Мастера советского романса
Шрифт:
В самом деле, почему советские композиторы и Свиридов в том числе так часто ведут романс «на сближение» с песней? Значит ли это, что жанр романса как таковой утратил для них привлекательность? Творчество Свиридова убедительно опровергает это предположение. В своих романсах композитор обращается не к песенной форме , а к принципу песенности, насыщая мелодику песенными интонациями, но вовсе не отказываясь ни от свойственной романсу индивидуализации формы, тесно связанной с развитием поэтического образа, ни от довольно сложных приемов ладово-гармонического развития. И это, с нашей точки зрения, свидетельствует о том, что обращение к песенности продиктовано не только поисками простоты, но, прежде всего, поисками современного интонационного
Обновление интонационного строя романса является и одним из средств его драматизации, превращения в вокальную сцену , рисующую облик вполне конкретного героя.
«стр. 309»
Круг «персонажей» вокального творчества Свиридова очень широк: здесь мы найдем и героев в точном смысле этого слова - образ воина, образ поэта занимают важное место. Но мы найдем - и это главное!
– и простых, обычных людей, привлекающих нас цельностью характеров, силой чувств. И может быть именно эти простые люди обрисованы композитором с особой симпатией.
Типичное для современного этапа развития советского романса расширение круга поэтических интересов в творчестве Свиридова, в его циклах на слова Исаакяна и Бернса имеет свой, особый оттенок. Несмотря на использование некоторых «примет» инонационального колорита циклы эти очень и очень русские. Они крепко связаны с традициями русской вокальной музыки, и прежде всего с традицией Мусоргского. Казалось бы, музыкальное воплощение армянской и шотландской поэзии в традиции Мусоргского должно привести к парадоксальному результату, но сочетание получилось вполне органичным. И то обстоятельство, что застольная из бернсовского цикла вызывает ассоциации с песней Варлаама, а «Долина Сално» - с «Забытым», не мешает этим произведениям оставаться яркими и самобытными.
В каждом произведении Свиридов ставит себе, как мы видели, новые цели, ищет новых форм, новых средств выразительности. Но в разнообразии поисков ясно выделяется одна ведущая тенденция: к самоограничению, к строжайшему отбору только тех выразительных элементов, которые необходимы для решения той или иной творческой задачи. Отсюда впечатление необычайного лаконизма и концентрированности музыкальной речи, неизменно возникающее при знакомстве с каждым новым произведением Свиридова, отсюда же и та четкая «направленность формы», которая обеспечивает творчеству композитора все более широкую аудиторию.
«стр. 310»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Есенинский цикл Свиридова, анализом которого автор заканчивает свою книгу, не самое последнее слово, сказанное советскими композиторами в жанре романса. В конце 50-х и в начале 60-х годов появились новые произведения, свидетельствующие о том, что поиски продолжаются. Можно привести целый ряд новых имен и названий, хотя дать точную оценку перспективности заключенных в них исканий и находок трудно, если не невозможно. Ведь каждое новое значительное произведение заставляет в какой-то мере пересматривать и переоценивать все ему предшествующее, и чем ближе расстояние во времени, тем резче может быть расхождение между первоначальной и последующей оценкой. Именно поэтому в данной книге анализируется материал, уже поддающийся историческому рассмотрению, и изложение не доводится до самого последнего времени.
Работая над очерками-портретами, составляющими эту книгу, автор стремился как можно выпуклее показать индивидуальные черты вокального творчества каждого композитора. В какой мере это удалось - будет судить читатель. Но читатель вправе потребовать и обобщения, и определения того, что объединяет творчество таких различных композиторов, как Шапорин и Шостакович, Ан. Александров и. Свиридов, Прокофьев и Шебалин, что делает их романсы и песни именно советскими романсами.
На первый взгляд, некоторые стилистические тенденции, проявившиеся в индивидуальном творчестве этих композиторов, даже как бы исключают друг друга. В са-
«стр. 311»
мом
деле: разве, например, стремление к «высокой лирике», проявившееся в пушкинских романсах Шапорина или Александрова, не противоположно нарочитому прозаизму «Картинок прошлого» Шостаковича? А «крупный штрих», характерный для Свиридова, не противоположен культивированию тончайшей детали в романсах Шебалина или Кочурова? Или же - в более обобщенном плане - не полярны ли тенденция к симфонизации романса и тенденция к его драматизации?Можно назвать и еще немало столь же противоположных явлений. Но рассматривая советские романсы в целом, мы можем все их объединить в общем движении к максимальному расширению содержания, образного строя, круга стилистических приемов жанра. Это особенно заметно, если сравнить советский период развития русского романса с предреволюционным, когда в этом жанре возобладала подчеркнуто камерная его трактовка. В советском романсе на новой основе возрождается одна из характерных особенностей русского классического романса, очень метко сформулированная Асафьевым, заметившим, что «русский романс всегда рвется за пределы романса, как такового».
Говоря о расширении круга образов, мы имеем в виду не только те случаи, когда этот процесс очевиден (когда, например, композитор обращается к современной теме, вводит те или иные новые приемы и т. д.), но и те, которые мы привыкли рассматривать как продолжение традиций. В этом плане показательно, например, творчество Шапорина.
В восприятии большинства Шапорин - классицист из классицистов. Но разве не он первый почувствовал самое ценное и самое близкое нашей эпохе в поэзии Блока? Разве не он увидел в поэте не только певца трагического одиночества, но и певца родины, услышал в его стихах не только то, что принадлежало началу XX века, но и то, что протягивалось к современности?
Разумеется, чуткость Блока к глубинным процессам истории Шапорин ярче всего передал в своей симфонии-кантате «На поле Куликовом». Но, как мы старались показать в очерке, посвященном композитору, предгрозовая трепетность и обостренность восприятия мира отражены и в лирических страницах «Далекой юности».
«стр. 312»
Иной раз расширение образного строя проявляется не в изобретении новых форм и не в новизне содержания, а в неожиданном воплощении темы средствами знакомыми, но для подобной цели еще не использованными. Пример - высокий, «одический» стиль в современных и публицистических по содержанию произведениях Александрова «Три кубка», «Город Н».
Таким образом, вопрос об отношении советских композиторов к традициям русского (и не только русского) романса вовсе не прост. И не случайно обращение к классической поэзии и к классическим жанрам вокальной музыки вызывает у нас в разных случаях очень разную оценку. В зависимости от того, чем вызвано обращение к традициям, мы воспринимаем это либо как творческое их развитие, либо как пассивное, в лучшем случае академическое, в худшем - эпигонское им следование.
Так, в романсе тридцатых годов активное и подлинно творческое обращение к классике русской поэзии и русского романса было продиктовано поисками положительных образов, еще не освоенных в жанре, где так долго культивировались темы одиночества, неприятия мира и т. п. И совсем иначе, в классицистском духе прозвучали некоторые романсы такого же типа в послевоенный период, когда задача воплощения положительных образов уже решалась (и часто очень успешно) на материале близком, современном.
В лучших образцах советского романса мы всегда ощущаем внутренний смысл обращения к классическим традициям - будь то традиция Чайковского или Рим-ского-Корсакова, Рахманинова или Мусоргского.
Но что же мы можем считать критерием современности в романсе? Как ни важна тема, избранная композитором, она еще не решает дела окончательно. На многих примерах мы видели, с каким трудом входила в этот жанр современная тема, как искусственно она иногда решалась. Вся практика камерно-вокального творчества (и особенно - творчества последних лет) показывает, что понятие современности применительно к жанру романса имеет особый оттенок.