Марш Акпарса

В приказной избе, как и на дворе, шумно. Причина этому одна: воеводы дома нету, воевода в Москве. Потому и гуляют на дворе служилые, потому и бездельничают в приказной избе.

Хлопнула дверь — дьяк Портянкин увидел двух незнакомых людей.

— Кто такие?

— Нам бы к воеводе,— начал Аказ.

— Воевода в Москве. По какому делу к воеводе?

— Нам тоже в Москву надо...

— Ну и идите с богом!

— В пути претерпели мы беду. Остались без еды и денег. А дело у нас великое: послами от черемисского края идем в Москву.

— Уж вы не черемисы ли?

— Это князь черемисский Аказ,—сказал Мамлей.

— Князь?—дьяк вытаращил глаза.— А ты сам-то кто таков?

— Я... человек... Я государю нашему радетель.

— Делу посольскому помочь волен только князь-зоевода, а он в Москве. Уехал на венчание государя на царство, ждите. При­едет и разберет, что к чему.

Со всем мог смириться Янгин. Но чтобы сидеть и ждать — этого еще не хватало!

— Идти в Москву надо—и делу конец. Снег есть, лыжи есть.

— А хлеб есть?—спросил Мамлей.

— Христос есть. Его слово скажем — дадут. А воевода когда приедет? Зимой? Весной? Летом? Да и поможет ли?

Сколько ни спорили, но согласились, что Янгин говорит верно: надо идти дальше.

Накануне отправки старуха хозяйка куда-то исчезла. Под вечер появилась с целой гурьбой женщин. У каждой в подоле ку­сок хлеба.

— Узнала я: на богоугодное дело идете вы, пробежала по слободке и собрала вам на дорогу. Высушу сегодня, а завтра, глядишь, и тронетесь в путь.

— Ты верно, Аказ, говорил: русские хорошие люди,— сказал Янгин, когда женщины ушли.— Больно хорошо, что мы идем проситься под московское крыло.

Чуть свет, надев на спины котомки с сухарями и положив на плечи лыжи, вышли на муромскую дорогу.

Выходя из Нижнего Новгорода, послы знали, что отсюда

путь будет нелегок. Но они и не думали, что столько бед их ждет впереди. Мамлей на лыжах никогда не хаживал и на первом же перегоне стер ноги в кровь. Пришлось отсиживаться в деревеньке целую неделю.

Здесь под Нижним Новгородом — те же крытые соломой кур­ные избенки, тот же хлеб пополам с лебедой. Сначала долго не пускали на ночлег. Принимали за басурманов и захлопывали двери перед носом. Еле-еле упросили одну вдову, но и та, узнав, что они идут по казанскому делу послами, выставила их за по­рог. В прошлом году в походе на Казань у нее погиб муж, ос­тавив горемыке старого деда да девять душ детей. Старшему было шестнадцать.

— Он у меня единственный кормилец, а вы снова царя на Казань выманиваете,— сквозь слезы говорила вдова,—снова войну кличете. Сгиньте с глаз, ради бога.

Янгин первым выскочил на двор и стоял в недоумении. Ему было непонятно, почему люди считают, что их посольство обя­зательно вызовет войну.

Обошли чуть не все дворы — всюду отказ. Кое-как уговорили местного попика, и он пустил послов в теплую баню. В этой банешке пережили неделю и двинулись дальше.

Кормились скудно. Ближе к Мурому пошли селенья еще бед­нее, кабальные люди сами ели мякину и помочь путникам ничем не могли. В иных деревнях народ был напуган набегами лихих людей—и путников на ночлег не пускали. Приходилось ночевать в стогах да соломенных ометах.

Однажды в солнечный день Топейка с Янгином, разогревшись в беге, разделись и схватили простуду. Сначала ничего не замети­ли— миновали Коломну и вошли в Долгие леса. На третьи сутки обоих свалил жар. Вечером начали бредить. Подумав, Аказ и Мамлей решили идти без лыж. Положили на них хворых и по­тянули за собой. Еды не было совсем. Аказ надеялся, что в лесу поохотится и добудет мяса. Но началась метель. Пришлось делать шалаш и пережидать дурную погоду. Больным становилось все хуже.

Болезнь, голод, пурга, бездорожье — казалось, страшнее этого ничего не может быть. Но в один из вечеров сквозь гул метели Аказ услышал жуткий вой. Он разбудил Топейку и сказал сдав­ленным голосом:

— Волки.

/

Волки расселись вокруг шалаша, задрали острые морды квер­ху и завыли. К ночи наглели еще больше. Аказ достал стрелы, раздвинул ветки шалаша и, выбрав волка, который был ближе, спустил тетиву. Зверь подскочил, завертелся на месте. Стая, уви­дев кровь, разорвала волка мгновенно и еще теснее сомкнула

кольцо. Если бы не метель, волков можно было перестрелять всех. Но вокруг шалаша метались вихри, застилая снежной пеленой все вокруг, и поэтому стрелять приходилось больше по слуху. О том, что стрела попадала в цель, узнавали по злобной грызне: волки сразу же нападали на убитого. Но чаще всего стрелы летели мимо. И скоро все три колчана оказались пустыми. Стая поредела, но упрямо сжимала кольцо. Звери будто чувствовали, что у лю­дей не осталось стрел, и подошли к самому шалашу.

Аказ вытащил из-за пояса нож и взмахом снизу всадил в горло волка. Второй зверь прыгнул на Мамлея, но руки Аказа настигли его в воздухе.

Что было дальше, Аказ помнит плохо. Люди и звери сплелись в клубок. Злобный вой, визг, кровь и боль. Аказ разил своим единственным оружием во все стороны, но раненые волки еще ожесточеннее нападали на людей. Силы истощались. Вдруг Аказ заметил около шалаша две фигуры. Покачиваясь от слабости, к ним спешил Янгин. Топейка еле смог дойти до волка, упал на него и взмахнул ножом...

К шалашу подошел человек.

Наступил день и прошел. Новый день наступил и снова прошел, а хан Шигалей все еще сидел в Касимове — в Москву не ехал. Как теперь показаться молодому царю, который с такой большой надеждой послал его в Казань?

Почти целый месяц нес от Казани тяжелую суму позора. Вся­кое бывало в его жизни, но такого, чтобы убежать с трона через забор и пешком, без коня, без слуг, рыскать по лесам, скрываясь от погони, такого с ним еще не бывало.

О, как переменчива судьба! Вознесла она его при покойном государе, дважды восседал он на казанском престоле, а в Москве всегда стоял рядом с государем по правую руку. Чем выше подни­мешься, тем больнее упадешь — так гласит народная мудрость. Улыбнулась ему судьба: позвали хана к юному царю Ивану, приласкали, возвеличили и послали на трон. А он убежал из Казани, погубил свою охрану и близких друзей. Что сказать теперь царю Ивану, как посмотреть ему в глаза?

И еще раз ночь сменила день, а день сменил ночь. Не едет в Москву Шигалей. Ходит по двору, проклинает крымцев, бранит себя за трусость. Долго ли так сидел хан, неизвестно, но прибежа­ла из Казани целая сотня его аскеров. Сумели вырваться они из лап Сафы-Гирея и рассказали хану о гибели Чуры, Булата, Беюргана и многих казанцев.

Легче стало на душе у Шигалея. Теперь можно царю сказать прямо: сила у врага велика, жестокость безмерна. Выстоять он не смог. Про то, как перескочил через крепостную стену, придет­ся умолчать.