Мантусаил

Соратники умолкают. Молчит и декан. Я неверяще прикладываю пальцы к губам , слизываю расплющенные капли – жестом столь характерным для человека, который ощупывает разбитый рот, что Аррунт содрогается всем своим сухощавым и чутким, словно у египетской борзой, телом. З ря. Канина меня не ударит - во всяком случае, не здесь, не при остальных. В конце концов он - наш декан. И он знает, что в этот вечер я хотел для себя абсолютной трезвости.

Для себя и ни для кого больше .

От воды тает и обливает горло кровью монета, на которую я, пр иклеивая ее к нёбу, рассчитывал как на аметист. Растаяла бы она, опусти ее кто-нибудь другой в злополучный сосуд ? Тают ли монеты, что я топлю в заповедном роднике, что намывает к рассвету река? Из чьей ни крови - и чья они плата?..

Канина кивает.

– Отлично.

И запивает свой вердикт из того же кувшина. Контуберний взрывается восторженными криками.

– Ура! Вывели Ная на чистую воду!

– Сейчас его еще куда-нибудь выведут!

– Ну вы же понима-а-аете !

Я с такой поспешностью вскакиваю на ноги, что расстегиваетс я пряжка и валится с плеч плащ, холодный и скользкий, обагряя землю, словно остывшая кровь. Восторгу соратников нет предела.

– Декан, он готов!

– Оставь и тунику, Най, она тебе тоже не понадобится!

– Ну вы же понима-а-аете!

– Да идите вы!
– прощаюсь я, понимая лишь - по пристальному взгляду Канины, - что его терпение испытывают. Не бражники - я.

– Это ты иди - сам разумеешь куда!

И я иду, но н а пол у шаге декан останавливается.

– Выпей еще, - советует он.
– Не повредит.

Он знает: с каждым новым глотком нарастает ощущение, что все происходит не здесь и не со мной. Он думает: лучше пить столько, сколько вмещает память , - или не пить совсем. Одного он и не подозревает: я не смогу показать ему истоки реки, если он не сможет растворить железную монету в первородную кровь. Мне это по силам - мне это было по силам уже при дворе.

Я лежу в палатке, опираясь на левый бок, словно при трапезе, и вонзив острие локтя в складки подостланного плаща.

– Эй, Най!
– взывают снаружи.
– Долго нам ждать твоего летейского пойла? Разве мы тебе не заплатили? Когда, в преисподнюю, соберешься наконец? В глотке сухо как...

Ежевечерняя пирушка в самом разгаре.

Я лениво листаю одолженный кодекс-палимпсест. Пергамент выскоблен небрежно - кое-где из-под приапических стишков брезжит вместо света ученый трактат. "Мантуя, - читаю я, - поселение при... именем своим... этрускам... Мания... безумия... бог подземного царства... блаженным манам... иначе... Плутон".