Марш Акпарса

— Врешь. До Свияги более ста верст — ты это знаешь?

— Я думала...

— Я знаю, что ты думала. Поворачивай назад!

Ирина покорно потянула повод коня влево. Резко осадив же­ребца, повернула обратно и Эрви.

Долго ехали молча.

— Больно худо может случиться, если еще раз в Свияжск по­едешь,— сурово произнесла Эрви.— Знай; у нас женщины из-за мужей не ссорятся, лицо друг другу не царапают, волосы не вы­рывают. У нас каждая женщина нож имеет, лук и стрелы имеет, и если в дальнюю дорогу ездит, все это с собой берет. Запомни.

Больше они до самого Нуженала не сказали ни слова.

ПЛАЧ СЮЮМБИКЕ

Кони вздрагивали от утренней прохлады.

Вокруг ночевки ходили сторожевые, поеживались. Ночь вроде бы еще летняя, но сырая, с холодком.

Люди спят. Костры погашены. Только из шатра сквозь полот­нища пробивается неяркий свет.

В шатре двое: Алим, сын Кучаков, да Пакман.

— Мы с тобой люди одной судьбы,— говорит Алим.— Оба

несправедливо обижены, оба правды ищем, и благодарение алла­ху, что мы встретились.

— Сердце мое ожесточено!—воскликнул Пакман.— Злость во мне кипит, как смола в котле. Тугаевы сыновья за то, что перед русским царем на носках стоят, ходят в мехах и бархате, коней имеют самых лучших, сабли в сафьяновых ножнах. Русские дали им власть, деньги, довольство, А я, верный слуга Казани, одни лишения да обиды терплю. Из родной земли убежать пришлось... Сколько лет я помогал твоему отцу, царице Сююмбике, а как пришла беда — разве кто-нибудь вспомнил обо мне, помог?

– — Беда не только к тебе пришла, друг мой. Мне тоже из Казани убежать пришлось, отец мой, говорят, в плену у Шигалея. Может, и в живых уже нет. И царице Сююмбике тоже нелегко— не зря гонца за мной послала, в Казань зовет. Завтра мы будем в городе, и я обещаю тебе: скоро жизнь твоя изменится. По се­крету тебе скажу: был в Бахчисарае, руку Гирею целовал, нужду казанскую рассказывал. И обещал мне крымский хан накрепко: пошлет на Москву двести тысяч всадников. Ты подумай — двести тысяч! Русским не только в Свияжске, в Москве не удержаться! Снова возвеличится Казань, и снова засияет звезда Сююмбике. Обещаю тебе: будешь князем всей Горной стороны, царем в Свияжске сядешь. Братьев Тугаевых поймаю сам — тебе отдам, казни их, как хочешь.

— Аказа на кол посажу,— мрачно говорит Пакман. Но потом тревожно вытягивает шею, спрашивает Алима: — А вдруг Сююм­бике меня над Горной землей поставить не захочет?

— Царица сделает то, что я захочу. Служи мне верно — и будет все, как тебе хочется.

Фитиль в плошке с жиром трещит и гаснет. Серый предрас­светный мрак окутывает шатер.

— Поспим перед дорогой,— говорит Алим, растягиваясь на кошме.

Но разве уснуть, когда голова полна тщеславных замыслов!

В Казани тревожно. Над городом расправила черные крылья мрачная неизвестность.

Сююмбике мучительно ищет опору — опереться не на кого.

Нет вестей от Алима, нет вестей из Бахчисарая. Подмогу из Крыма пошлют ли?

Ногайские князья помогать Казани не хотят. На повеление царя царей, турецкого султана, ответили угрозой.

Знатные казанцы собрались сегодня на совет. С царицей го­ворить хотят. Сююмбике сидит на троне, вцепилась в подлокот­ники до синевы в ногтях. Подалась вперед, ждет, что эмиры и сеиты скажут.

— Мы у тебя спросить хотели, мудрая царица,— не спеша начал свою речь эмир Муралей,— как дальше ханству нашему жить? Москва снова грозит нам большой силой. Каким щитом загородишь ты, мудрейшая, наше государство?

— Разве в Казани не осталось смелых и храбрых воинов? — Сююмбике откинулась на спинку кресла, напряженное до сих пор лицо осветила легкая усмешка.—Неужели город наш, отбив­ший двенадцать походов Москвы, обеднел богатырями? Видно, сильно стреножил страх наших храбрых мужей, если они прибе­жали спрашивать у женщины, каким щитом она прикроет город. Скажите мне, мужественные эмиры, прятаться за подол бабы — мужское ли дело?

Муралей хорошо знал царицу. О, эта дикая степная оса умеет жалить так, что люди теряют разум. Спокойствие — вот единст­венный щит от ее ядовитых стрел. И Муралей спокойно отвечает:

— Когда покойный Сафа-Гирей сел впервые в это кресло, под стенами города стояло сто пятьдесят тысяч русских воинов. А Сафе-Гирею было всего семнадцать лет. Любой поседевший в боях воин испугался бы, а он — нет. Он не умел красиво гово­рить, он не оскорблял своих подданных, но Казань сумел спасти. Сидеть на троне, великая царица, это не только повелевать!

— Мы не пришли прятаться за твой подол,— крикнул Кудугул, ненавидевший Сююмбике,— мы пришли тебе сказать, что разные пришельцы, которые садились на этот трон, довели Ка­зань до того, что нам теперь нечем противиться русскому царю. Они, эти пришельцы, больно много зла наделали нашему могу­чему соседу, чтобы ждать нам пощады. Ты говоришь — не обед­нела ли Казань смелыми воинами? Нет, не обеднела. Но ты и твой муж Сафа посеяли среди нас рознь, разожгли раздоры, и мы скорее кинемся друг на друга, чем на русскую рать! Вот до чего довели вы город!

Сююмбике метнула на Кудугула злой взгляд, встала с трона и сказала:

— Я поняла вас, отважнейшие. Вы хотите, чтобы я ушла с этого места? Клянусь аллахом, оно мне не дорого, и смотрите — я покинула его. Кудугул! Иди сюда, садись, и если ты спасешь Казань, я первая поцелую пыль у ног твоего трона. Ну, что ты медлишь? Садись!

Кудугул и все эмиры не ожидали такого шага царицы. Даже хитрый и смелый мурза Энбарс. Но он сразу понял, что этот кра­сивый взмах руки в сторону престола — хитрость царицы. И он решил напугать ее и посмотреть, что будет дальше.

В наступившей тишине гулко раздались шаги Энбарса. Он твердым шагом шел к трону, смело поднялся на ступеньки перед ним, и, когда до кресла остался только шаг, Сююмбике не вы­держала и загородила трон.

— Ты, мурза Энбарс, недостоин трона,— испуганно и тороп­ливо проговорила царица.— Только Кудугул.

— Ты зря испугалась, мудрейшая,— рассмеявшись, ответил Энбарс.—Я как раз сам это же хотел сказать. Не только я, но и все мы недостойны трона, и уж коль тебе тяжело сидеть на нем, давайте посадим на него достойного.

— Кого же?

— Хана Шах-Али!

— Этого пожирателя объедков? — завизжала Сююмбике. Пусть я умру под мечом русского воина, но Шах-Али никогда не будет сидеть на этом месте!

— Подумай, прежде чем говорить такие слова,— сказал Ку­дугул.— Только хан Шах-Али спасет нас от войны с Москвой. Если он будет в Казани, царь Иван не пойдет на нас.

— Но зато мы попадем в поданные Москвы! — подал голос святейший сеит.

— И выиграем время,— так же спокойно, как и прежде, за­метил Муралей.