Мастер

Мысль о второй жизни навела его на иные рассуждения. Выиграл или проиграл свою судьбу тот Петр Назаров? Та жизнь окончена – значит, можно подводить итоги. Он добился многого как ученый. Это победа. Но он влачил нищенское существование и не мог обеспечить семью. Это поражение. Вот что следует исправить в этой жизни. Он станет богат и влиятелен. Будет жить по высшим стандартам этого мира – ради жены, которая дарит ему семейный уют; ради детей и детей его детей, которые когда-нибудь появятся на свет; ради себя наконец. Но эта цель – не единственная. То, как он жил в том мире, – не только следствие его личной слабости. Ему не повезло. Он родился в стране, пережившей коммунистический террор и тиранию “единственно верного” учения и отброшенной ими на обочину мирового прогресса. Здесь он не допустит этого. Он добьется, чтобы люди, которым предстоит жить в двадцатом веке этого мира, не ведали тех ужасов, которые испытал его мир. Здесь обстоятельства уже сложились иначе: есть Северороссия, отличное западноевропейское государство. И он, Петр Назаров, сделает все, чтобы Россия будущего не мыкалась по закоулкам “особого пути”, а твердо встала на европейский.

Пока обстоятельства сложились не в его пользу. Что же, надо ждать. Времена меняются. Впрочем, если сторонники тоталитарного общества, фундамент которого закладывает в Москве царь Иван, одержат верх и здесь, он отправится в Литву и Польшу. Пойдет к Курбскому. Он сможет изменить историю так, чтобы в здешнем Петербурге в конце двадцатого века ученый, медик, учитель не прозябал на нищенской зарплате. А пока…

Пока можно наслаждаться милым бюргерским бытом.

Петр подошел к жене, обнял и поцеловал в шею. Анне повернулась, ответила сдержанной улыбкой, поцеловала его в губы и произнесла по-немецки:

– Подожди, дорогой. Сейчас я закончу заботы по дому и мы будем ужинать. Сегодня бобовый суп.

Языком семьи Назаровых был немецкий. Нельзя сказать, чтобы Анне не хотела учить русский, – скорее Петр предпочитал общаться по-немецки. Перед свадьбой, к большому удовольствию семейства Пеери, он перешел в лютеранство. Во всем этом он видел символы приобщения к западному образу жизни.

Петр снова опустился в кресло и пригубил вино. Почему-то вспомнился Басов. С месяц назад дошли вести, что владелец единственной в Петербурге школы фехтования повздорил с какими-то московскими опричниками, в порыве ярости зарубил нескольких и скрылся с одним из учеников. Петр не сомневался, что учеником был Федор.

“Я знал, что этим кончится, – грустно подумал Петр. – Нельзя быть таким неуживчивым. Нигде и никогда. Вообразил себя мудрым и великим – вот и получил. Чего он добился? Не хотел ни во что влезать, и все-таки нашел бед на свою голову – от судьбы не уйдешь. А ведь он, кажется, обжился здесь, стал истинным дворянином шестнадцатого века с соответствующим менталитетом. Система Станиславского… Не то, что я, грешный. Многого добился, а все равно чувствую себя неуютно. И не в быте дело – хотя до сих пор, входя в темную комнату, инстинктивно тяну руку к выключателю. Здесь другое: среда не моя, век не мой. До сих пор я больше всего скучаю по интеллигентским разговорам, по общению с себе подобными. Здесь таких нет. Эпоха Просвещения в самом начале. Интеллигенция еще лет двести не появится. Боюсь, это неистребимо – я типичный питерский интеллигент конца двадцатого века. Таким, наверное, и помру – здесь, в начале века семнадцатого, если повезет дожить”.

Цокот копыт отвлек внимание. Группа всадников подъехала к дому и остановилась. Через несколько секунд в дверь громко и нетерпеливо постучали.

– Кого это черт к ночи принес? – недовольно проворчала Анне.

Через полминуты от входной двери послышался недовольный голос слуги, потом удар – и по лестнице послышался топот множества ног. Петр вскочил. Испуганная Анне инстинктивно прижалась к нему. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался десяток бородачей, одетых в заснеженные русские одежды черного цвета. Старший вышел вперед:

– Купец Назаров, в Петербурге раскрыт заговор против правящего дома. Заговорщикам удалось отравить княжича, но благодаря действиям нашего сиятельного регента более они ничего не смогли сотворить. Заговорщики схвачены. Ты обвиняешься в участии в заговоре. Следуй за мной.

– Я не виновен, – заявил Петр.

Не говоря больше ни слова, старший опричник размахнулся и нанес удар – Петр упал навзничь, по лицу потекла кровь. Двое других тут же подхватили его под руки и поставили на ноги. Третий снял со стены саблю и отступил в сторону.

– Я требую, чтобы мне объявили, в чем именно я виновен, – запротестовал Петр. – Я требую гласного земского суда. Вы не имеете права так обходиться с вольным гражданином.

– Пес ты шелудивый и дерьмо пред слугами регента, – усмехнулся старший и плюнул историку в лицо.

Анне заплакала и обхватила мужа руками. Ее тут же оторвали. Арестованного схватили под руки и потащили к выходу.

– Дайте хоть одеться, – запротестовал он.

– По улице пробежишь – согреешься, – хохотнул кто-то.

Услышав громкий вскрик Анне, Петр повернулся и увидел, что жену повалили на стол трое солдат и задирают ей подол. Будто бомба взорвалась в мозгу – действуя совершенно автоматически, он резко ударил каблуком в свод ноги одного из конвоиров, мгновенно высвободил руку из ослабевшего захвата, ударил локтем в нос правого и кулаком между глаз – левого. “Откуда Басов мог знать, что именно так сложатся обстоятельства?” – мелькнуло на периферии сознания, но додумывать было некогда. Навалившись всем телом на обмякшего от удара опричника, Петр прижал его к стене, выхватил из ножен саблю и рванул к тем, у стола. Они в ужасе отпрянули. И лишь теперь за спиной лязгнули клинки оставшихся у дверей – очевидно, к сопротивлению арестовываемых они не привыкли.

– Через кухню – и к отцу! – крикнул Петр по-немецки, надеясь, что нападающие не поймут.

– Без тебя не пойду!

– Я приказываю, спасайся! – зарычал Петр, яростно отбивая выпады опричников.

Под их натиском он был вынужден отступать, но по звукам за спиной понял, что Анне выскочила в заднюю дверь. Он отступил еще на несколько шагов и, преграждая путь, встал в дверном проеме. Спастись шансов не было. Только вспышка ярости позволила выдержать натиск опешивших от неожиданного сопротивления опричников. Теперь же они собрались с силами, и атаки становились все опаснее. “Главное, чтобы на улице ее никто не задержал, – пронеслась мысль. – И еще – держать дверь как можно дольше”. И в этот момент чья-то сабля плашмя обрушилась ему на голову; ноги подкосились, а в глазах померк свет.

Артем вынырнул из искрящейся, чистейшей воды и по мраморным ступенькам выбрался из бассейна и увидел, что там его поджидает облаченный в легкую тунику Генрих.

– Рад тебя видеть!

Генрих подождал, пока Артем закончит вытираться и соорудит из полотенца некое подобие юбки, а потом обнял за плечи:

– И я рад.

Они вышли из ротонды, где помещался бассейн, и пошли по аллее, пролегавшей среди многовековых деревьев с мощными стволами. Яркое солнце, пробиваясь через их кроны, падало на лица собеседников множеством бликов.

– В Северороссии дела совсем плохи, – произнес Генрих.

– Не все коту масленица, – пожал плечами Артем. – Впрочем, скоро это должно кончиться.

– Не так уж скоро. Вспомни, как воспринимается несколько лет безвременья, когда ты на земле. Я хотел поблагодарить тебя за Университет. Как тебе удалось убедить этого идиота, что он нужен?

– Честолюбив, как и все дураки, – улыбнулся Артем. – Достаточно было одному из советников намекнуть, что наличие Университета ставит его вровень с королем Франции, и светлейший регент сразу стал горячим поборником науки. А насчет безвременья ты прав. Но уж больно долго они процветали. Вот и стали заплывать жиром, а кое-кто даже начал поговаривать о богоизбранной нации. Надо было прочистить им мозги, чтобы больше думали.