Марш Акпарса

— Нет, как царицу. Ты выйди на берег — посмотри. Три ты­сячи лучших мечников будут служить твоей почетной охраной, тысяча стрелков будет приветствовать огнем твое вступление ка царский струг. И Москва тебя встретит по-царски.

— Князь, верно, знает, что недавно умер мой муж, хан Сафа- Гирей. Каждое утро и вечер шариат велит мне ходить на его гробницу и плакать. Я еще сорок дней должна ходить.

— Я бы тебя, царица, и год ждал, но ведь я не один. Со мной рати четыре тысячи. Корму взято на десять дён. Если остатные тридцать дён рать мою кормить будешь — ходи на мо­гилу по полному обычаю.

— Спасибо тебе, князь. Через десять дней я в твоей власти.

Святой сеит был неожиданно удивлен, когда в дворцовой

мечети около ханских надгробий появилась царица Сююмбике.

С тех пор, как похоронили Сафу-Гирея, она на могиле мужа не была, а сейчас, видно, покаяться хочет перед отъездом из Казани.

Оставив охрану за дверью мечети, царица тихим шагом про­шла к надгробию, упала на него и запричитала громко и про­тяжно:

— О Сафа, царь мой возлюбленный! Посмотри на свою по­кинутую горлицу, в слезах на могилу твою упавшую. Ты любил меня больше всех жен прекраснейших, посмотри на свою царицу: она теперь пленница, раба несчастная, вместе с сыном твоим уведут ее в землю чужую, иноязычную.

Сеит подошел к царице, притронулся к ее плечу.

— О аллах, я думала ты совсем не придешь, святой сеит,— заметила Сююмбике.— Меня ни на шаг не оставляют русские, я ем и сплю с охраной, только здесь позволили мне быть одной.

— Что угодно тебе, царица?

— Найди Алима Кучакова, приведи сюда тайно...

— Побойся всевышнего! — воскликнул сеит.

— Не ради греха зову его я сюда, а спасения Казани ради.

— Алим далеко отсюда. Говори, что ему передать.

— Казань не должна погибнуть, святой сеит! Город много­люден и силен, и верно сказал Кудугул: рознь съедает его. Скажи Алиму, что в час великой опасности пусть он будет в Ка­зани, объединит всех людей на ее защиту

— Аллах не может унять рознь казанцев, как же Алиму...

— Только одно может объединить людей города — страх. Если Казань падет, погибнешь и ты, святой сеит, пойми это. И потому вселяй в души правоверных страх перед жестокостью русских. Я из Москвы помогу вам. Пошлю человека, который расскажет о замыслах московского царя, Алима же...

— Сюда идут,— шепнул сеит и скрылся за гробницами.

Через пять дней Сююмбике снова позвала князя. Смиренно сказала:

— Пять дней, пять ночей я не пила и не ела. Одетая в черное, я лежала на могиле мужа, проливая горькие слезы, призывая к себе смерть. Мой Сафа отпустил меня, явившись сегодня ночью во сне. Я готова следовать за тобой, князь.

— Завтра поедем,— ответил Серебряный.

Там, где река Казанка подходит к Муралеевым воротам, стоит сотня лодок. На каждой — десяток стрельцов с пищалями. По­среди лодок возвышается царский струг. На струге, будто фо­нарик, высокий теремок, внутри теремка — ковры, кресло в се­ребре.

В полдень из дворца тихо выехала колымага. В ней сидела

царица Казани с маленьким ханом на коленях. Утямыш-Гирей ничего не понимал и радовался, глядя на блестящие доспехи князя, ехавшего сзади, на множество русских воинов, окружавших колымагу.

Царице позволили взять с собой тридцать ее прислужниц и всех ногайских танцовщиц. Они тесной кучкой жались к колы­маге, испуганно поглядывая по сторонам.

Сююмбике, подъезжая к берегу, заполненному народом, вста­ла, поклонилась сначала в одну, потом в другую сторону. Глаза ее опухли от слез.

Она попросила остановиться.

Стрельцы по знаку князя отошли в сторону, колымагу сразу обступила плотная толпа казанцев.

— Люди земли казанской! — Сююмбике передала сына слу­жанке и начала говорить. Все думали — начнет царица с жалобы, но только зло услышали в ее голосе.— Горе ждет вас, кровавое горе. Трепещите, казанцы! Напрасно вы возноситесь своей гор­достью — никогда больше не будет Казань величественной, на­всегда уйдет от нее слава. Господами вы были доныне, тысячи иноземных рабов, пресмыкаясь, служили вам. Придет время, и вы, казанцы, рабами будете лежать у ног бывших слуг. Запом­ните мои слова, казанцы: никто вам не поможет, кроме вас самих. Запомните мои слова!..

Хорошо умела говорить мудрая Сююмбике.

— Милый мой город, город поверженный,— царица простерла руки к стоящему на горе дворцу и зарыдала,— плачь вместе со мною над своим унижением. Вспомни, город мой, минувшую славу свою, веселые праздники, вольную жизнь. У тебя были мужественные и мудрые ханы, богатство, слава и сила. Где все это? О город мой! —Плач царицы разносился по берегу,— Страшный удар ждет тебя! Отныне не радостью и весельем бу­дешь наполнен ты, а слезами и стонами. Реки крови прольются на твоих улицах. О, горе тебе, град несчастный!

Князь Серебряный недовольно морщился, слушал царицу, но прерывать ее не решался.

— Дайте, о люди, мне птицу быстролетную, я пошлю ее в мои родные степи к моему отцу и матери, пусть она расскажет о страшном горе их дочери, пусть она поведает, как везут ее на поругание и позор к русскому царю...

Князь не вытерпел, махнул рукой — и колымага тронулась. Сююмбике, плача, выкрикивала еще что-то, но слова тонули в шуме колес и копыт.

На берегу царицу взяли под руки и, рыдающую, перевели на струг. Прошло полчаса, воины расселись по лодкам, раздался

пищальный залп, и Сююмбике в последний раз взглянула в сто­рону Казани.

Через две недели она была в Москве...

Сеит хорошо понял Сююмбике. Во всех мечетях города изо дня в день муллы молились о спасении Казани. В часы утренних и вечерних молитв святители говорили народу об ужасных смер­тях, которые принесут русские, если возьмут город.

Страх расползался из мечетей по узким улицам, переулкам и скоро заполнил не только Казань, но и все улусы, расположен­ные вокруг.

В город собирались все, кто боялся жестокости русских. За­быты рознь и распри. Страх сковывал казанцев в один могучий кулак.

И в это время появился в Казани ногайский царевич Эддин- Г ирей.

СЕДОЙ БАРС

Служивого зовут на войну.

Испокон веков сборы были просты и недолги. Брал служи­вый мешок с просом, несколько фунтов соленой свинины, соль, смешанную с перцем, лук с чесноком. За пояс затыкал топорик, за голенище — ложку, в кисет клал трут с огнивом, брал медную посудину, рогатину — и к походу готов.

Не было у рати кашеваров, общих кормов — каждый питался сам. Коль кончатся запасы — переходи на подножный корм. Потому и походы были недолги, на пустое брюхо много-то не навоюешь.