Мальва

– На... Что, змея?
– с торжеством спросил он ее и отшвырнул от себя.

Она, не охнув, молчаливая и спокойная, упала на спину, растрепанная, красная и все-таки красивая. Ее зеленые глаза смотрели на него из-под ресниц с холодной ненавистью. Но он, отдуваясь от возбуждения и приятно удовлетворенный исходом злобы, не видал ее взгляда, а когда с торжеством взглянул на нее - она улыбалась, - дрогнули ее полные губы, вспыхнули глаза, на щеках явились ямки. Василий изумленно посмотрел на нее.

– Что ты, - черт!
– грубо дернув ее за руку, крикнул он.

– Васька!.. Это ты бил меня?

– полушепотом спросила она.

– Ну, а кто?
– Ничего не понимая, он смотрел на нее и не знал, что ему делать. Не ударить ли ее еще раз? Но в нем уже не было злобы, и рука его не поднималась на нее.

– Стало быть, ты меня любишь?
– снова спросила она, и от ее шепота ему стало жарко.

– Ладно, - угрюмо сказал он.
– Так ли тебя надо!

– А ведь я думала, что ты уже не любишь меня... думаю: "Вот теперь сын к нему приехал... прогонит он меня..."

Она засмеялась странным, слишком громким смехом.

– Дуреха!
– сказал Василий, тоже невольно усмехаясь.
– Сын, - что он мне за уставщик?

Ему стало совестно перед ней и жалко ее, но, вспомнив ее речи, он заговорил строго:

– Сын тут ни при чем... А что я ударил тебя - сама виновата, зачем дразнила?

– Так ведь я это нарочно, - пытала тебя...
– И она прижалась к нему плечом.

– Пытала! Чего пытать? Вот и допыталась.

– Ничего!
– уверенно сказала Мальва, щуря глаза, - я не сержусь - ведь любя побил? А я тебе за это заплачу...
– Она в упор посмотрела на него и, понизив голос, повторила: - Ох, как заплачу!

Василий в этих словах услыхал обещание, приятное ему, оно сладко волновало; улыбаясь, он спросил:

– А как?.. Ну-ка?!

– Увидишь, - спокойно сказала Мальва, но губы у нее дрогнули.

– Эх ты, милушка моя!
– воскликнул Василий, крепко стиснув ее руками влюбленного.
– А знаешь, как побил я тебя - дороже ты мне стала! Право! Роднее... али как?

Чайки носились над ними. Ласковый ветер с моря приносил брызги волн почти к их ногам, а неугомонный смех моря все звучал...

– Эх, дела наши!
– свободно вздохнул Василий, задумчиво лаская женщину, прильнувшую к нему.
– И как все устроено на свете: что грешно, то и сладко. Ты вот ничего не понимаешь - а я иной раз задумаюсь про жизнь - даже страшно станет! Особливо ночью... не спится когда... Смотришь: перед тобой море, над тобой - небо, кругом темно таково, жутко... а ты тут - один! И станешь тогда сам для себя таким ма-аленьким, маленьким... земля под тобой шатается, и никого-то на ней, кроме тебя, нет. Хоть бы ты была в ту пору... все-таки двое...

Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях и молчала. Грубоватое, но доброе, коричневое от солнца и ветра лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею. Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко и ровно. Глаза Василия то блуждали в море, то останавливались на этой груди, близкой к нему. Он стал целовать ее в губы, не торопясь, чмокая так громко, точно горячую и жирно намасленную кашу ел.

Часа три они провели так; когда солнце начало спускаться в море, Василий сказал скучным голосом:

– Ну, пойду чай кипятить... скоро гость проснется!

Мальва ленивым движением разнежившейся кошки отодвинулась в сторону, он неохотно встал и пошел к шалашу. Женщина, чуть приподняв ресницы, посмотрела вслед ему и вздохнула, как вздыхают люди, сбросив ношу, утомившую их.

Потом они, трое, сидели вокруг костра и пили чай.

Солнце окрашивало море в живые краски заката, зеленоватые волны блестели пурпуром и жемчугом.

Василий, прихлебывая чай из белой глиняной кружки, расспрашивал сына о деревне, сам вспоминал о ней. Мальва, не вмешиваясь, слушала их медленные речи.

– Живут, стало быть, мужички?

– Живут, как-никак...
– отвечал Яков.

– Нашему брату - много ли надо? Избу, да хлебушка вдоволь, да в праздник водки стакан... Но и этого нет... Разве бы я ушел сюда, ежели бы можно было кормиться дома-то? В деревне я сам себе хозяин, всем равный человек, а здесь вот - слуга...

– Зато здесь сытнее и работа легче...

– Ну, этого тоже не скажи! Бывает так, что все кости ноют. Опять же здесь чужому работаешь, а там - самому себе.

– А выработаешь больше, - спокойно возражал Яков.

Внутренно Василий соглашался с доводами сына: в деревне и жизнь и работа тяжелее, чем здесь; но ему почему-то не хотелось, чтобы Яков знал это. И он сурово сказал:

– Ты считал заработок-то здешний? В деревне, брат...

– Как в яме: и темно, и тесно, - усмехнулась Мальва.
– А особенно бабье житье - одни слезы.

– Бабье житье одинаково везде... и свет везде один, одно солнце!.. нахмурился Василий, взглянув на нее.

– Ну это ты врешь!
– воскликнула она, оживляясь.
– Я в деревне-то хочу не хочу, а должна замуж идти. А замужем баба - вечная раба: жни, да пряди, за скотом ходи, да детей роди... Что же остается для нее самой? Одни мужевы побои да ругань...

– Не всё побои, - перебил ее Василий.

– А здесь я ничья, - не слушая его, говорила она.
– Как чайка, куда захочу, туда и полечу! Никто мне дороги не загородит... Никто меня не тронет!..

– А как тронет?
– усмехаясь, напоминающим тоном спросил Василий.

– Ну, - я уж заплачу!
– тихо сказала она, и разгоревшиеся глаза ее погасли.

Василий снисходительно засмеялся.

– Эх ты, - бойка ты, да слаба! Бабьи слова говоришь. В деревне баба нужный для жизни человек... а здесь - так она... для баловства только живет...
– Помолчав, он добавил: - Для греха.

Яков, когда их разговор оборвался, сказал, задумчиво вздохнув:

– И конца, кажись, нет этому морю...

Все трое молча взглянули в пустыню перед ними.

– Ежели бы все это земля была!
– воскликнул Яков, широко размахнув рукой.
– Да чернозем бы! Да распахать бы!

– Вон что!
– добродушно засмеялся Василий, одобрительно взглянув в лицо сына, даже покрасневшее от силы выраженного желания. Ему приятно было слышать в словах сына любовь к земле, и он подумал, что эта любовь, быть может, скоро и настоятельно позовет Якова от соблазнов вольной промысловой жизни назад в деревню. А он останется здесь с Мальвой - и все пойдет по-старому.