Мальва
Шрифт:
В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то. Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
– Ишь ты где!
– сказал он, садясь рядом с ней.
– А ты меня давно ищешь?
– уверенно спросила она.
– Да разве я тебя искал?!
– воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал
– Ты грамотный?
– спросила она его.
– Грамотный... да плохо, забыл все уж...
– И я тоже - плохо... В школе учился?
– В земской.
– А я сама выучилась...
– Ну?
– Право... В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
– Значит, не сама...
– пояснил Яков.
Она посмотрела на него и опять спросила:
– А тебе хочется книжки читать?
– Мне? Нет... чего там?
– А я - люблю, - вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю...
– Про что?
– Про Алексея божия человека.
И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша - сын богатых и важных родителей - ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, - Мальва тихо спросила у Якова:
– Зачем это он так?
– Кто ж его знает?
– равнодушно ответил Яков.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, - это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
– Чего же ты сегодня не поехала туда... на косу?
– А тебе что?
Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
– Я вот, когда одна и тихо... все плакать хочу... Или - петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать - стыдно...
Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
– А ты вот что, - глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, - ты послушай, что я тебе скажу... Я - парень молодой...
– И глупый, глу-упый!
– убежденно вытянула Мальва, качая головой.
– Ну, пускай глупый, - с досадой воскликнул Яков.
– Разве тут ум нужен?.. Глупый - и ладно! А вот что я скажу - желаешь ты со мной...
– Не желаю!..
– Чего?
– Ничего! Да ты не дури...
– Он осторожно взял ее за плечи.
– Ты сообрази...
– Пошел прочь, Яшка!
– сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. Пошел!
Он встал и осмотрелся вокруг.
– Ну... ежели ты так - мне наплевать! Вас здесь много... Думаешь - ты лучше других?
– Щенок ты, - спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими
словами.Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
– А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе смотри!
– Отстань ты, говорю!
– она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
– Гуляли? Ладно!
– Подите вы все к черту!
– злобно крикнула Мальва.
А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.
Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.
Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:
Та-агарга, матагарга,
Матаничка м-моя!
П-пьяная, избитая,
Растрепанная-а!
И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, - разбегались, оскорбляя собою музыку волн.
...В неясном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.
Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.
– Василий! Где зеленые весла?
– кричал кто-то. Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, - признак его желания опохмелиться.
– У тебя водка есть?
– спросил он.
– Есть, - глухо сказал Василий.
– Ну, так я не поеду... останусь у сухого крыла.
– Готово!
– крикнули с косы.
– Отчаливай, давай!
– командовал Сережка, сходя с баркаса. Поезжайте... я останусь здесь. Смотри - завози шире, не путай!.. Да клади ровнее, - петель не навяжите!..
Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.
– Раз!
Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.
– Два!
– командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам...
– Раз!.. Два!..
На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:
– Поспать еще...
Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.
– Ты что в воскресенье не был?
– спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.
– Нельзя было...
– Пьян был?
– Нет. Следил за твоим сыном да его мачехой, - спокойно сообщил Сережка.
– Нашел заботу!
– криво усмехнулся Василий.
– Малые они ребята, что ли?