Марс наш!
Шрифт:
— Выкупить все билеты до Луны на двух крупнейших космодромах СССР и при этом полностью проигнорировать третий? — ответил я вопросом на вопрос. — И именно в те даты, когда вы с Артемидой собрались в отпуск. Подозреваю, в лучшем случае это будет попытка вербовки.
— А в худшем?
Подойдя к истории с Йотуном с позиции: «А как бы написал я?», воображение дорисовывало довольно яркие картинки. Мрачные и негативные, но чрезвычайно яркие.
— Покушение на убийство, Савелий Алексеевич. Покушение на убийство…
— Это как? — великан буквально задохнулся от возмущения, не веря в то, что такое возможно.
—
Такая парадигма картины мира не укладывалась в голове Йотуна, поэтому он всё больше сыпал вопросами. Будто оспаривал, пытаясь убедить себя, что на самом деле всё нормально, и он просто себя накручивает.
Пришлось жестоко разрушить его мир розовых пони.
— Скорее всего, попробуют преподнести как несчастный случай. Отказ обоих двигателей, внештатное срабатывание систем противокосмической обороны… Не знаю… Или, наоборот, демонстративное нападение фанатика, который почему-то с детского горшка не любит Часовых…
Йотун замолчал.
— Хорошо, Мелс, я тебя понял, — спустя, наверное, минуту наконец отозвался он.
И добавив в конце «Поверить не могу», отбил звонок.
Мне тоже было над чем задуматься, но сначала…
Поднявшись из уютного кресла-качалки Йотуна, в котором на открытом воздухе я и проспал всю ночь, я как следует потянулся и посмотрел на восход. В линзах ТОКВДР услужливо высветилось время: «4:17».
Всю жизнь ненавидел просыпаться раньше десяти утра, наверное, поэтому и стал писателем. Но сейчас партия и долг твердили «Надо!», и я как Часовой ответил ей: «Так точно!».
Но подаренный Артемидой коньячок надо бы перепрятать…
«4:27»
Утро. Солнце только-только наползало на горизонт. Курящий дымом вулкан Турал медленно начал окрашивать восточный склон в рассветный багрянец, но уже вовсю стрекотали ранние пташки. И в их мелодичные трели, вероломно надрываясь жестью, вклинились гулкие раскаты жестяного ведра.
Факир оказался парнем с головой и вместо язычка импровизированного колокола приладил какую-то странного вида железяку. Но даже так колхозный вариант тревожного колокола полностью выполнял свою функцию. И по мирно спящей территории ещё безлюдного лагеря прокатились душераздирающие лязги жестяного ведра.
Всклокоченный лагерь зашевелился. Первыми на звук прибежали костровые и дежурная смена караула. Благо, среди студентов нашлись и действующие военные, которые, проникнувшись принципами самоорганизации, разделили ночные вахты и организовали постоянно горящие костры.
Всё правильно, мало ли что.
В целом, уровнем самоорганизации я остался доволен.
В отличие от остального.
— Что такое? Нападение? — первым всполошился Иван Феликсович Лиховой — один из самых пожилых «студентов», который был старше даже меня. Но помимо этого у Ивана Феликсовича было ещё несколько особенностей, выделявших его среди остальных.
Его личное дело я изучил особенно пристально.
Во-первых, это позывной. «Атаман» получил его ещё в учебке, его же он с честью и гордостью пронёс через несколько боевых конфликтов. А потому придумывать что-то новое из уважения к заслугам боевого офицера я посчитал кощунством.
Во-вторых, из тех двух сотен студентов Атаман был один из немногих, кто имел своё личное оружие — наградной кинетический
болтер «Суворов 220» армейского образца!Ну и в-третьих — синт-протезы обеих ног. После подрыва на мине и потери нижних конечностей восемь лет назад его, естественно, списали в запас. Но буйный нрав и желание служить Родине перековали бывшего. морпеха в школьного учителя труда. И вот, в начале прошлого года, когда Часовые бросили клич, старый вояка подал свою кандидатуру на рассмотрение.
И даже прошёл! Хотя, учитывая возраст и протезы, попасть в две сотни избранных было явно непросто.
В общем, по совокупности заслуг Атаман стал негласным лидером и боевым отцом лагеря. Или, скорее, отряда, название которому я так до сих пор и не придумал…
— Что случилось? Прорыв? — испытывая лёгкий мандраж, спросил он одним из первых. — На постах и «секретах» всё спокойно!
— Случилось, Феликсович, случилось, — спокойно ответил я. — Поднимай всех и объявляй построение.
Вот что мне нравится в военных, они напрочь игнорируют глупые вопросы. Есть поставленная руководством задача — её надо выполнить. Всё! Без размена на слова и сотрясения воздуха глупостями вроде: «Зачем?», «Почему я?» и всякие либеральные «А давайте проголосуем…».
Не знаю, как сложится будущее, пройдёт Атаман дальше или спишется, вновь вернувшись на гражданку. Не знаю. Но я был благодарен судьбе за то, что Иван Феликсович оказался здесь с моими ребятами.
Атаман не оплошал. Не прошло и пяти минут, как практически полный состав, не считая занятых на постах и секретах, выстроились в три косых, как пьяный отчим, шеренги.
Повисла немая пауза, где ещё не до конца проснувшиеся студенты протирали глаза, переспрашивая друг у друга: «Что случилось?». Однако никто не позволил себе обратить этот вопрос в мою сторону. Амплуа настоящего Сумрака заставляло ребят отводить от меня глаза. А может, это из-за хмурости моего настроения?!
Нарочито медленно я подошёл к ведру-колоколу и, с силой дёрнув, я оторвал его вместе с креплением. И перевернул, поставив аккурат между мной и студентами.
Понимая, что произошло что-то экстраординарное, толпа стихла.
Что ж, внимание было привлечено, а правильное настроение достигнуто, поэтому я начал.
— Сегодня ночью кто-то проник в контейнер с запасами на ближайшую неделю и полностью их уничтожил, — тщательно всматриваясь в лица студентов, произнёс я. — Но самое главное — из контейнера были похищены две бутылки тридцатилетнего коньяка. Мои бутылки коньяка!
Остановившись взглядом на лице Атамана, я буквально услышал, как старый вояка захрустел эмалью зубов. Ну да, чувствуя за собой ответственность, Атаман воспринял происшедшее как урон личной чести.
Что ж, справедливо.
Толпа тем временем тихо переговаривалась, обсуждая услышанное. Я им не мешал и, дождавшись, когда гул шепотков поутихнет, продолжил.
— Поэтому колокол больше не работает, — кивнул я на ведро под ногами. — И пока мы не выясним, кто оставил всех нас без провианта, и не найдём диверсанта, никто нас не покинет.
«Разве что только в целлофановом пакете», — про себя усмехнулся я.
Мой голос был едва слышен, но учитывая его особенности, которые с точки зрения науки кажутся сверхъестественными, я не сомневался, что подтекст будет истолкован правильно.