Мастера русского стихотворного перевода. Том 2
Шрифт:
Альфред Мюссе
463. Пепите
Когда на землю ночь спустилась И сад твой охватила мгла; Когда ты с матерью простилась И уж молиться начала; В тот час, когда, в тревоги света Смотря усталою душой, У ночи просишь ты ответа, И чепчик развязался твой; Когда кругом всё тьмой покрыто, А в небе теплится звезда, — Скажи, мой друг, моя Пепита, О чем ты думаешь тогда? Кто знает детские мечтанья? Быть может, мысль твоя летит Туда, где сладки упованья И где действительность молчит; О героине ли романа, Тобой оставленной в слезах; Быть может, о дворцах султана, О поцелуях, о мужьях; О той, чья страсть тебе открыта В обмене мыслей молодом; Быть может, обо мне, Пепита… Быть может, ровно ни о чем. Арман Сюлли-Прюдом
464. Разбитая ваза
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный, Ударом веера толкнула ты небрежно, И трещина, едва заметная, на ней Осталась… Но с тех пор прошло не много дней, Небрежность детская твоя давно забыта, А вазе уж грозит нежданная беда! Увял ее цветок; ушла ее вода… Не тронь ее: она разбита. Так сердца моего коснулась ты рукой — Рукою нежной и любимой, — И с той поры на нем, как от обиды злой, Остался след неизгладимый. Оно как прежде бьется и живет, От всех
К. К. Случевский
Виктор Гюго
465.
Со дня на день живешь, шумишь под небесами, По книгам держишь речь с былыми мудрецами — С Вергилием и Дантом. Ну, а там Поедешь погулять по избранным местам, В трактире, посмеясь, готовишься к ночлегу, А взгляды женщины в вас вносят мысль и негу; Любимый искренно — безумно любишь сам! Рад слушать песни птиц, скитаясь по лесам; Проснешься поутру — семья давно одета; Она целует вас и ждет от вас привета! За завтраком журнал, и каждый божий день С любовью — ненависть, с трудом мешаешь лень! А там приходит жизнь, жизнь, полная волнений, В собранья вносишь мысль и ждешь от них решений; Пред целью близкою, перед игрой судьбы Мы слабы и сильны, мы деспоты-рабы. Волна в семействе волн, дух в вечном колебаньи, Всё, всё проносится то в смехе, то в рыданьи. Идешь и пятишься, скользит, скользит нога… А там загадка — смерть: безмолвна и строга. Людвиг Тик
466. Ночь
Безмолвна ночь; погас восток. По смолкнувшим полям Проходит путник, одинок, И плачется к звездам: «На сердце грусть — болеть ему! Я одинок брожу; Откуда я, куда, к чему По миру прохожу? Вы, звезды-огонечки На лоне темной ночки, Вверяюсь сердцем вам, Ночных небес звездам!» И вдруг кругом него звучит — Зашевелилась ночь, К нему звездами говорит И гонит горе прочь: «О человек, ты близок нам! И ты не одинок! Будь тверд. Поверь, твоим очам Засветит вновь восток! А до зари, до света С улыбкою привета Приилежно будем мы Светить тебе из тьмы». П. А. Козлов
Альфред Мюссе
467. Песня Фортунио
Названье милой вы хотите, Друзья, узнать, — Не в силах я, хоть трон сулите, Ее назвать. Мы можем петь, что я ревниво Отдался ей, Что не светлее летом нива Ее кудрей. Мое блаженство и отрада Лишь ей внимать, И я готов, коль это надо, Ей жизнь отдать. Увы, любовью безнадежной Душа полна; Ее сгубил огонь мятежный, Болит она. Немая смерть под сень могилы Меня зовет; Пускай умру — названье милой Со мной умрет. Джордж Гордон Байрон
468. Дон Жуан. Из песни IX
Герой моей поэмы (ваш он тоже, Надеюсь я) отправлен в Петроград, Что создал Петр Великий, силы множа, Чтоб тьмою не был край его объят. Хвалить Россию в моде, но за что же? Мне жаль, что сам Вольтер кадить ей рад; Но в этом брать пример с него не стану И деспотизм карать не перестану. Я выступать всегда готов бойцом, Не только на словах, но и на деле, За мысль и за свободу. С тяжким злом, Что рабство создает, мириться мне ли? Борьбу я увенчаю ль торжеством — Не ведаю, — навряд достигну цели; Но всё, что человечество гнетет, Всегда во мне противника найдет. Я вовсе не намерен льстить народу; Найдутся демагоги без меня, Готовые всегда, ему в угоду, Всё разрушать, толпу к себе маня, Чтоб властвовать над ней. Зову свободу, Но к демагогам не пристану я; Чтоб равные права имели все мы, Веду борьбу. (Увы, теперь все немы!) Я всяких партий враг, и оттого Все партии озлоблю, без сомненья; Но непритворны мнения того, Кто держится противного теченья. Ничем не связан я, и никого Я не боюсь. Пусть, полны озлобленья, Шакалы рабства поднимают вой, — В их хоре не раздастся голос мой. С шакалами, что близ руин Эфеса Стадами мне встречались, я сравнил Противников свободы и прогресса, Которым голос лести только мил (Они без власти не имеют веса); Но я шакалов этим оскорбил: Шакалы кормят льва, тогда как эти Для пауков лишь расставляют сети. Народ, очнись от сна! Не дай себя Опутать их зловещей паутиной; Иди вперед, тарантулов губя! Бояться их не будет уж причины; Борись со злом, свои права любя! Когда ж протест раздастся хоть единый? Теперь одно жужжанье тешит слух Пчел Аттики и злобных шпанских мух. И. Ф. и А. А. Тхоржевские
Пьер-Жан Беранже
469. Бегство музы
8 декабря 1821 г.
Брось на время, Муза, лиру И прочти со мной указ: В преступленьях — на смех миру — Обвиняют нынче нас. Наступает час расправы, И должны мы дать ответ. Больше песен нет для славы! Для любви их больше нет! Муза! в суд! Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. Мы идем. Лежит дорога Мимо Луврского дворца: Там в дни Фронды воли много Было песенкам певца [3] . И на оклик часового: «Кто идет?» — припев звучал: «Это Франция!» Без слова Сторож песню пропускал. Муза! в суд! Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. На другой конец столицы Через мост изволь идти. Буало лежит гробница, Между прочим, на пути. Из обители покоя Что б воскреснуть вдруг ему?! Верно, автора «Налоя» Засадили бы в тюрьму! Муза! в суд Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. Над Жан-Жаком суд свершился — И «Эмиль» сожжен был им; Но, как феникс, возродился Он из пепла невредим. Наши песни — невелички; Но ведь, Муза, враг хитер: Он и в них отыщет спички, Чтоб разжечь опять костер. Муза! в суд Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. Вот и зала заседаний… Что ж ты, Муза? как, бежать От напудренных созданий? Ты же любишь их щелкать… Возвратись: взгляни, вострушка, Сколько смелости в глупцах, Взявших весить погремушку На Фемидиных весах. Муза! в суд Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. Но бежит моя буянка… Я один являюсь в суд. Угадайте ж, где беглянка Отыскать могла приют? С председательской гризеткой, Смело к столику подсев, За вином и за котлеткой Повторяет нараспев: Муза! в суд Нас зовут, Нас обоих судьи ждут. 3
В эпоху Фронды куплетисты Бло и Мариньи не подвергались никаким преследованиям.
470. Невольники и куклы
В далекий край на пароходе Купец рабов перевозил; Но от кручины по свободе Мор негров сотнями валил… Пришлось приняться за леченье… От скуки и от худобы Одно
лекарство — развлеченье… Потешьтесь, добрые рабы! И капитан распорядился: Театр в мгновенье был готов; Полишинель на нем явился Для утешения рабов… Сперва они, должно признаться, Глядели мрачно, хмуря лбы… Но вскоре стали улыбаться… Потешьтесь, добрые рабы!.. Вот полицейский выступает, Грозит он палкой горбуну… Но сам горбун с ним в бой вступает И сносит голову ему… Хохочут зрители как дети — Их веселит исход борьбы, — Забыли цепи… всё на свете… Потешьтесь, добрые рабы!.. Явился черт и цветом черным Рабов симпатию привлек… Он сразу, с хохотом задорным, Всех белых кукол в ад увлек… Увидев в кукольной забаве Намек на милости судьбы, Рабы задумались о славе… Потешьтесь, добрые рабы!.. Так, бедных негров забавляя, Негроторговец груз сберег И, барыши свои считая, Себя назвать гуманным мог… Подобной тактики примеры С тех пор плодятся как грибы… К чему, зачем крутые меры? Потешьтесь, добрые рабы!.. 471. Десять тысяч франков [4]
Штраф в десять тысяч!.. Боги! да за что же? В тюрьме квартиры, вижу я, в цене!.. А тут и хлеб становится дороже, — Ужели впредь поститься надо мне?! О строгий суд! Нельзя ль хоть малость сбавить? «Нет, нет, — постись! Тяжка твоя вина: Ты смел народ на наш же счет забавить — И десять тысяч выплатишь сполна». Извольте, вот: вот десять тысяч франков… На что ж, увы, у вас они пойдут? На пышный гроб для чьих-нибудь останков? На приз тому, кто в ход пускает кнут? Уж вижу я протянутую руку: В ней держит счет тюремщик за тюрьму… Он Музу сам отвел туда на муку, — И — прежде всех — две тысячи ему!.. Хочу я сам раздать и остальные… Как, например, певцов не оделить? Заржаветь могут арфы покупные; Настройте их, чтоб век наш восхвалить!.. Я пел не так; вы спойте так, как надо… За лесть даются деньги и певцам! Смотрите: вот готовая награда — Кладу еще две тысячи льстецам. А вот вдали — какие-то гиганты: В ливреях все, все знатны на подбор! Служа из чести, рады эти франты Нести весь век какой угодно вздор. Когда ж пирог дадут им за отличье, То каждый съесть успеет за троих; Они утроят Франции величье!.. Кладу еще три тысячи для них. А там мелькает, в блеске пышной свиты, Особый штат блюстителей страны. Я знаю их: они — иезуиты, — Свой пай во всем иметь они должны. Один из них мишенью обвинений Избрал меня, — и вот уж я в аду! Ощипан чертом там мой добрый гений… За подвиг тот три тысячи кладу. Проверим счет, — ведь стоит он проверки: Тем — две да две, и три да три — другим, Да, ровно десять тысяч, как по мерке. Ах, Лафонтен без штрафов был гоним!.. В те времена я б не подвергся риску Остаться впредь без хлеба и вина… Ну-с, а теперь — позвольте мне расписку: Вот десять тысяч франков вам сполна! 4
10-го декабря 1828 года Беранже был приговорен к уплате 10 000 франков штрафа и к девятимесячному заключению в тюрьму La Force за песни, направленные против Бурбонов; из числа этих песен наиболее преступными были признаны «Карл простоватый» и «Будущность Франции».
472. Крестины Вольтера
Вся толпа в костел стремится, Наступает час крестин: Нынче должен там креститься Казначея хилый сын [5] . Сам кюре распорядился, Чтоб звонарь поторопился… Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Денег хватит, по расчету Дальновидного ксендза, С тех крестин на позолоту Всех сосудов за глаза; Может — если постараться — И на колокол остаться!.. Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Органист — и тот в волненьи, В ожидании крестин, И пророчит в умиленьи: «По отцу пойдет и сын! Будет старостой в костеле, Ну, и с нами будет в доле…» Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Крестной матери прекрасной Шепчет ксендз: «Как хороши Ваши глазки! Свет их ясный — Признак ангельской души. Крестник ангела земного! Вижу я в тебе святого…» Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. А причетник добавляет: «По уму пойдешь ты в мать, В мать родную; всякий знает — Ей ума не занимать! Строгий нравом, — будешь, малый, Инквизитором, пожалуй!» Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Вдруг с небес, как привиденье, Тень насмешника Раблэ Появилась на мгновенье Над малюткой Аруэ — И пошла сама пророчить, В мудрецы ребенка прочить… Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. «Франсуа-Марией нами Назван мальчик этот…» Нет! Под такими именами Знать его не будет свет; Но ему — с поместьем пэра — Слава имя даст Вольтера. Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. — Как философ и новатор Скоро мир он поразит И как смелый реформатор Даже Лютера затмит. Суждено ему, малютке, С корнем вырвать предрассудки. Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Тут кюре прикрикнул строго: «Взять под стражу тень Раблэ! И крестины стoят много, И обед уж на столе… Мы управимся с ребенком, Будь он после хоть чертенком!..» Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. Но Раблэ умчался быстро, Крикнув: — Чур! меня не тронь! Бойтесь крошки: в нем есть искра, Вас сожжет его огонь, — Иль повеситесь вы сами На ряду с колоколами. Диги-дон! диги-дон! Льется праздничный трезвон. 5
Сын бывшего нотариуса, а после казначея Счетной Палаты, Аруэ, знаменитый под псевдонимом Вольтера, философ, был настолько хилым ребенком, что его долго не решались крестить; родившись в феврале 1694 года, он был окрещен только в ноябре.
Николоз Бараташвили
473. Конь (Пегас)
Летит мой конь вперед, дорог не разбирая, А черный ворон вслед зловещий крик свой шлет. Лети, мой конь, лети, усталости не зная, И по ветру развей печальной думы гнет! Наперерыв ветрам, скачи чрез горы, воды, И жизненный мой путь, молю, укороти! Не бойся, о мой конь, жары и непогоды; Не бойся утомить ты всадника в пути. Пусть кину край родной, в душе по нем тоскуя, И не увижу вновь ни милых, ни родных; Где свет рассеет тьму — там родину найду я, Там звездам расскажу все тайны чувств моих. Стон сердца — след любви — поймут волна морская И полный красоты безумный твой полет!.. Лети, мой конь, лети, усталости не зная, И по ветру развей печальной думы гнет! Пусть труп мой не снесут на кладбище родное, Пусть милая к нему не припадет в слезах, Пусть ворон выклюет глаза мои, и, воя, Пусть ветер занесет песком мой жалкий прах, — Возлюбленной слезу — роса небес заменит, А карканье ворон — заменит плач друзей. Лети, мой конь, себе твой витязь не изменит: Не быв рабом судьбы, он не изменит ей! Пусть будет одинок твой всадник, умирая; Навстречу смерти сам, бесстрашный, он пойдет! Лети, мой конь, лети, усталости не зная, И по ветру развей печальной думы гнет! Безумных сил твоих не пропадет затрата, И не заглохнет путь, протоптанный тобой: Им облегчу я путь грядущий для собрата, Им облегчу борьбу грядущему с судьбой!.. Летит мой конь вперед, дорог не разбирая, А черный ворон вслед зловещий крик свой шлет. Лети, мой конь, лети, усталости не зная, И по ветру развей печальной думы гнет!
Поделиться с друзьями: