Мастер и Жаворонок

— Ты не ложилась спать прошлой ночью? — спрашивает Лаклан, его взгляд скользит по моему лицу.

— Нет. Вроде, нет.

— Позавчера вечером ты тоже не спала.

— С нашей первой встречи твои наблюдательные способности, наконец, улучшились.

Лаклан вздыхает.

— Я уже говорил тебе. Я был без очков.

Я щелкаю пальцами и одариваю его коварной улыбкой.

— А я была накрашена. В десять слоев, — говорю я, ставя кружку на приставной столик и поднимаясь с кресла.

Лаклан закатывает глаза почти так же, как Слоан, и у меня в груди разливается тепло. Раздражать его намного приятнее, чем та отвратительная жижа, которую я беру с собой на кухню.

— Спасибо, что попытался, — говорю я, выливая кофе в раковину, — но это просто дьявол в жидкой форме, и теперь нужно изгнать дьявола из раковины. In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti¹³.

— Ты знаешь латынь?

Я фыркаю и ополаскиваю кружку.

— Я знаю Константина, Джона Константина, — как и ожидалось, когда я оглядываюсь на него через плечо, Лаклан ничего не понимает. — Ты на самом деле не смотрел «Константин»? Я думала, ты шутил, когда спрашивал на днях, но, честно говоря, меня нисколько не удивляет, что ты понятия не имеешь, о чем я говорю. В печи — для тебя самое место.

— Я думал, ты скажешь, что выучила это в школе-интернате, где познакомилась со Слоан. Эшборн, верно?

— Да, — на моих губах появляется слабая улыбка. Я удивлена, что он не подразнил меня в ответ. — Эшборн.

— Но ты не закончила учебу, — говорит Лаклан, усаживаясь и проводя рукой по поверхности моего нового кофейного столика. Я бросаю на него подозрительный взгляд, начиная молоть свежую порцию зерен эспрессо. — Слоан рассказала мне об этом недавно.

— Да. Мы закончили учебу дома у тети, с частными преподавателями.

— Почему?

Я издаю смешок.

— Не твое дело.

— Разве мне не следует об этом знать? Мы едем к твоим родителям через сколько, шесть часов? И мы почти ничего не знаем друг о друге. Надо быть убедительными. Я не хочу умереть в печи периодического действия.

— Поверь, тема моей учебы в Эшборне не будет обсуждаться за обеденным столом, — кофеварка для приготовления эспрессо жужжит и шипит, пока я готовлю два американо. Возвращаюсь с чашками в гостиную и сажусь напротив Лаклана, рассеянно вспоминая, что, наверное, выгляжу как оживший труп. Я пожимаю плечами и протягиваю ему кружку, которая скользит по блестящей застывшей смоле. — Ты должен знать, например, мой любимый фильм. Константин. Боюсь ли я сцены. Кстати, не боюсь. Или куда бы я хотела поехать в медовый месяц. Если бы он был, то в Индонезию. Мне нравятся орангутанги.

Лаклан слегка фыркает, издавая звук удивления.

— Я тоже хотел бы туда поехать, понырять.

Я киваю и делаю глоток кофе. Даже не отрывая взгляда от своей кружки, я чувствую, что он смотрит на меня так, будто я какая-то сломанная, и он не знает, как починить. На меня давно так никто не смотрел, что я уже и забыла, какие чувства это вызывало у меня раньше. Поврежденная. Непоправимая. Слабая. Но по какой-то причине я не хочу прилагать усилий, чтобы доказать обратное. Наверное, в этом и заключается ирония судьбы — быть замужем за человеком, которого у меня нет абсолютно никакого желания делать счастливым. В кои-то веки мне не нужно так сильно стараться, чтобы показать одно, хотя я чувствую другое. И это осознание с тревогой поселяется в моих мыслях. С Лакланом я могу выключить голограмму и просто существовать.

…Что ж.

Это прозрение пиздец как пугает меня.

Я делаю большой глоток кофе, но он все еще слишком горячий, и отставляю чашку в сторону.

— Я лучше пойду прогуляюсь с Бентли, пока он не начал скулить, — говорю я, вставая. Но Лаклан хватает меня за запястье, когда я прохожу мимо, и долго удерживает, а потом отпускает.

— Я уже погулял, пока ты спала.

— Он позволил тебе надеть на него поводок?

Лаклан пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.

— Я подкупил его курицей.

Я смотрю на Бентли, который опустил голову на сложенные лапы и виновато наблюдает за нашей перепалкой.

— Предатель.

— Если тебя это как-то утешит, он старался держаться от меня как можно дальше.

— Это и правда утешает.

Я все еще стою, не сводя глаз с собаки, не зная, куда мне смотреть и что делать дальше, когда Лаклан касается моей руки костяшками пальцев.

— Эй, — говорит он. Мое внимание возвращается к нему, но я ничего не говорю в ответ. — Просто… присядь.

Я приподнимаю бровь и прикусываю губу, стараясь не улыбнуться.

— Ты что, командуешь в моем собственном доме?

Лаклан краснеет.

— Нет… но… пожалуйста? — просит он, теребя очки. — Я приготовлю завтрак. Мы можем еще немного поговорить перед уходом.

— О чем? — спрашиваю я, не садясь.

— Не знаю. Например, об Индонезии?

Наши взгляды снова встречаются, и я пробую по-настоящему рассмотреть Лаклана. Темно-синие глаза цвета холодного и бушующего моря. Темные волосы зачесаны назад. Татуировки на шее, которые уходят дальше под воротник серого джемпера Хенли, — текст на ирландском и замысловатый трикветр¹⁴ с одной стороны, плачущий ангел — с другой. Не понимаю, что они означают и какую историю подразумевают, но я многое знаю о боли и горе. Иногда хочется вырезать то, что ты потерял, прямо на своей коже, чтобы помнить о том, что осталось позади.

Я снова сажусь напротив Лаклана, и у него с облегчением опускаются плечи.

— Я бы хотела стать там волонтером. Но провести несколько недель с орангутангами в джунглях Борнео — так себе идея для медового месяца, — говорю я, пожимая плечами. — Не какой-то там романтичный пляжный отдых.

— Я не люблю бездельничать и просто загорать. Люблю воду, а не пляж. Через день-другой становится скучно. Твоя идея очень даже интересная.

Я смотрю на Лаклана, и слабая улыбка на его лице, возможно, самая искренняя из всех, что я когда-либо видела. И я все еще помню, что он мудак. Этого не забуду. Хотя он не извинился передо мной за то, что вел себя как придурок, или за то, что запихнул меня в багажник. Это тоже не забудется. Но его, в общем-то, приятно слушать. Он улыбается, встает и готовит завтрак, который на самом деле очень вкусный, и, как бонус, не отравленный. Возможно, где-то в глубине его души похоронен достойный парень. Глубоко, глубоко, глубоко внутри. Не хочу это выяснять, но, думаю, если еще чуть-чуть узнаю что-то о нем, ничего страшного не случится.

Вопрос в том, будет ли этого достаточно, чтобы убедить мою семью?

Не знаю. Но скоро мы это выясним.

Сначала я заезжаю в дом престарелых в Шорвью, чтобы забрать тетю, и, несмотря на многочисленные предложения Лаклана помочь, я отправляюсь внутрь одна. Нахожу Этель в ее комнате, уже готовую к отъезду, с уложенными волосами, накрашенным губами и начищенной тростью. Когда я провожаю ее к дверям, Лаклан стоит возле своего «Чарджера» и ждет, откинув сиденье вперед, чтобы я могла сесть сзади, потом он помогает моей тете сесть на пассажирское сиденье. Кашель Этель усиливается при переходе от жары к холоду, а затем снова к теплу, но она откашливается и задает Лаклану миллион вопросов о машине. Они болтают почти весь час, пока мы едем к дому моих родителей в Провиденсе.

Когда мы заезжаем на подъездную дорожку и Лаклан заглушает двигатель, тетя поворачивается ко мне с озорной ухмылкой.

— Готова устроить шоу, девочка моя?

Я качаю головой.

— Нет. Нет, не готова.

— Очень жаль, — Этель переключает свое внимание на Лаклана и тыкает его в руку своей сумочкой. — А ты?

— Да, мэм. Готов поднять шумиху.

— Вот это настрой!

Лаклан издает тихий смешок, прежде чем выйти из машины, чтобы достать из багажника подарок, который он привез для моих родителей. Я спросила его, что это, но он не ответил.