Мастера русского стихотворного перевода. Том 1
Шрифт:
Торквато Тассо
129. Октавы из «Освобожденного Иерусалима»
Из песни I
Святую брань и подвиг воеводы Пою, кем гроб освобожден Христа. Вотще, столпясь, противились народы И адовы метали огнь врата. Велик в делах он был умом и дланью; Великий труд претил завоеванью; Но помощь бог послал ему, и сам Вновь сoбрал рать к священным знаменам. Из песни III
Так на море пловцы отваги полны, В безвестный им заброшенные свет: Их носит ветр, играют ими волны, И на небе звезды знакомой нет; Завидя брег, в веселии великом Его вдали честят приветным кликом: «Брег, брег», — твердят друг другу, и тогда Забыт и труд, и горе, и беда. Из песни IV
Всех жителей недр Тартара подземных Сзывает рев трубы жилища мук. Дрожат чрева пещер пространных, темных, И сводов гул во мгле сугубит звук. Не так глушит гром горние пределы, Когда с небес бьют в землю молний стрелы; Не так дрожит, колеблясь, твердь горы, Коль рвутся вон в ней спертые пары. Из песни XII
Лицо ее смерть бледностью покрыла, Померкнула в нем белизна лилей; Взор гаснущий на небо устремила, И жалостью подвиглось небо к ней. И рыцарю на вечную разлуку Красавица хладеющую руку, Безмолвствуя, в знак мира подала И тихо в смерть, как в сладкий сон, прешла. Из песни XIII
Чудесный звук износится из рощи, Как гул, когда земли дрожит испод, Как бури свист среди осенней нощи, Как шум со скал свергающихся вод. Медвежий рев в нем слышен, льва
Готфрид Август Бюргер
130. Ольга
Ольгу сон встревожил слезный, Смутный ряд мечтаний злых: «Изменил ли, друг любезный? Или нет тебя в живых?» Войск деля Петровых славу, С ним ушел он под Полтаву; И не пишет ни двух слов: Всё ли жив он и здоров. На сраженьи пали шведы, Турк без брани побежден, И, желанный плод победы, Мир России возвращен; И на родину с венками, С песньми, с бубнами, с трубaми Рать, под звон колоколов, Шла почить от всех трудов. И везде толпа народа; Старый, малый — все бегут Посмотреть, как из похода Победители идут; Все навстречу, на дорогу; Кличут: «Здравствуй! слава богу!» Ах! на Ольгин лишь привет Ниотколь ответа нет. Ищет, спрашивает, худо: Слух пропал о нем давно; Жив ли, нет — не знают; чудо! Словно канул он на дно. Тут, залившися слезами, В перси бьет себя руками; Рвет, припав к сырой земле, Черны кудри на челе. Мать к ней кинулась поспешно: «Что ты? что с тобой, мой свет? Разве горе неутешно? С нами бога разве нет?» — «Ах! родима, всё пропало, Свету-радости не стало. Бог меня обидел сам: Горе, горе бедным нам!» «Воля божия! Создатель — Нам помощник ко всему; Он утех и благ податель: Помолись, мой свет, ему». — «Ах! родима, всё пустое; Бог послал мне горе злое, Бог без жалости к мольбам: Горе, горе бедным нам!» «Слушай, дочь! в Украйне дальной, Может быть, жених уж твой Обошел налой венчальный С красной девицей иной. Что изменника утрата? Рано ль, поздно ль — будет плата, И от божьего суда Не уйдет он никогда». «Ах! родима, всё пропало, Нет надежды, нет как нет; Свету-радости не стало; Что одной мне белый свет? Хуже гроба, хуже ада. Смерть — одна, одна отрада; Бог без жалости к слезам: Горе, горе бедным нам!» «Господи! прости несчастной, В суд с безумной не входи; Разум, слову непричастный, К покаянью приведи. Не крушися, дочь, чрез меру; Бойся муки, вспомни веру: Сыщет чуждая греха Неземного жениха». «Где ж, родима, злее мука? Или где мученью край? Ад мне — с суженым разлука, Вместе с ним — мне всюду рай. Не боюсь смертей, ни ада. Смерть — одна, одна отрада: С милым врозь несносен свет, Здесь, ни там блаженства нет». Так весь день она рыдала, Божий промысел кляла, Руки белые ломала, Черны волосы рвала; И стемнело небо ясно, Закатилось солнце красно, Все к покою улеглись, Звезды яркие зажглись. И девица горько плачет, Слезы градом по лицу; И вдруг полем кто-то скачет, Кто-то, всадник, слез к крыльцу; Чу! за дверью зашумело, Чу! кольцо в ней зазвенела; И знакомый голос вдруг Кличет Ольгу: «Встань, мой друг! Отвори скорей без шуму. Спишь ли, милая, во тьме? Слезну думаешь ли думу? Смех иль горе на уме?» — «Милый! ты! так поздно к ночи! Я все выплакала очи По тебе от горьких слез. Как тебя к нам бог принес?» «Мы лишь ночью скачем в поле. Я с Украйны за тобой; Поздно выехал оттоле, Чтобы взять тебя с собой». — «Ах! войди, мой ненаглядный! В поле свищет ветер хладный; Здесь в объятиях моих Обогрейся, мой жених!» «Пусть он свищет, пусть колышет, — Ветру воля, нам пора. Ворон конь мой к бегу пышет, Мне нельзя здесь ждать утра. Встань, ступай, садись за мною, Ворон конь домчит стрелою; Нам сто верст еще: пора В путь до брачного одра». «Ах! какая в ночь дорога! И сто верст езды для нас! Бьют часы… побойся бога: До полночи только час». — «Месяц светит, ехать споро; Я как мертвый еду скоро: Довезу и до утра Вплоть до брачного одра». «Как живешь? скажи нелестно; Чтo твой дом? велик? высок?» — «Дом — землянка». — «Как в ней?» — «Тесно». — «А кровать нам?» — «Шесть досок». — «В ней уляжется ль невеста?» — «Нам двоим довольно места. Встань, ступай, садись за мной: Гости ждут меня с женой». Ольга встала, вышла, села На коня за женихом; Обвила ему вкруг тела Руки белые кольцом. Мчатся всадник и девица, Как стрела, как пращ, как птица; Конь бежит, земля дрожит, Искры бьют из-под копыт. Справа, слева, сторонами, Мимо глаз их взад летят Сушь и воды; под ногами Конскими мосты гремят. «Месяц светит, ехать споро; Я как мертвый еду скоро. Страшно ль, светик, с мертвым спать?» — «Нет… что мертвых поминать?» Что за звуки? что за пенье? Что за вранов крик во мгле? Звон печальный! погребенье! «Тело предаем земле». Ближе, видят: поп с собором, Гроб неся, поют всем хором; Поступь медленна, тяжка, Песнь нескладна и дика. «Что вы воете не к месту? Хоронить придет чреда; Я к венцу везу невесту, Вслед за мною все туда! У моей кровати спальной, Клир! пропой мне стих венчальный; Службу, поп! и ты яви, Нас ко сну благослови». Смолкли, гроба как не стало, Всё послушно вдруг словам, И поспешно побежало Всё за ними по следам. Мчатся всадник и девица, Как стрела, как пращ, как птица; Конь бежит, земля дрожит, Искры бьют из-под копыт. Справа, слева, сторонами, Горы, долы и поля — Взад летит всё; под ногами Конскими бежит земля. «Месяц светит, ехать споро; Я как мертвый еду скоро. Страшно ль, светик, с мертвым спать?» — «Полно мертвых поминать». Казни столп; над ним за тучей Брезжит трепетно луна; Чьей-то сволочи летучей Пляска вкруг его видна. «Кто там! сволочь! вся за мною! Вслед бегите все толпою, Чтоб под пляску вашу мне Веселей прилечь к жене». Сволочь с песнью заунывной Понеслась за седоком, Словно вихорь бы порывный Зашумел в бору сыром. Мчатся всадник и девица, Как стрела, как пращ, как птица; Конь бежит, земля дрожит, Искры бьют из-под копыт. Справа, слева, сторонами, Взад летят луга, леса; Всё мелькает пред глазами: Звезды, тучи, небеса. «Месяц светит, ехать споро; Я как мертвый еду скоро. Страшно ль, светик, с мертвым спать?» — «Ах! что мертвых поминать!» «Конь мой! петухи пропели; Чур! заря чтоб не взошла; Гор вершины забелели: Мчись как из лука стрела. Кончен, кончен путь наш дальный, Уготовлен одр венчальный; Скоро съездил как мертвец, И доехал наконец». Наскакал в стремленьи яром Конь на каменный забор; С двери вдруг хлыста ударом Спали петли и запор. Конь в ограду: там — кладбище, Мертвых вечное жилище; Светят камни на гробах В бледных месяца лучах. Что же мигом пред собою Видит Ольга? чудо! страх! Латы всадника золою Все рассыпались на прах; Голова, взгляд, руки, тело — Всё на милом помертвело, И стоит уж он с косой, Страшный остов костяной. На дыбы конь ворон взвился, Диким
голосом заржал, Стукнул в землю, провалился И невесть куда пропал. Вой на воздухе высоко; Скрежет под землей глубоко; Ольга в страхе без ума, Неподвижна и нема. Тут над мертвой заплясали Адски духи при луне И протяжно припевали Ей в воздушной вышине: «С богом в суд нейди крамольно; Скорбь терпи, хоть сердцу больно. Казнена ты во плоти; Грешну душу бог прости!» Из французской народной поэзии
131. Песня
Хоть мне белый царь сули Питер и с Москвою, Да расстаться он вели С Пашей дорогою, — Мой ответ: Царь белый! нет; Питер твой Перед тобой; А мне Питера с Москвой Сердце в Паше Краше. В. К. Кюхельбекер
Бакхилид
132. Дифирамб
В чистом парении Дух окрыляется Сладкой, волшебной Силой вина! Бросив украдкою В чашу кипящую Жар и желание, Пафия греет Сердце надеждою; Царь Дионисос Ум усыпляет, Гонит печаль! Так! упоенному В гордой мечте его Грады покорствуют; Над многочисленным Радостным племенем Счастливый властвует Вождь и судья! Златом, резьбою, Мрамором светится Дом беззаботного. Только он вздумает — Вот из Египта По морю синему, Ветром полуденным, Всеми богатствами Обремененные Мчатся суда! Фридрих Шиллер
133. Надовесская похоронная песнь
Кто сидит под древней ивой Там, в тени густой? Кто сей витязь горделивый, Мощный сей герой? Дым из уст его не льется, Не встает столпом, К Духу мира не несется В древний, светлый дом! Хитрый ловчий по долинам, По росе цветов, В рощах взором соколиным Не следит волков, — Он уж не в дружине смелых, Недвижим герой, Не вступает с ратью белых В страшный, дивный бой! Но быстрее серны леса По ее следам Он слетал грозой с утеса, Мчался по снегам! Не найти врагу спасенья, Как натянет лук; Ныне не в пылу сраженья! Спала сила с рук! Он унесся за стрелою В край, где хлада нет, Где пшено само собою Зреет и цветет! Там гнездо на каждой ели; Дичи полон лес; Нет тумана, нет метели, Ясен свод небес. Он на пир к духaм умчался, Здесь оставил нас; Но герою в честь раздался Наш хвалебный глас: Пойте, братья, мужа брани, Мужа крепких сил; Соберем святые дани — Всё, что он любил! Страх врагов в кипящем бое, Дар далеких стран, В головы копье стальное, В ноги же — колчан! Не забудем ожерелья: Там, среди шатров, Он пойдет в нем, полн веселья, Зависть всех духoв! Иоганн Вольфганг Гете
134. Амур живописец
До зари сидел я на утесе, На туман глядел я, недвижимый; Простирался, будто холст бесцветный, Покрывал седой туман окрестность. Вдруг подходит незнакомый мальчик: «Что сидишь ты, — говорит мне, — праздный? Что глядишь на этот холст бесцветный, Если ты навек утратил жажду Бодрой кистью вызывать картины?» На него взглянул я и помыслил: «Ныне уж учить и дети стали!» «Брось тоску, — сказал он, — лень и скуку! Или с ними в чем успеть мечтаешь? Посмотри, чтo здесь я нарисую; Перейми, мой друг, мои картины!» Тут он поднял пальчик, алый пальчик, Схожий цветом с юной, свежей розой: Им он водит по ковру тумана, Им он пишет на холсте бесцветном. Сверху пишет ясный образ солнца И слепит мой взор его сияньем, И лучи сквозь облака проводит, И огнем края их обливает; Он рисует зыбкие вершины Леса, напоенного росою; Протянув прелестный ряд пригорков, Не забыл он и воды сребристой; В даль он пролил светлый ручеечек, И, казалось, в нем сверкали блески, В нем струи кипели, будто жемчуг. Вдруг цветочки всюду распустились: Берег ими, дол, холмы пестреют, В них багрец, лазурь и злато блещут; Дерн под ними светит изумрудом, Горы бледной сединой оделись, Свод небес подъялся васильковый… Весь дрожал я — и, восторга полный, На творца смотрел и на картину. «Не совсем дурной я живописец, — Молвил он, — признайся же, приятель! Подожди: конец венчает дело». Вот он снова нежною ручонкой Возле леса рисовать принялся: Губки закусил, трудился долго, Улыбался и чертил и думал. Я взглянул, — и что же вдруг увидел? Возле рощи милая пастушка: Лик прелестный, грудь под снежной дымкой; Стройный стан, живые щечки с ямкой; Щечки те под прядью темных кудрей Отражали сладостный румянец, Отражали пальчик живописца. «Мальчик! мальчик! — я тогда воскликнул, — Так писать, скажи, где научился?» Восклицанья продолжать хотел я, Но зефир повеял вдруг и, тронув Рощу и подернув рябью воду, Быстрый, заклубил покров пастушки,— И тогда (о, как я изумился!) Вдруг пастушка поднимает ножку, Вдруг пошла и близится к утесу, Где сидел я и со мной проказник! Что же тут, когда всё всколебалось — Роща и ручей, цветы и ножка, Дымка, кудри, покрывало милой? Други, верьте, что и я не пробыл На скале один скалой недвижной! 80
Надовесцы — народ в Северной Америке.
А. А. Дельвиг
Матиас Клаудиус
135. Первая встреча
Мне минуло шестнадцать лет, Но сердце было в воле; Я думала: весь белый свет — Наш бор, поток и поле. К нам юноша пришел в село: Кто он? отколь? не знаю — Но всё меня к нему влекло, Всё мне твердило: знаю! Его кудрявые власы Вкруг шеи обвивались, Как мак сияет от росы, Сияли, рассыпались. И взоры пламенны его Мне что-то изъясняли; Мы не сказали ничего, Но уж друг друга знали. Куда пойду — и он за мной. На долгую ль разлуку? Не знаю! только он с тоской Безмолвно жал мне руку. «Что хочешь ты? — спросила я. — Скажи, пастух унылый». И с жаром обнял он меня И тихо назвал милой. И мне б тогда его обнять! Но рук не поднимала, На перси потупила взгляд, Краснела, трепетала. Ни слова не сказала я; За что ж ему сердиться? Зачем покинул он меня? И скоро ль возвратится? Иоганн Вольфганг Гете
136. Близость любовников
Блеснет заря, и всё в моем мечтаньи Лишь ты одна, Лишь ты одна, когда поток в молчаньи Сребрит луна. Я зрю тебя, когда летит с дороги И пыль и прах, И с трепетом идет пришлец убогий В глухих лесах. Мне слышится твой голос несравненный И в шуме вод; Под вечер он к дубраве оживленной Меня зовет. Я близ тебя; как ни была б далёко, Ты всё ж со мной. Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой Я был с тобой! Соломон Геснер
137. К Амуру
Еще в начале мая Тебе, Амур жестокий, Я жертвенник поставил В домашнем огороде И розами и миртом Обвил его, украсил. Не каждое ли утро С тех пор венок душистый Носил тебе, как жертву? А было всё напрасно! Уж сыплются метели По обнаженным ветвям — Она ж ко мне сурова, Как и в начале мая.
Поделиться с друзьями: