Марш Акпарса

Иерей тряхнул гривой волос, резко развел руки:

— Со первых дней Руси государи себе в супруги брали доче­рей от царской крови, а ныне кто в царицах? Окольничего Роман- ки дочь! Род захудалый — боле некуда.

— Царю Руси сподобнее царицей иметь русскую. Она краси­ва, любит он ее. Ведь не тебе, святой отец, с ней жить и не боярам. По-моему, в выборе он прав.

— Помазанник он божий! Царю великому великая степенность быть должна...

— Тебя не пойму, святой отец! И на бояр ты зол, и на царя... Пора понять, что царь уже не ребенок.

«Всю власть с Адашевым в свои руки забрали,— думает Те- решка.— Теперя эта власть из рук уплывает—оттого поп и злится».

В этот момент в темных окнах палаты полыхнуло оранжевое пламя факелов, и скоро в боковую низкую дверь палаты вошел Иван с молодой царицей. На царе светло-голубого шелка летник, из-под которого видна шитая золотом ферязь. Поверх летника— парчовый кафтан с меховыми отворотами, затянутый широким ожемчуженным поясом. Широкий соболий опашень накинут на плечи. Так же богато одета и царица. Молодые вышли на середину палаты, и скоро все помещение заполнила, блестя нарядами, сва­дебная свита.

Курбский поклонился царю и царице отдельно.

— Будь счастлив, государь. Дай бог царице доброго здоровья.

— Князь Андрей! — Иван быстро подошел к князю, и у Курб­ского отлегло от сердца.— Хоть и храбрый ты воевода, но опоздай на свадьбу—и я не простил бы тебя. Вставай со мною рядом—пой­дем за стол. Благослови, святой отец.

— Благослови господь тебя с супругой, государь,— сухо про­изнес Сильвестр и трижды осенил чету крестом.

— И ты со мной, — кивнул иерею царь и, взяв Анастасию под руку, вошел в залу.

Г

Гул сразу стих, но потом разразился с новой силой. Послы­шались возгласы: «Многия лета царю с царицей!», «Слава, слава!». Палата опустела, только изредка пробегали через нее слуги. Кня­жий свадебный пир начался.

Терешка стоит у входа почти два часа. А пир идет своим че­редом.

Вдруг мимо Терешки проскочил щуплый татарин в меховой шапке. Терешка в два прыжка догнал его, схватил за воротник.

— Ты куда это, неумытая рожа, лезешь?

— Мал-мало стольнику пасматреть надо, от хана Шах-Али словам сказывать надо.

— Постой здесь. Позову.

— Латна, пастаим,—согласился татарин.

Не успел стольник выйти, хан Шигалей сам тут как тут. Ши­роким шагом вошел в прихожую палату, стряхнул с усов намерз­шие льдинки, сдернул с плеч и бросил татарину на руки заснежен­ный тулуп.

— Хан Шигалей! — воскликнул стольник, выходя.— Когда ус­пел ты? Давно ли из Казани?

— Только с коня слез. Скажи царю, что Шах-Али в Москве.

— В том нет нужды. За свадебным столом твое место не за­нято. Входи — садись, царь будет только рад. Он и так про тебя спрашивал.

— Я не затем пришел, чтобы бражничать. Тебя я об одном про­шу: скажи, что я в Москве и шлю ему от сердца поздравление. Иди.

— Погоди тут, коли входить не хочешь. Я доложу государю, может, ты надобен ему.

А через минуту в прихожую вышел царь. Он был весел и чуть- чуть пьян.

Увидев Шигалея, на ходу крикнул:

— А-а, беглец явился!

— Тебе здравия желаю, государь.

— Ценой великою приобрели мы в Казани сторонников Руси, а ты покинул их?!

— Кучак привел из Крыма войско, князь Вельский...

— Когда? В средине лета это было. Сейчас зимы средина. Где был?! Быть может, ты в Крым бегал, к Гиреям?

— Великий царь... Я столько лет служу тебе...

— Магмет-Аминь, Латиф — сородичи твои?

— Двоюродные братья.

— Их мой дед с пеленок взрастил. Вспоил, вскормил. И что же? Поочередно ставил их в Казань, они ему поочередно изменя­ли! И ты с того же начал,— с обидой в голосе проговорил царь и подошел к окну. Из двери вышли Сильвестр и князь Александр Горбатый-Шуйский. Сильвестр подошел к Ивану и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:

— Прости, Иван Васильевич, что я перебиваю твою речь, но на пиру смущение. Царицу молодую ты оставил одну. У невесты сле­зинки на глазах.

— Не гоже, государь, супругу оставлять на свадебном пиру,— шепнул князь, подойдя с другой стороны.

Иван резко повернулся от окна, метнул взгляд на Сильвестра, потом на князя, сказал спокойно:

— Андрюшенька, друг мой, поди к царице, рядом с ней сядь...

— Как можно, государь!

— Сядь рядом с ней,— еще тверже повторил царь после вос­клицания Сильвестра.— Скажи, что у меня дела. Ты побудь с ней, развесели. А я вернусь как можно скоро.

— Такого средь царей не было доселе,—тряхнув гривой, гнев­но произнес иерей,—Не можно так!

— Довольно, поп! — крикнул Иван.— Кого учить ты вздумал? Бросай эту привычку — пора уже... А ты, Андрей, скажи супруге — слезы пусть утрет немедля. Скажи, что плакать ей не слей. Она отныне не окольничего дочь, а — царица! И для нее отныне дел важнее, чем корысть государства, нет! Да будет вам известно: Ка­зань опять ушла под руку Крыма. Доколе же... ты, князь Андрей, иди... доколе же наш друг хан Шигалей Гиреями с престола будет изгоняться?

Услышав гневные возгласы царя, из залы в палату стали вы­ходить гости, и скоро Терешку оттеснили к самому выходу. Одна­ко все, что говорил царь, ему было слышно.

— Ну, я вас спрашиваю, доколе?

— Такой обиды стерпеть нельзя! — крикнул князь Глинский.

— Не в этом суть! Обида. Хан Шигалей, я чаю, притерпелся, который раз бежит из Казани? Разве только чести ради нужен нам сей город? Среди вас много воевод — мне ли говорить вам об этом. Ногаи, крымский хан от Астрахани до Казани зажали нас желез­ною подковой, на полдень, на восход, куда ни кинься — везде руки связаны. А народ наш по окраинам басурманы грабят, льют кровь, словно воду. Вот Курбокий-князь третий год собирается жениться и все недосуг: по южным рубежам с ратью мотается. Ногайцы, крымцы и казанцы дышать нам не дают,

— Я тоже, государь, казанец. И прямо говорю тебе: если бы не крымцы, то мой народ с Москвою в дружбе жил.

— Я это знаю,— сказал Иван и, подойдя к Шигалею, доба­вил.— Пора давно помочь казанцам, чтоб нам они служили честно.

— Дозволь сказать, великий государь.

— Сказывай.

— Покойный твой отец говаривал: «Без дружбы с черемисами Казань нам не взять, бо черемиса за спиной за нашей остается». Великий князь стремился дружбу с народом черемисским учинить.