Мария Федоровна

Сгоревшие в ожидании так и не сбывшихся плотских наслаждений дородные матроны, растратившие себя до срока аристократы-рамолики, завистники и недоброжелатели всех мастей не могли смириться и простить Марии Федоровне и ее положения, и ее счастливой семейной жизни, и ее удивительной моложавости до преклонных лет. Как, вдове уже пятьдесят, а у нее такая фигура, такая походка и ни одной морщины на лице! Как можно было с подобным смириться! Мстили — подло, заглазно, зло.

Однако не только оскорбленное женское самолюбие давало пищу дискредитирующим слухам. Хватало и тех, кто занимался фабрикацией измышлений по «идейным соображениям»: члены Династии непременно выставлялись в самом непривлекательном свете, чтобы легче было вести «революционную пропаганду среди масс». Одни бросали бомбы, стреляли из револьверов в Царевых слуг и членов Династии, а другие бросали не мене страшные взрывные устройства — ложь. Когда-то русский классик изрек замечательный афоризм: злые языки — страшнее пистолета. Это оружие в России сыграло страшную разрушительную роль.

В воспаленном воображении некоторых людей Мария Федоровна представала чуть ли не Мессалиной, целыми днями занятой лишь собой и разнузданными плотскими удовольствиями. Среди ее «шер ами» назывались разные фигуры, но особенно часто — князя Георгия Шервашидзе (1845–1918). Он почти был ровесником Марии Федоровны и происходил из старинного рода владетельных князей Абхазии, потомки которых были признаны русскими дворянами с сохранением титула.

В 1888–1898 годах князь служил Тифлисским губернатором, а затем бессменно до самой смерти (умер в конце 1918 года) состоял при Императрице Марии Федоровны, управлял ее Двором. Вот его-то беспощадная молва чаще всего и записывала в «любовники» Царицы. Но никаких фактов и документов для подобных выводов не существует, и все это лишь недобросовестная сплетня. Нет, нельзя исключать, что как женщина Мария Федоровна могла позволить себе и любовь и близость, но она ни в коем случае не могла себе этого позволить как Царица. Никогда, ни на минуту не забывала, что она отчитывается за свою жизнь перед Богом и перед памятью любимого Саши, которому лишь одному принадлежала и память о котором свято берегла…

Муж любил жену простой и искренней любовью, не сомневаясь, что семейное счастье послано Всевышним. Через месяц после венчания записал: «Я часто чувствую, что я не достоин ее, но если это и правда, то постараюсь быть достойным ее. Часто я думаю, как все это случилось. Как я наследовал от моего милого брата и престол и такую жену как Минни… Вот что значит Божия Воля. Человек думает одно, а Бог совершенно иначе располагает нами. Не наше дело рассуждать, лучше или хуже было бы прежде или теперь! Теперь одного прошу я у Господа: это силу и бодрость на моем трудном пути, и чтобы Он благословил наш брак! Жена во многом мне может помочь, и я должен быть с ней, как только могу, в самых коротких и дружеских отношениях. Такую жену, какую я имею, дай Бог каждому иметь, и тогда можно быть спокойным и счастливым».

Глава 10 Житейские будни

День сменялся днем, недели шли за неделями; текли месяцы и годы. Великая княгиня Цесаревна Мария Федоровна привыкала к своей роли, обживалась в специфической среде, осваивалась в необычных условиях. Ей очень помогал Александр, многое объяснявший, обсуждавший различные жизненные проблемы, занимавшие его.

Он постоянно сетовал на то, что так много времени уходит на пустое. Вот когда жили в Петербурге, то каждое утро надлежало все бросать и ехать в Зимний для ритуальной встречи с Мама, а затем, к вечеру, непременно присутствовать на семейном обеде. Нельзя опоздать, а то обязательно получишь выговор. Жена успокаивала, призывала к смирению, что для стихийной натуры Цесаревича было очень не легко. Сама же княгиня Мария исполняла династические обязанности спокойно, не выказывая неудовольствия.

Самым суетным временем для нее было утро: надо было вставать, когда еще так хотелось побыть в теплой постели, сделать гимнастику, быстро заняться туалетом и, наскоро выпив чашку кофе, нестись к Императрице. А затем сидеть добрый час и выслушивать сетования Царицы на самочувствие, бесконечно-однообразные повествования о здоровье младших детей, об их поведении и успехах. Минни была при этом так внимательна, так заинтересована, что могло показаться со стороны, будто эти темы ее больше всего в жизни волнуют. Под благовидным предлогом муж нередко игнорировал визиты, Цесаревна же — никогда. Она умела делать «что надо» не ропща.

Существовало много других каждодневных хлопот и обязательств. Первые годы почти каждый день час-два занимали уроки. Она быстро освоила несколько русских фраз, а к мужу обращалась почти всегда на языке новой родины. Ему очень нравилось, когда жена его называла «душка», несколько растягивая последний звук, на французский манер, и получалось певуче — сладкое Душка-а-а.

Еще надо было заниматься музыкой, рисованием. А гардероб? У Цесаревны скоро появились свои модистки, с которыми она часами обсуждала и примеряла новые туалеты, чтобы блеснуть на очередном балу или званом обеде.

Ей нравились яркие цвета и контрастное сочетание тканей, но со временем начала отдавать предпочтение пастельным тонам. Она знала, что ей идут приталенные фасоны платьев, с умеренным декольте. Когда вошли в моду турнюры, одной из первый стала их носить, понимая, что при изяществе фигуры эта громоздкая деталь туалета ей чрезвычайно к месту. Александр Александрович быстро установил, что когда Минни занята с портнихой, то это — надолго. В такой момент к ней обращаться бесполезно, так как она ничего другого знать не желает.

Лишь в России Датской Принцессе удалось всласть насладиться возможностью иметь те наряды и те украшения, которые нравятся. Конечно, и здесь надо было считать деньги. У Наследника был свой бюджет, за пределы которого он выйти не имел права. Но драгоценности покупались редко, лишь по случаю, в основном их дарили родственники на праздники, а на туалеты, даже самые затейливые и дорогие, семейных средств вполне хватало.

Появились и русские подруги. Эжени Лейхтенбергская, Великая княжна Ольга Константиновна и две фрейлины — княжна Лиза Куракина (1843–1912) и графиня Александра Апраксина (1851–1943). С ними она гуляла, каталась в колясках, обсуждала такие жгучие женские проблемы: что носят в Париже, в чем была Французская Императрица Евгения на приеме-гала во дворце Тюильри, как вела себя княгиня N на последнем балу, кто на ком женится и кто за кого выходит замуж, у кого кто родился; сочувствовали смертям, другим горестям знакомых и незнакомых.

Каждодневной обязанностью было писание писем. Надо было сообщать о своем житье-бытье в Лондон, в Копенгаген, в Афины. А еще надлежало отвечать на послания многочисленных тетушек, дядюшек, племянников и племянниц из различных городов и пунктов Европы. Днем на эти занятия времени не хватало, и письма приходилось писать вечерами, перед сном. Допоздна в некоторых комнатах второго этажа Аничкова Дворца горел свет: Цесаревна сосредоточенно составляла очередное послание, а сидевший рядом Цесаревич, попыхивая сигарой, неспешно заполнял страницы своего толстого дневника — отчет за истекший день.

Несмотря на «эпистолярное усердие», недоразумения все равно возникали. Перед самым новым, 1867 годом Мария Федоровна получила гневную депешу от матери, в которой содержался резкий упрек дочери за то, что она мало пишет и, видимо, больше «не нуждается в своих родителях». Минни была расстроена и долго плакала на плече Александра. Она считала эти упреки несправедливыми; ведь она посылала свои весточки в Копенгаген через три-четыре дня, а оказалось, что этого мало. Строгая и любящая Королева требовала ежедневных отчетов от Минни, не понимая, как мало у нее времени. В конце концов мужу все-таки удалось успокоить жену, а та, как только пришла в себя, сразу же села за очередное письмо родителям.

В остальном событий было много, но они были все текущие и часто походили одно на другое. Первый новый год встречали вдвоем, выпили по бокалу пунша. Накануне получили подарки из Англии. Алике прислала Минни дорожный мешок, а Александр получил от нее маленькую золотую галстучную булавку с крошечной жемчужиной, а от Берти — серебряный портсигар.

Вскоре произошла неприятность. Трое служащих, нанятых в Англии состоять при лошадях и экипажах Цесаревича, стали вести себя неподобающим образом. На Рождество и Новый год они перепивались, самовольно уходили. Это было возмутительно. Кто бы мог предположить, что и англичане подвержены «русской болезни» — неумеренному потреблению горячительных напитков. Их пришлось уволить.