Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

694.

Не подтрунивай над чертом, — Годы жизни коротки, И загробные мученья, Милый друг, не пустяки. А долги плати исправно. Жизнь не так уж коротка, — Занимать еще придется Из чужого кошелька! <1951>

695.

Материю песни, ее вещество Не высосет автор из пальца. Сам бог не сумел бы создать ничего, Не будь у него матерьяльца. Из пыли и гнили древнейших миров Он создал мужчину — Адама. Потом из мужского ребра и жиров Была изготовлена дама. Из праха возник у него небосвод, Из женщины — ангел кроткий. А ценность материи придает Искусная обработка. <1951>

Н. А. Заболоцкий

Илья Чавчавадзе

696. Базалетское озеро

Слыхал я, по селам блуждая, Что в озере близ Базалет На дне колыбель золотая Стоит с незапамятных лет. Ее обнимают купавы, Ее омывает вода, И вечнозеленые травы Не вянут над ней никогда. Кристально прозрачные воды Теплы здесь и в холод и в зной, Как будто законы природы Не властны над этой водой. Но в глубь этой чистой криницы, В подводные эти сады Никто из картвелов спуститься Не мог, опасаясь беды. Одни лишь наяды, играя, Вокруг колыбели плывут И, сладкие сны навевая, Волшебные песни поют. Преданье гласит, что Тамара, Царица грузинских земель, На дне Базалетского яра Поставила ту колыбель. И слезы народной печали, Из множества падая глаз, Сверкающим озером стали И скрыли святыню от нас. Кого положила царица В прекрасную ту колыбель, Над кем эта влага струится — Увы, неизвестно досель. Но может быть, там подрастает Дитя для невиданных дел, О ком дни и ночи мечтает, Тая его имя, картвел. Коль эти мечты не напрасны — Да будет прославлен герой, Кто первый в пучине прекрасной Коснется святыни рукой! Коль это случится на деле — Да будет прославлена мать, Пришедшая к той колыбели Дитя молоком напитать! <1947>

Важа Пшавела

697. Горы спят

В ущелиях сгрудилась мгла. Как братья, заполнив просторы, К телам прижимают тела Вечерние темные горы. Луны опечаленный лик Глядит из нахмуренной тучи, И плещет в ущелье родник И плачет о чем-то певуче. Вот всхлипнул он, тяжко дыша, Откликнулся эхом несмелым И смолк… И как будто душа Рассталась с измученным телом. Росой освежая листы, Дохнула прохлада тумана И вниз потекла с высоты, Скитаясь в горах неустанно. И в этих извилинах мглы Укрылись орлы и орлицы, И с ними на ложе скалы Замолкли и прочие птицы. Сидят они, клюв опустив, Безжизненны, серы, понуры… С высокой горы под обрыв Бесшумно спускаются туры. Здесь черною шалью ночей Закутано горное горло, И отблеск последних лучей Туманное небо простерло. Погасли пастушьи огни, Ни конь не мелькнет, ни прохожий, Лишь дикие звери одни У каменных воют подножий. На башнях дозорных застав Нигде не видать караула. Не виден по вмятинам трав Разбойничий след из аула. Один только звездный хорал Доносит напев колыбельный: «Привет вам, скопления скал! Да сгинет ваш недруг смертельный! Когда бы погибли и вы В годины суровые эти, До нас не дошло бы молвы О том, что творится на свете!» Вот слева глядит в небосвод Гергети, могучий владыка. Вот Борбала справа встает, И плачет она, горемыка. Вот души усопших земли Сквозь горные движутся щели. И звезды померкли вдали, И горы вокруг потемнели. Найду ль я дорогу? Навряд! В горах по ночам страшновато. Они же без просыпу спят, И в мире им нет супостата. <1957>

698. Песня

Ты на том берегу, я на этом. Между нами бушует река. Друг на друга мы с каждым рассветом Не насмотримся издалека. Как теперь я тебя поцелую? Только вижу смеющийся рот. Перейти сквозь пучину такую Человеку немыслимо вброд. Не пловцы мы с тобой, горемыки, Нет ни лодки у нас, ни руля, Не ответит нам небо на крики, Не поможет нам в горе земля. Целый день ожидая друг друга, Мы смеемся сквозь слезы с тобой. Я кричу, но не слышно ни звука — Всюду грохот и яростный вой. Умирает мой голос тревожный, Утопающий в бурной реке… Как теперь я в тоске безнадежной Проживу от тебя вдалеке? И не лучше ли смерть, чем томленье, Чем бессильные эти слова? Нет, пока ты видна в отдаленье, До тех пор и надежда жива! <1957>

Иоганн Вольфганг Гёте

699. Свидание и разлука

Душа в огне, нет силы боле, Скорей в седло и на простор! Уж вечер плыл, лаская поле, Висела ночь у края гор. Уже стоял, одетый мраком, Огромный дуб, встречая нас. Уж тьма, гнездясь по буеракам, Смотрела сотней черных глаз. Исполнен сладостной печали, Светился в тучах лик луны. Крылами ветры помавали, Зловещих шорохов полны. Толпою чудищ ночь глядела, Но сердце пело, несся конь. Какая жизнь во мне кипела, Какой во мне пылал огонь! В моих мечтах лишь ты носилась, Твой взор так сладостно горел, Что вся душа к тебе стремилась И каждый вздох к тебе летел. И вот — конец моей дороги, И ты, овеяна весной, Опять, опять со мной. О боги, Чем заслужил я рай земной? Но, ах, лишь утро засияло, Угасли милые черты. О, как меня ты целовала, С какой тоской смотрела ты! Я встал, душа рвалась на части, И ты одна осталась вновь. И всё ж любить — какое счастье, Какой восторг — твоя любовь! <1950>

Фридрих Шиллер

700. Рыцарь Тогенбург

«Вы одна моя отрада, Славный рыцарь мой, Но просить меня не надо О любви земной. Вы со мной иль не со мною — В сердце нет огня. Что ж вы смотрите с мольбою, Рыцарь, на меня?» И отводит рыцарь взоры От ее ланит, И, в коня вонзая шпоры, В замок свой летит. И, собрав свою дружину, Из родной страны Мчится рыцарь в Палестину, На поля войны. Горе, горе мусульманам! В кованой броне Он летит на поле бранном На лихом коне. И бежит, бежит в испуге Вражеская рать. Но томится, полон муки, Тогенбург опять. Год прошел в тоске напрасной, И не стало сил: Без ее любови страстной Свет ему не мил. Только парус показался, И на корабле, Полон радости, помчался Он к родной земле. Вот в знакомые ворота Входит пилигрим. Ах, один слуга у входа Предстает пред ним. «Опоздали вы немного, Девы в замке нет. Отреклась она для бога От мирских сует». Тут покинул он навеки Свой родимый дом, Боевые снял доспехи, Панцирь и шелом. И, покрытый власяницей, В цвете юных лет Рыцарь следом за девицей Бросил грешный свет. В чаще лип стоит обитель, Сад угрюм и дик. Молодой пустынножитель Келью там воздвиг. На окно уставив очи, Истомлен постом, Бога он с утра до ночи Молит об одном. Одного душой унылой Просит он давно — Чтоб в обители у милой Стукнуло окно. Чтоб, как ангел безмятежный, В тишине ночной Дева лик склонила нежный В сад пустынный свой. Увидав ее, от счастья Падал он без сил. Годы шли, но, полон страсти, Бога он молил. Каждый день, больной и хилый, Он просил одно — Чтоб в обители у милой Стукнуло окно. Чтоб, как ангел безмятежный, В тишине ночной Дева лик склонила нежный В сад пустынный свой. Так однажды в день ненастный Мертвый он сидел И в окно с мольбой безгласной, Как живой, глядел. <1957>

А. А. Ахматова

Мария Павликовская-Ясножевская

701. Ника

Как схожа ты с Самофракийской Никой, Любовь отвергнутая и глухая! Ты вслед бежишь с такой же страстью дикой, Обрубленные руки простирая. <1963>

Владислав Броневский

702. Последнее стихотворение

Может, любила ты… Но не так, не с той силою. Вместе мы шли с тобой, но не в такт… Прости, милая! Год буду помнить… Еще год… Боль притупится. Справим же тризну, пока трясет огневица. Нет, ты стиха поминальный звон слышишь едва ли! Мелкое чувство — из сердца вон! Идешь далее. Что мне осталось с этого дня, если тебя нет?.. Только — поэзия. Та меня не обманет. Что мне осталось?.. Грусть за двоих… Твой след потерян. Только лишь грусть. Только мой стих… Он мне верен. <1963>

Юлиан Тувим

703. Темная ночь

Человек, согбенный ношей, Сядь со мною. Помолчим в ночи, объятой Тишиною. Скинь с плеча Сундук дубовый, Сядем рядом, Глянем в ночь по-человечьи — Долгим взглядом. Груз тяжел. И хлеб что камень. Дышим трудно. Помолчим вдвоем. Два камня В тьме безлюдной. <1965>

704. Счастье

Мне стали безразличны Большие города: Они не больше скажут, Чем эта лебеда. Мне безразличны люди С их тысячью наук: Годится первый встречный, Чтоб с ним делить досуг. Мне безразличны книги — Хоть смейтесь надо мной, — Я и без книг дознался, Что значит путь земной. В тенистой тихой чаще Я понял счастье жить. О боже, как за это Тебя благодарить! <1965>

Элисавета Багряна

705. Вечная

Бесплотная уже, и как бескровна, безмолвна, неподвижна, бездыханна. Так вот она как вытянулась ровно, Мария это, или это Анна? Теперь молитесь, плачьте до денницы, не дрогнут больше, не взлетят ресницы, и рот, что крепко сжат, не шевельнется — последний стон к покойной не вернется. И гладкое кольцо как бы готово скользнуть на грудь ей с пальца воскового. Но слышите ль вы голосок ребенка, который в колыбельке плачет звонко?.. Где мать? В могилу опустили тело, душа усопшей в вечность улетела. Минуют дни, столетия минуют, вновь губы милого восторжествуют и вновь шепнут «Мария» или «Анна» в безмолвьи полночи благоуханной, и внучка оживит неотвратимо глаза и губы той, что нам незрима. <1959>