно, любили его и не потому, что порой он всем ставил выпивку. Но он бесконечно рассказывал одни и те же истории, снова и снова. Хорошие истории, но сколько же можно их слушать? Снова и снова, и все то же: как он обдуривал самых разных людей.

– И он их рассказывал тому коммивояжеру, что был тут предыдущим вечером?
– предположил Либерман.

Старик кивнул.

– Он продавал какие-то лекарства. Сначала он бесе­довал со всеми нами, расспрашивал о городе, а потом сел вместе с Дюрнингом, который говорил без умолку, и они смеялись. Наконец-то он нашел настоящего слушателя своим историям.

– Это верно, я забыл, - добавил бармен, возвраща­ясь к ним.
– Дюрнинг был тут и в вечер до несчастного случая. Что было странно для него: два вечера подряд.

– А вы знаете, сколько лет его жене?
– спросил старик.
– Я-то думал, что она его дочка, а оказывается, что она жена, то есть вдова.

– Вы запомнили того коммивояжера, с которым го­ворил Дюрнинг?
– спросил Либерман у бармена.

– Не знаю, кем он был, - ответил бармен, - но запомнил. Со стеклянным глазом и с этакой манерой щелкать пальцами, которая меня чертовски раздражала; словно я все время должен к нему подскакивать.

– Сколько ему было лет?

Бармен аккуратно разгладил усы и подравнял их кон­чики.

– Да за пятьдесят, - сказал он.
– Может, лет пятьдесят пять.
– Он глянул на старика.
– А ты что скажешь?

Старик кивнул.

– Примерно.

Либерман, расстегнув лежащий на коленях портфель, сказал:

– У меня есть несколько снимков. Они были сделаны довольно давно, но не могли бы вы посмотреть на них и сказать, напоминает ли кто-нибудь из них того комми­вояжера?

– С удовольствием, - сказал бармен, подходя по­ближе. Старик заерзал на стуле.

Вытаскивая снимки, Либерман спросил у старика:

– Он как-то называл себя?

– Не припоминаю. Да и в любом случае я бы не запомнил. Но я хорошо помню лица.

Либерман отодвинул стакан с томатным соком, раз­ложил на стойке снимки и отделил три из них, которые пододвинул старику и бармену.

Они нагнулись над глянцевитыми листиками, и ста­рик сдвинул жокейскую шапочку на затылок.

– Добавьте те тридцать лет, что прошли, - наблю­дая за ними, сказал Либерман.
– Или тридцать пять.

Подняв глаза, они с настороженной неприязнью по­смотрели на него. Старик отвернулся.

– Никого не знаю, - сказал он, берясь за пивную кружку.

Бармен, глядя на Либермана, сказал:

– Вам не стоит показывать нам снимки... молодых солдат и ждать, что мы опознаем пятидесятипятилетнего человека, которого видели месяц назад.

– Три недели назад, - уточнил Либерман.

– Все равно.

Старик был поглощен своим пивом.

– Эти люди - преступники, - сказал им Либер­ман.
– Они разыскиваются вашим правительством.

– Нашим правительством, - сказал старик, ставя кружку на мокрый картонный кружочек.
– А не вашим.

– Это правда, - согласился Либерман.
– Я австриец.

Бармен отошел, и старик посмотрел ему вслед.

Либерман, положив руку на россыпь снимков, накло­нился к старику и сказал:

– Этот коммивояжер, может быть, убил вашего друга Дюрнинга.

Старик, облизывая губы, не отрывал взгляда от круж­ки. Он крутил ее перед собой, придерживая за ручку.

Либерман с печалью посмотрел на него и, собрав снимки, засунул их обратно в портфель. Закрыв клапан, он защелкнул его замки и встал.

Вернувшийся бармен коротко сказал:

– Две марки.

Вынув пятимарковую банкноту, Либерман сказал:

– Дайте, пожалуйста, мелочи для телефона.

Зайдя в будку таксофона, он набрал номер фрау Дюрнинг. Линия была занята.

Он попробовал созвониться с сестрой Дюрнинга в Оберхаузене. Никто не ответил.

Он продолжал стоять в будке, поставив портфель между ног, и, прижав трубку к уху, думал, что он скажет фрау Дюрнинг. Вполне возможно, что она враж­дебно отнесется к появлению Якова Либермана, охотни­ка за нацистами; а даже если и нет, после обвинений своей золовки, она, скорее всего, откажется обсуждать Дюрнинга и обстоятельства его смерти с каким-то незна­комцем. Но что он может сказать ей, кроме правды? Каким иным образом добиться встречи с ней? Он поду­мал, что Клаус фон Пальмен в Пфорцхейме может до­биться лучших результатов, чем он. А ему очень нужно обойти его.

Он попытался еще раз связаться с фрау Дюрнинг, глядя на бумажку с ее номером, выписанным аккурат­ным почерком шеф-инспектора Хааса. На другом конце наконец освободилась линия.

– Да?
– голос женский, быстрый и несколько испу­ганный.

– Это фрау Клара Дюрнинг?

– Да, кто это?

– Меня зовут Яков Либерман. Я из Вены...

Молчание.

– Яков Либерман? Тот человек, который... находит нацистов?
– в голосе было удивление и растерянность, но не враждебность.

– Ищу их, - сказал Либерман, - и только иногда нахожу. Я приехал в Гладбек, фрау Дюрнинг, в надежде, что вы будете настолько любезны и уделите мне хотя бы полчаса своего времени. Я бы хотел поговорить о вашем покойном муже. Я предполагаю, что он мог быть втя­нут - совершенно случайно и даже ни о чем не подо­зревая - в отношения с некоторыми лицами, которые меня интересуют. Могу ли я поговорить с вами? Будет ли это удобно для вас?

Были слышны тонкие звуки кларнета. Моцарт?

– Эмиль мог быть втянут?..