Мать (CИ)

Иногда верх мешка от слёз становится влажным.

Но мы - мешки и не можем быть чем-то более важным.

Мы разложены по стеллажам и на каждом свой номер.

Если несколько дней стеллаж пуст, значит, кто-нибудь помер.

Не беда! Его новый мешок непременно заменит.

Мы - мешки и никто из нас здесь ничего не изменит.

Раз в неделю Гаев приходил в родной пед на кафедру отечественной истории и отчитывался перед Яблоковым о своих достижениях. Тот, попивая чаёк, выслушивал его, что-то уточнял, давал советы, а затем обращался к воспоминаниям молодости.

– Дали нам как-то в студенческие времена задание опросить участников Гражданской войны. Красноармейцев, понятно. Вы вот, наверно, уже не представляете, а для нас белые были как фашисты. Враги! Их не опрашивать надо было, а стрелять. И вот мы ходили по адресам героев гражданской и записывали их рассказы. Помню, прихожу к одному такому ветерану - он в Уфе советскую власть устанавливал. И вот он мне показывает дореволюционные фотографии. Смотрю: сидят в три ряда хорошо одетые мужики, смотрят открыто, с достоинством, а между ними притулился какой-то невзрачный дяденька в таком себе пальтишке и шапке. Спрашиваю: "А это кто?". "А это - хозяин нашей фабрики со своими рабочими". И начинает мне расписывать, как же хорошо жилось при царе. Я только рот раскрыл. Спрашиваю: "Так зачем же вы капиталистов-то свергали?". А он так ударил ладонью по коленке и отвечает: "Ну мы-то думали, лучше будет!". Вот такая вот история с географией.

– И что, вы всё это честно записали?
– спросил Гаев.

Яблоков усмехнулся.

– Нет, конечно. Вы вот и не воображаете, какой страх был. Нам с младых ногтей вбивали, что можно и чего нельзя. Что вы! Про себя думай что хочешь, а рот открыть не смей. Помню, хе-хе, один старичок рассказывал нам про разгром Врангеля. Потом-то я сообразил, что он не из Красной армии, а из ОГПУ. Но тогда-то разве знал? "Форсируют, говорит, наши бойцы Сиваш, с того берега по ним стреляют. Они - наутёк. Ну, пришлось, конечно, вдарить по ним из пулемёта... но это - не для записи!". Ха-ха! Что вы так смотрите? Такие времена! "Людоед" умер, а народ всё равно трепетал. Хотя иногда прорывалось, конечно. Был у нас преподаватель истории партии, редкостный дурак... Решил как-то вместо лекции устроить спектакль: разыграть события семнадцатого года по ролям. Распределил, кому кем быть: "Ты играешь Керенского, ты - Милюкова, ты - Корнилова, ну а я, так уж и быть, Ленина". Ну, мы, студенты, народ бесшабашный, подготовились как следует и посадили "Ленина" в лужу. Так он после этого побежал жаловаться в деканат, там его тоже взгрели как следует за антиобщественные опыты, хе-хе.

– А вам самим ничего за это не было?

– Ничего. Комсорг только неофициально довёл до сведения, чтобы впредь были осмотрительнее... Господи, у вас ведь теперь и комсомола нет! Ни диамата, ни истмата... Вы даже не представляете, какой глубокий переворот совершился на наших глазах. Мы живём в другой стране! Болтай, что хочешь, езжай, куда вздумается... Я когда первый раз за границу вырвался - в Чехословакию на симпозиум - две недели из пражской библиотеки не вылезал, сидел, обложившись трудами Ленина, чтобы не придирались, а сам читал - знаете кого?
– Ясперса. Он там был в свободном доступе. А у нас, чтобы его в Ленинке получить, надо было сделать спецзаказ, да ещё обосновать, зачем он тебе нужен. Вожди наши боялись, чтоб мы не напитались воздухом свободы, как декабристы, хе-хе. Следили. Вот вы сейчас едете за рубеж с кем хотите, а мы ездили организованно, группой, и к каждой группе был приставлен человек из органов. А по возвращении писали отчёты, что мы там видели и с кем общались. А вы думали! Всё очень строго. Перед каждым выездом - беседа в ЦК. Вдруг вы там столкнётесь с врагами! Надо быть готовым. А потом я развёлся с женой и всё закончилось. Разведённым женщинам можно было выезжать, а разведённым мужчинам - почему-то нет. Такая вот история с географией...

Вообще, Гаеву было с ним интересно. Поначалу. Раздражала только его манера всё время объяснять элементарные вещи, будто Гаев прилетел с другой планеты и никогда не жил при совке. Гаев это терпел, делая скидку на возраст, но потом Яблоков пошёл рассказывать свои истории по второму кругу - с теми же снисходительными разъяснениями - и это уже было невыносимо.

Я похож на героя романа с печальным концом

Ощущая себя мертвецом

Я никак не пойму, в чем другие находят опору

Вспоминается часто Сизиф, вечно катящий в гору

Бесполезный, огромный, откуда-то взявшийся камень

Наша жизнь и не лед, и не пламень

Она больше похожа на пепел

Или глину, которая рано ли, поздно

Нам всем рот залепит

При такой перспективе легко потерять направленье

Ну а что до меня, я плыву по теченью

И от всех берегов меня дальше и дальше уносит

Если кто-нибудь спросит, для чего это все

Я вообще ничего не отвечу

До свидания, люди! До встречи!

Глава третья

Спальня была стилизована под виллу на берегу океана: за нарисованными окнами плескалось море, меж ними протянулся деревянный пирс на огромной, в полстены, чёрно-белой картине; потолок сиял чем-то орнаментальным, слева отсвечивало большое фигурное зеркало, справа стоял чёрный дизайнерский столик в виде треугольной лесенки.

– У меня лучшая подруга уехала семь лет назад в США, вышла замуж, - сказала Светлана, положив правую руку под голову.
– Мы переписывались, слали друг другу открытки на рождество. Она постоянно сожалела, что я не смогла никуда уехать, работаю за зарплату, что муж - лузер с двушкой. А у нее - состоятельный американец, и она не работает, занимается садом. Ну и так получилось, что мы с мужем поехали в США по его работе, в тот же город, где живет подруга. Я ей написала, она не ответила, но у меня был адрес с открытки. Мы поехали по этому адресу, а там оказалась простая многоэтажка, дверь открыла наша общая знакомая Катя, сказала, что Лида на работе. И что же выяснилось? Лида уже пять лет как развелась, работает посудомойкой, снимает вместе с Катей ту квартиру. Лиду мы не дождались, но было очень неприятно от всей этой истории.

– Так ты замужем была?
– спросил Гаев.

– Тебя это удивляет?

– Да нет, не особо.

Светлана повернула к нему голову, прищурилась.

– Вы, мужчины, питаете какую-то нездоровую страсть к сексу с девственницами.

– А вы нет?

– Вот ещё глупости! Мы ценим надёжность и опыт.

Гаев перевёл взор на стену с чёрно-белым пирсом, затем поднял глаза на большую бутафорскую ракушку. Странное ощущение донимало его, будто он переспал с собственной учительницей.

– Туда обычно телевизор вешают, а ты - ракушку, - произнёс он, чтобы не молчать.

– Ну и что?

Светлана откинула одеяло и села на краю кровати, спустив голые ноги на пол. Подняла лежавший на ворсистом коврике лифчик.

– Застегни.

Гаев послушно сцепил крючки. Спина у Светланы была горячая, потная. Светлана встала, натянула юбку и блузку. Стала причёсываться перед зеркалом.

– Так и будешь лежать?
– спросила она, не оборачиваясь.

Гаев вздохнул и тоже выкарабкался из-под одеяла. Сердце его то колотилось, то замирало, мысли метались вспугнутыми мальками.

– Ты что, недовольна?
– буркнул он, собирая разбросанную на полу одежду.

– С чего ты взял?

– Голос какой-то... холодный.

– Я - не твоя мамочка, чтобы тебя облизывать.

Гаев напялил джинсы и носки, постоял, глубоко дыша.

– А ведь облизывала только что.

– Так... немного языком поработала.

Гаев смерил взглядом её спину.

– Чаю-то хоть дашь напиться?

– Чаю?
– она изумлённо повернулась к нему.
– Знаешь, ты у меня первый такой.

– Какой?

– Который просит чаю. Н-ну ладно, иди на кухню, ставь чайник.

Гаев поплёлся выполнять приказ. Чёрт его дёрнул спросить про этот чай. Лучше уж пиво.

Кухня у Светланы была, конечно, не чета Гаевской: вся в зелёных тонах, с мягким уголком, огромной вытяжкой и полосой кафельной плитки над раковиной. А на окне вместо штор - жалюзи. "Интересно, она сама тут готовит?" - подумал Гаев, включив электрический чайник.

– А почему ты спросил про эмиграцию?
– полюбопытствовала Светлана, входя на кухню.