Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Д. Д. Минаев

Огюст Барбье

441. Пролог

Пусть риторы кричат, что резкий стих мой зол, Что желчь вскипает в нем и ненависти пена, Что пред кумирами увенчанными шел Я без смущения, с бесстыдством Диогена, Не ползал нищенски у золотых тельцов И грязь бросал к подножью истукана, — Я в вакханалии предателей-льстецов Руки не оскверню трещоткой шарлатана. Какое дело мне? Пусть, пафосом не раз Торгуя по грошам, все плачут о разврате И пляшут в мишуре, на поле звонких фраз, В толпе, как гаеры на вздернутом канате… Да, стих мой груб, и несдержим разбег Слов проклинающих и слез негодованья, — Но тем моим слезам рыданьем вторит век, С моими воплями слились его страданья!.. Вот почему порой мутит так гнев и кровь Мой желчный, резкий стих, все разорвавший узы. А между тем — не злость, а кроткая любовь Дрожит в рыданиях моей суровой Музы. 1861

Гюстав Надо

442. Полезные люди

Мой друг, жить скучно без труда. Нельзя же, в самом деле, Курить да песни петь всегда, Не видя в жизни цели. Труд нам девизом должен быть, Чтоб лень нас не заела… Чтоб людям пользу приносить, Мой друг, возьмись за дело. Трудись, и если мил обман, Торгуй гнилым товаром, Учись обмеривать граждан По рынкам и базарам. Умей повыгоднее сбыть Романы и экспромты… Ну, хочешь пользу приносить — Так сделайся купцом ты. Не то будь доктором, лечи: Рецептов — тьма готовых; Всех пациентов приучи К визитам в пять целковых. Пусть коновалом станут звать: Больные все сердиты… Ну, хочешь ближних исцелять — Так поступай в врачи ты. Не то — запутывай сирот, Выигрывай процессы; Кути, жуируя на счет Беспечного повесы. Тебя с поклоном будут звать К наследникам богатым… Ну, хочешь ближним помогать — Так будь ты адвокатом. Быть может, воина наряд Тебя пленяет в мире; Солдатам нашим, говорят, Не жизнь, а рай в Алжире… Людей колоть и убивать Привыкнешь без труда ты… Ну, хочешь край свой защищать — Так поступай в солдаты. Еще есть роль одна у нас — И роль почетна эта: Куплеты стряпать на заказ, И в должности поэта В ливрею музу наряжать, Петь голосом продажным… Ну, хочешь лавры пожинать — Так будь певцом присяжным. Но нет, не сладок труд такой. Уж лучше будь лентяем, Люби поэзию, покой… Мы одного желаем: Чтоб справедливая хула Тебя смутить не смела… Чтобы не делать в мире зла, Мой друг, живи без дела. 1866

Альфред Мюссе

443. Бесполезные вопли

Я юн еще, но уж успел устать И шаг за шагом молодость теряю, А всё ж людей не в силах презирать, Лишь самого себя я презираю. Что сделал я? С чем выступил вперед? А между тем летел за годом год… Так мы детьми глядим на жизнь беспечно И всё вдали, без темных, грозных туч, Нам кажется светло и бесконечно, — Но встретив на пути прозрачный ключ, К нему нагнувшись, с видом отвращенья Мы видим в нем свое изображенье — Полуживой и старческий скелет… Всё кончено!.. Назад возврата нет. Кровь, в килах закипавшая когда-то Негодованьем в прошлые года, Могильным холодом объята, В нас застывает навсегда. К чему ж твой опыт, старость? Для чего же Ты нас гнетешь, даешь нам чахлый вид? Ведь смерть нема; мертвец в могильном ложе Загадки смерти нам не разрешит… О, если б тот, кто с жизнью кончил счеты, В те дни, когда я в жизнь вступал, Сказал бы мне: «Хлопочешь из чего ты? Остановись — я проиграл!» <1868>

Генрих Гейне

444. Германия. Зимняя сказка

Глава XII

Темной ночью тащился по лесу рыдван, Вдруг повозка, треща, закачалась: Колесо соскочило. Мы стали. Беда Мне забавной совсем не казалась. Почтальон убежал деревеньку искать, И один я в лесу оставался, — Отовсюду кругом в эту самую ночь Несмолкаемый вой раздавался. Изморенные голодом, пасти раскрыв, Это волки в лесу завывали. И во мраке ночном их глаза, как огни, Меж деревьев, порою, сверкали. Вероятно, они, о прибытьи моем Услыхав, поднимают тревогу, Заливаются хором и сотнями глаз Освещают пришельцу дорогу. Серенаду такую я понял: они Торжество мне устроить желали. Я в позицию стал и приветствовал их, И слова мои чувством дрожали: «Сотоварищи волки! Я счастлив — меж вас, Где встречаю радушия знаки, Где так много прямых, благородных сердец Мне сочувственно воют во мраке. Слов не знаю, чтоб выразить чувства мои, Благодарность моя бесконечна. Для меня, о друзья, эта дивная ночь Незабвенной останется вечно. Я сочувствие ваше, поверьте, ценю, — Вы его мне давно доказали В дни иные моих испытаний и бед И в годину глубокой печали. Сотоварищи волки! Во мне никогда Не могли вы еще сомневаться, И словам негодяев не верили вы — Будто я стал с собаками знаться, Будто я изменил, и в овчарню войду Я надворным советником скоро… Отвечать на подобную гнусную ложь Я считал всегда верхом позора. Прикрывался порою я шкурой овцы Лишь затем, что она согревала, Но о счастье овечьем мечтать я не мог: Это счастье меня не пленяло. Я не пес, не надворный советник пока, И овцой никому не казался. Это сердце и зубы — закала волков, Я был волком, и волком остался. Я был волком, — и им остаюсь навсегда, Буду выть я по-волчьи с волками. Да, нам небо поможет! Лишь верьте в меня Да себя защищайте клыками». Так экспромтом с волками витийствовал я. Эту речь, выражения эти Озадаченный Кольб поспешил, не спросясь, Напечатать в немецкой газете. <1868>

Готфрид Август Бюргер

445. Труженику

Пока ты можешь день-деньской Трудиться ради пропитанья, Стыдись с протянутой рукой Просить, как нищий, подаянья. Когда же будут от утрат, От горя силы все убиты, Тогда себя, мой гордый брат, Голодной смертью умори ты. <1877>

Генри Лонгфелло

446. Мост

В глубокую полночь я был на мосту С своею тоскою всегдашней, Над городом сонным всплывала луна За темной церковною башней. Луна отражалась внизу подо мной В недвижимом водном просторе, Как кубок червонный, который скользил Ко дну темно-синего моря. И в эту июльскую дивную ночь На западе, в дымках тумана, Краснее луны золотая заря Была и тепла и румяна. Меж двух берегов по теченью воды Широкая тень трепетала, С приливом морским набегала волна И словно ту тень отгоняла. Над тенью неслась и скользила река, Журчала, как ласка привета, И травы морские влекла за собой В сиянии лунного света. Как этот прозрачный поток водяной Кипел под моими ногами, Так был я охвачен потоками дум, И очи сверкнули слезами. Как часто, как часто в минувшие дни, В давно невозвратные годы, В глубокую полночь я с моста глядел На синее небо и воды. Как часто, как часто тогда я желал, Чтоб волны отлива морского Меня унесли бы с собой в океан, Подальше от мира людского. Изнеженный жизнью, тогда я был юн, Кровь быстро бежала по жилам, И тяжесть, давившая сердце мое, Казалось, была не по силам. Теперь эта тяжесть свалилась с души, Исчезла и канула в море — И нынче смущают лишь только меня Собратьев страданье и горе. Но всё же, когда я иду чрез реку И с моста на волны взгляну я, В уме моем прошлые думы встают, Бессонную память волнуя. И думаю я: сколько тысяч людей, Которых страданье казнило И тяжкою ношей давила печаль, С тех пор через мост проходило. Я вижу — проходят рядами они То взад, то вперед предо мною, Одни — молодые, с горячей душой, Другие — блестя сединою. И вечно, и вечно в полуночный час — Так долго, как речки журчанье, Так долго, как в сердце живущая страсть, Так долго, как жизни страданье — Луна с отраженьем в речной глубине И тени здесь будут являться — И станут небесным символом любви На грешной земле отражаться. 1864

Из новогреческих народных песен

447.

Отчего ты, сердце, ноешь, Отчего болишь ты, сердце? — Оттого, что край родимый Терпит иго иноверца, Оттого, что о свободе Между нами нет помину, Оттого, что наши братья Рать сбирают на чужбину — И стоит над всей страною Тучей черною кручина: Муж прощается с женою, Мать с слезами крестит сына, И на месте, где прощались Сестры с братьями, рыдая, Никогда не брызнет снова В поле зелень молодая.

448.

«Белокурая голубка! Отвори мне дверь в твой дом…» — «Но скажи сперва мне — кто ты? Я впущу тебя потом…» «Под окном ждала, бывало, Ты меня в вечерний час, И к устам твоим устами Прикасался я не раз… Я к тебе вернулся снова Из-за дальних, чуждых гор…» — «Я впущу тебя, но прежде Опиши, каков мой двор». «Пред крыльцом твоим, на солнце, Зреет куща белых роз, На дворе твоем зеленом Виноградных много лоз…» «Кто тебе сказал об этом? Я не верю ничему… Нет, хитрец, скажи мне прежде, Что стоит в моем дому?» «В спальне лампа золотая Блещет в сумраке ночном Каждый раз, когда одежды Ты снимаешь перед сном…» «Лжешь, хитрец! Тебе — я вижу — Незнаком в светлицу путь… Рассказал тебе о доме Из соседей кто-нибудь… Если точно ты — мой милый, Об одном спрошу теперь: Расскажи мои приметы, — Я сейчас открою дверь». «На плече твоем и щечке Два родимые пятна, А меж персями твоими Блещут звезды и луна…» «Эй, служанки, двери настежь Торопитесь отворять И цветами увенчайте Нашу брачную кровать». <1868>

Из сербских народных песен

449. Совет Вилы [2]

На горе стояла рано утром Вила, Облакам румяным Вила говорила: «Вы куда летите и где были прежде? Что с собой несете в пурпурной одежде?» «Мы в стране индейской были-побывали, Где под жарким солнцем холода не знали, Где благоуханья вечные курятся, Где в земле алмазы царские родятся, Где, волной целуем, взорам недоступный, Под песком таится в море жемчуг крупный. Индию покинув, мы несем оттуда Людям три подарка дорогих, три чуда. Первый дар — сердечко просто золотое, Хоть и ярко блещет золото литое; Дар второй — корона: нестерпим для глаза На короне этой дивный блеск алмаза; Третий дар — колечко — дорогой, заветный, На кольце играет жемчуг самоцветный. Первый дар — сердечко золотое наше — Отдадим мы деве, что всех в мире краше. Дар второй — корону — им, как королеву, Княжеского рода мы украсим деву, А колечко с перлом — нам отдать желанней Той, кого скромнее нет и постоянней». На горе, обвита утренним туманом, Отвечала Вила облакам румяным: «Первый дар гречанке вы отдайте: девы Краше не найдете по свету нигде вы; Дар второй снесите стройной франкистанке: Знатны они родом, стройны по осанке; А кольцо — славянке… Верьте слову Вилы: Коль славянка любит — любит до могилы». 1877

2

Вилы — создание сербской народной поэзии, — нечто вроде нимф, живущих в горах, лесах и долинах.

В. П. Буренин

Виктор Гюго

450.

Когда Тиверий и Нерон Конями царской колесницы Народ топтали — и на трон Садился евнух в багрянице; Когда мертвей, чем Вавилон, Был древний Рим и ликовала В нем гнусных хищников орда — Грозящий голос Ювенала Был казнью деспотов тогда. Ты, жалкий цезарь дней иных, Страшись: и пред твоим престолом Стоит палач, и грозный стих Звучит карающим глаголом! Перед тобой твои рабы Дрожат, и в суетной гордыне Ты мыслишь: «Мировой судьбы Властитель буду я отныне. Истории, как дивный дар, Свое я имя завещаю…» Мечта напрасная! Фигляр, Твое грядущее я знаю: Нет, никогда, позорный шут, Бытописания страницы Великими не назовут Деянья вора и убийцы! Своей судьбы презренной, верь, Не свяжешь ты с судьбой народной И будешь выброшен за дверь Истории, как сор негодный! 1853

Огюст Барбье

451. Победитель

Из поэмы «Варшава»

Был славный город… С диким гунном Промчался я в его стенах И раздробил огнем чугунным Твердыни гордые во прах! Я вскачь коней разгоряченных Пустил по камням звонким плит, И трупы женщин обнаженных Хрустели под шипом копыт! На прах, где кровь струей бежала, Я зверски юных дев простер И с волосатой груди сало О перси нежные отер! Я в город ввел пожар… И с ревом Носился страшный исполин И языком лизал багровым Потоки крови меж руин!.. Ура! Я смял мятеж ногами, Я раздавил его чело! Позор, наложенный веками, Я смыл, меж мертвыми телами В крови купаясь по седло! Всё кончено! И меч мой ныне Висит без пользы у бедра; Хранят разбитые твердыни Следы огня, следы ядра. И воют псы худые всюду: Им крови больше не лизать, И мох покрыл развалин груду, И степь кругом!.. О смерть, о мать! Скажи мне, где теперь я буду С мечом кровавым пировать?.. 1867