Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Фридрих Боденштедт

480. Из «Песен Мирзы-Шафи»

Манифест собственноручно Написал персидский шах, А народ его дивился И шумел на площадях. Мудрость царскую, ликуя, До небес превознесли: «Слава, слава падишаху За пределами земли!» Но Мирза-Шафи в сторонке Головой седой поник… «Неужели я как должно Понимаю этот крик? Глубоко же уваженье К властелину здешних мест, Если смотрят с изумленьем На разумный манифест!..» 1879

Н. Минский

Гомер

481. Илиада. Из песни IV

Боги собрались в совет, на помосте из золота сидя Подле Зевеса-отца, а в средине почтенная Геба Черпала нектар для них. И, друг друга приветствуя, боги Пили из чаш золотых и взирали на город троянцев. Вдруг вознамерился Зевс рассердить волоокую Геру Колкою речью своей и насмешливо так ей промолвил: «Две есть защитницы между богинь у царя Менелая — Гера Аргивская, с ней и Афина, заступница в битвах. Но вдалеке они сели, довольствуясь зрелищем боя. А между тем Афродита, сияя улыбкою нежной, Всюду следит за Парисом, от парок его защищая. Так и сегодня спасла уж близкого в мыслях от смерти. Всё же в бою победил Менелай, любимец Арея. Ныне давайте обсудим, как эти дела нам устроить: Снова ль подымем войну и смятение битвы жестокой, Или же дружбу и мир учредим средь обоих народов. Если одобрите все и покажется так вам приятным, Город Приама-царя пусть останется впредь населенным, Вместе же с тем Менелай пусть вернет аргивянку Елену». Так он сказал. И в душе возроптали Афина и Гера. Рядом сидели они и троянцам беды замышляли. Но молчалива была и не молвила слова Афина: Гнев против Зевса-отца и ярость ее обуяли. Гера же злобы в душе не сдержала и так говорила: «О жесточайший Кронид! Какое ты слово промолвил! Хочешь ли сделать мой труд бесполезным? Ужели напрасно Пoтом, трудясь, обливалася я? Мои кони устали, Войско ахейцев сбирая на горе Приаму и детям. Делай. Но мы, остальные все боги, тебя не одобрим». <1896>

Джордж Гордон Байрон

482.

В час, когда расставались Мы в слезах и без слов И душой содрогались Пред разлукой годов, — Были льдом твои руки, Поцелуй — холодней. Предвещал миг разлуки Горе будущих дней. Утро льдистой росою Мне кропило чело, Угрожая бедою — Тем, что ныне пришло. Ты забыла обеты, Твое имя — укор. Грустно слышу наветы И делю твой позор. Пусть молва нас связала, — Не она мне тяжка. О, скажи: чем ты стала Так душе дорога? Нас не люди накажут, Я лишь знаю тебя, И слова не расскажут, Как жалею, скорбя. Мы сроднились душою, И грущу в тишине, Что ты стала чужою Мне в чужой стороне. Если ж вновь тебя встречу После многих годов, На привет твой отвечу Вновь слезами без слов. <1904>

483. Сонет к Шильону

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет, Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода. Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет, Что им с тобой мила тюремная невзгода. Когда твоих сынов, хранящих твой завет, Бросают скованных под сень глухого свода, — В их муках торжество восходит для народа, И клич свободы вмиг весь облетает свет. Шильон! Твоя тюрьма — святыня. Пол гранитный — Алтарь. Его топтал страдалец беззащитный Так долго, что в скалу, как в дерн, вдавил следы. Их не сотрет никто, клянусь я Бонниваром. Пусть к богу вопиют они о рабстве старом, Пусть возвещают смерть насилья и вражды. <1904>

Поль Верлен

484. Осенняя песня

Осенний стон — Протяжный звон, Звон похоронный — В душе больной Звучит струной Неугомонной. Томлюсь в бреду. Бледнея, жду Ударов ночи. Твержу привет Снам прежних лет, И плачут очи. Под бурей злой Мчусь в мир былой Невозвратимый, В путь без следа — Туда, сюда, Как лист гонимый. 1903

И. Ф. Анненский

Вильгельм Мюллер

485. Шарманщик

В дальнем закоулке Дед стоит седой И шарманку вертит Дряхлою рукой. Пo снегу да босый Еле бродит дед; На его тарелке Ни копейки нет. Мимо uдут люди, Слушать не хотят — Только псы лихие Деда теребят. Уж давно о счастье Дед не ворожит, Старую шарманку Знай себе крутит… Эй, старик! Не легче ль Вместе нам терпеть… Ты верти шарманку, А я буду петь…

Генрих Гейне

486. Двойник

Ночь, и давно спит закоулок; Вот ее дом — никаких перемен, Только жилицы не стало, и гулок Шаг безответный меж каменных стен. Тише… Там тень… руки ломает, С неба безумных не сводит очей… Месяц подкрался и маску снимает. «Это — не я: ты лжешь, чародей! Бледный товарищ, зачем обезьянить? Или со мной и тогда заодно Сердце себе приходил ты тиранить Лунною ночью под это окно?» <1904>

Шарль Бодлер

487. Совы

Зеницей нацелясь багровой, Рядами на черных березах, Как идолы, старые совы Застыли в мечтательных позах. И с места не тронется птица, Покуда, алея, могила Не примет останков светила И мрак над землей не сгустится. А людям пример их — наука, Что двигаться лишняя мука, Что горшее зло — суета, Что если гоняться за тенью Кого и заставит мечта, Безумца карает — Движенье. <1904>

488. Сплин

Бывают дни — с землею точно спаян, Так низок свод небесный, так тяжел, Тоска в груди проснулась, как хозяин, И бледный день встает, с похмелья зол. И целый мир для нас одна темница, Где лишь мечта надломленным крылом О грязный свод упрямо хочет биться, Как нетопырь, в усердии слепом. Тюремщик — дождь гигантского размера Задумал нас решеткой окружить, И пауков народ немой и серый Под черепа к нам перебрался жить… И вдруг удар сорвался как безумный, — Колокола завыли и гудят, И к облакам проклятья их летят Ватагой злобною и шумной. И вот… без музыки за серой пеленой Ряды задвигались… Надежда унывает, И над ее поникшей головой Свой черный флаг Мученье развевает… <1904>

489. Слепые

О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут Разыгран куклами, но в настоящей драме. Они, как бледные лунатики, идут И целят в пустоту померкшими шарами. И странно: впадины, где искры жизни нет, Всегда глядят наверх, и будто не проронит Луча небесного внимательный лорнет, Иль и раздумие слепцу чела не клонит? А мне, когда их та ж сегодня, что вчера, Молчанья вечного печальная сестра, Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным С их похотливою и наглой суетой, Мне крикнуть хочется — безумному безумным: «Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?» <1904>

490. Старый колокол

Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают И пламя синее узор из дыма вьет, А тени прошлого так тихо пролетают Под вальс томительный, что вьюга им поет. О, я не тот, увы! над кем бессильны годы, Чье горло медное хранит могучий вой И, рассекая им безмолвие природы, Тревожит сон бойцов, как старый часовой. В моей груди давно есть трещина, я знаю, И если мрак меня порой не усыпит И песни нежные слагать я начинаю — Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит, Гора кровавая над ним всё вырастает, А он в сознаньи и недвижно умирает.