Мастера советского романса
Шрифт:
В песнях Бернса Свиридова привлекли не только лирика и юмор, но и обличительный пафос, протест против несправедливости. В этом отношении особенно примечательно «прочтение» композитором песни «Всю землю тьмой заволокло». И опять-таки его подход в корне отличен от подхода других композиторов, услышавших в этой песне только обычную застольную. В трактовке Свиридова она превращается в трагический монолог о нужде и горе. Все средства выразительности, а особенно тяжелый, угловатый синкопированный ритм [1] способствуют созданию угрюмого, сумрачного колорита в этой совсем не веселой, а горькой и отчаянной «застольной».
[1] Здесь, правда, нет «превращения ямба в хорей»,
«стр. 297»
Очень выразителен и интонационный строй песни. Обратим, например, внимание на то, какое важное место занимают тритоновые интонации. Все это очень ясно видно по цитируемой ниже фразе:
В припеве песни обращение к хозяйке «Еще вина!» получает трагический смысл, выражая желание забыться, утопить в вине все житейские горести. В конце песни эти возгласы звучат как полный бесконечного отчаяния крик.
Парадоксальность трактовки жанра застольной песни приводит на память вокальные произведения Мусоргского, и прежде всего его «Трепак» из «Песен и плясок смерти». Эта аналогия не случайна; традиция Мусоргского, столь действенная для советской музыки (или по крайней мере для наиболее значительных ее представителей), в творчестве Свиридова, как и в творчестве Шостаковича, сказалась особенно явно - не только в музыкальной стилистике, но, прежде всего, в чуткости к большим жизненным проблемам, в обличительном пафосе многих произведений.
Трагическая застольная - не единственное произведение социального плана в цикле Свиридова. Ему корреспондирует заключительная песня цикла - «Честная бедность», где тоже говорится о неравенстве и несправедливости. Стоит, например, сравнить следующие слова обеих песен:
Богатым праздник целый год,
В труде, в нужде живет народ…
(« Всю землю тьмой заволокло »)
«стр. 298»
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее.
А между тем, дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
(« Честная бедность »)
Но если в «застольной» протест выливается в стихийном бунте, то в «Честной бедности» поэт, а за ним композитор провозглашают положительную идею: славят честность, труд и братство людей.
И потому все средства выразительности здесь контрастируют «застольной»: четкость, определенность мелодической линии, уверенная маршеобразность ритма.
«Аналогия по контрасту» двух рассматриваемых песен сказывается и в том, что коды их сходны по функции в общей композиции, но предельно контрастны по характеру. Исступленному крику, которым завершается «застольная», противопоставлена ликующая гимническая кода «Честной бедности». В сущности, уже последний куплет песни (со слов «Настанет день, и час пробьет») звучит как кода благодаря тому, что на тему песни в партии фортепиано накладывается вокальная партия, изложенная в крупных длительностях и звучащая поэтому более торжественно и значительно:
И
этот прием как бы предвосхищает «собственно коду» (повторение слов «Да, братья!»).Есть в цикле и страницы строгой, серьезной лирики: песни «Давно ли цвел зеленый дол» и «Джон Андерсон». Обе они посвящены осени человеческой жизни, времени прощания с ее радостями. Все проходит,
«стр. 299»
но остается верная человеческая дружба, таков смысл песни «Джон Андерсон». Эти песни (и еще «Прощай!»), пожалуй, наиболее традиционны по форме, по трактовке жанра. Но и в них есть свои индивидуальные штрихи. В мягкую лирическую мелодию песни «Давно ли цвел зеленый дол» вторгаются речитативные вопросы («Где этот летний рай?»), перебивающие плавное, «хороводное» движение.
В «Джоне Андерсоне» песенный тип изложения выдерживается с начала до конца. Но обобщенная мелодия очень легкими штрихами иногда передает и конкретные поэтические образы. Так, во втором куплете, на словах «мы шли с тобою в гору» мелодия модулирует в тональность, лежащую полутоном выше основной, в Cis-dur. Здесь дело, конечно, не в примитивной символике движения вверх , а в чисто фоническом эффекте. Секстаккорд Cis наш слух воспринимает не как новую тональность, а как более светло и ярко звучащую основную тонику [1].
Таков очень широкий круг образов песен на слова Роберта Бернса. Он столь широк потому, что композитор смог уловить в творчестве великого шотландца его непреходящее, общечеловеческое значение, далеко выходящее за пределы страны и эпохи. Круг этот представляет собой единство, хотя ни сюжетных, ни музыкально-тематических связей между песнями не наблюдается. Он объединен, прежде всего, образом центрального «героя», о характеристике которого говорилось выше.
Чередуются песни в цикле по принципу контраста, за наиболее лирическими первой, третьей и восьмой песнями следуют песни в маршевом ритме, наиболее живые и активные. Иного типа контраст между тремя центральными песнями («Горский парень», «Финдлей», «Всю землю тьмой заволокло»). Это не обобщенный контраст лирической песни и песни-марша, а контраст вполне конкретных индивидуальных характеристик-портретов. Но самый принцип чередования выдержан и здесь.
[1] Характерное для современной музыки расширение понятия тоники впервые определил С. Скребков в статье «Как трактовать тональность?» («Советская музыка», 1965, № 2.)
«стр. 300 »
Все эти приемы способствуют восприятию цикла как единства. Этому помогает и то, что в конце его помещена песня «Честная бедность», песня, звучащая не только как музыкальный, но и как идейно-смысловой итог - гимн «уму и чести».
* * *
После двух капитальных работ в кантатно-ораториальном жанре - «Памяти Есенина» и незаконченной оратории на слова поэтов-декабристов - и до начала работы над третьей - «Патетической ораторией» - Свиридов вновь возвращается в сферу песенности. Скромный по масштабам и подчеркнуто простой цикл на слова С. Есенина явился тем не менее весьма заметной вехой на творческом пути композитора [1]. В какой-то мере его можно рассматривать как возвращение к сфере образов «Слободской лирики», но предстающей уже в более обобщенной, очищенной от излишних «бытовизмов» и «диалектизмов» форме, что в значительной мере определяется выбором поэтического материала.