Мать (CИ)

– Даже и не знаю. Вы можете мне позвонить?

– Конечно!
– возликовал Гаев.

Он достал мобильник, тётка продиктовала номер.

– Светлана, - представилась она.

– Владимир.

– Тогда я жду вашего звонка, - сказала Светлана и сделала ему ручкой.

– Непременно.

Запах её духов не рассеивался, наверно, ещё минут десять, кружа Гаеву голову. "Ну дела!
– только и мог повторять он про себя.
– Ну дела!". Успех ошеломил своей внезапностью. Как говорится, ничто не предвещало. День, так паршиво начавшийся, заканчивался на мажорной ноте. Что ж, неплохо! Но, чёрт возьми, что она в нём нашла?

Он прошёл в туалет, думая на ходу, что сулит ему это знакомство. Баба явно в простое, затекла, искала приключений. А может, она замужем? Блин, даже не посмотрел, есть у неё обручальное кольцо или нет.

Пребывая в некоторой отрешённости, он открыл дверь в туалет. Сделал два шага, и тут услышал девичий голос из кабинки:

– У меня завтра перспектива: ехать к Никите трахаться или ехать в Воронеж. Не знаю, что выбрать.

Из соседней кабинки ответили:

– А мы завтра в массовку записались на гандбол. Посидим на стадионе, заплатят по сто пятьдесят рублей. Хочешь, пойдём с нами.

– А что, пойдём!

Гаев остановился как вкопанный. Медленно огляделся и чуть не зашипел от досады - он забрёл в женский сортир! Вот же недотёпа! Совсем ему эта баба голову затуманила.

Тихо развернувшись, он выскользнул обратно в коридор и мягко закрыл за собой дверь, озираясь, чтобы никто не заметил.

После работы Гаев завернул к Егору Мосолову - приятелю, с которым они когда-то учились в одном педе. Егор был на курс старше, но это не мешало им пьянствовать в общей компании. Традиция продолжилась и позже, чему способствовала близость их домов - оба жили в Дегунино. Роднило их и то, что они выросли в неполных семьях, но если Гаев потерял отца, то Егор - мать. Тёмная история. Её убили на улице, когда Мосолову исполнился год. Преступников так и не нашли. Кто опекал после этого Егора, Гаев не знал, но уж точно не отец. С ним, тихим тощим алкоголиком, Мосолов говорил через губу, а бывало, и поколачивал, если тот слишком докучал. Последнее, должно быть, происходило нередко, потому что Егор жил с ним в одной квартире и отселяться, судя по всему, не собирался. Самое интересное, что это соседство устраивало также и его многочисленных подруг, которых он менял чуть не ежеквартально. Мосолов обладал какой-то гипнотической притягательностью для женщин, невзирая на свой малый рост и явную склонность к тому же пороку, который погубил и его родителя. Глумясь над девичьими чувствами, он даже прибил к двери своей комнаты: "Всякая особа женскага полу, переступившая сей порог, будет изгнана со срамом и осмеянием". Гаев, втайне завидуя ему, не мог устоять перед искушением и поспешил похвастаться перед товарищем своей победой.

– Ну, я вижу, растёшь над собой, - похвалил его Мосолов, расположившись с другом в комнате.

Он никогда не мог избавиться от покровительственных ноток в общении с Гаевым. Это способствовало не только то, что он был старше, но и громадная пропасть в опыте семейно жизни: у Гаева он отсутствовал вовсе, зато Мосолов в свои двадцать три успел дважды побывать в гражданском браке, причём, второй раз его супругой стала однокурсница Гаева, которую Егор выгнал из дома спустя год совместной жизни.

Как водится, на столе тут же появилась большая баклага пива.

– Ну, за тебя!
– провозгласил Егор, разливая по старым фарфоровым кружкам с коричневыми разводами по краям.

– Меня всё же терзают смутные сомнения, - произнёс Гаев, отхлёбывая пиво.

– Да они тебя всегда терзают, - снисходительно заметил приятель.

– Таков удел интеллигенции.

– Я попросил бы!
– Егор назидательно поднял палец.
– У меня профессия есть.

Гаев окинул взглядом стократ виденный им пейзаж Мосоловского жилья: старые кресла, пыльный диван, книжные полки до потолка, заставленные фантастикой, монитор на письменном столе и системный блок без боковых стенок возле заполненных держателей для аудиокассет между столом и кроватью.

– Ты - бердяевец, а значит, классовый враг, - лениво произнёс он.

– У товарища Сталина с такими был разговор короткий.

– Тем хуже для него, - отрезал Егор.
– У Сталина был шанс создать справедливое общество, а он вместо этого построил азиатское ханство.

– А многим нравится. Компатриоты вообще на него дрочат. Ты ж одно время подвизался в каком-то красном органе.

– Подвизался. Но на Сталина не дрочил. Я - большевик, а не сталинист.

– Ну да, ну да, - закивал, потешаясь, Гаев.
– За большевиков и против коммунистов. Плавали, знаем.
– Он опорожнил кружку и налил себе ещё. Помолчал, делая вид, что не замечает насмешливого Мосоловского взгляда. Потом сказал, осенённый внезапной мыслью: - Вообще, интересная штука - язык. Вот гляди. Я сказал "компатриоты дрочат на Сталина" - и вроде всё понятно. Но это - нам с тобой. А где-нибудь за границей придётся объяснять, что "компатриоты" - это сталинисты, которые ни разу не ленинцы, хотя и считают себя таковыми, а "дрочить" в данном контексте - это "восхищаться". А пройдёт лет двадцать, и то же самое придётся втолковывать уже нашим детям. Хрень какая-то.

Мосолов иронично глянул на него.

– А я вижу, ты болтун не хуже меня.

– Равняюсь на учителя.

– Не без успеха!
– Егор поднял кружку.
– На самом деле, рад за тебя. Если баба хороша, то это просто кул-форева, так держать! Чую, скоро ты нам курсы мастерства преподавать будешь.

Гаев ответил, почёсывая подбородок:

– Странно же. Девки из магазина кладут на меня с прибором... Не далее как сегодня опустили по самые помидоры. А какая-то гламурная киса за здорово живёшь даёт свой телефон. Не понять мне баб.

– Дурак ты, - убеждённо сказал Егор.
– Не потому дурак, что глупый, а потому, что не знаешь. Девки из магазина ищут обеспеченного мужа, и ты у них не котируешься. А эта баба при деньгах, у неё другие приоритеты.

– И какие же?

– Молодость.

– Всё равно странно, - повторил Гаев, ощущая нарастающую лёгкость в суждениях.
– Мне когда-то одна сказала, что больше всего ценит в мужиках заботу и настойчивость. Я решил с ней быть заботливым и настойчивым, так она меня тряпкой посчитала. Где логика? А самое неприятное знаешь что? Если я ей об этом скажу, сто пудов запишет меня в женоненавистники. В общем, трындец.

– Какая ещё логика?
– откликнулся Егор.
– Ты у кого её искать вздумал? У баб? Они другим местом думают.

– Да ты сам - женоненавистник, - заметил Гаев.

– И горжусь, - заявил Мосолов. Он поднялся, сходил на кухню, принёс ещё одну баклагу пива. Разлил по кружкам.
– И вообще, бабы любят, чтобы о них вытирали ноги.

– То-то ты по Наташке сохнешь, - сказал Гаев, напомнив о неудачном втором браке Егора.

– Наташку не трожь. Наташка - моя вековечная любовь.

– Чего ж тогда из квартиры её вытурил?

– Да потому что невозможно уже было.
– Мосолов устремил на приятеля внимательный взгляд и ухмыльнулся.
– Даже не пытайся это понять. Бразильский сериал и достоевщина в одном флаконе. Я сам это до конца не понимаю.

– Да уж вижу.

– Она ведь два аборта делала из-за собственной дурости, - продолжал Мосолов.
– Я когда с ней жил, чувствовал, что деградирую. Книги перестал читать, не общался ни с кем. А сейчас только о ней и мечтаю. Люблю её, стерву. Звонил даже однажды по пьяни - на тёщу попал.

– Странная у тебя какая-то любовь. Самоедская.

– Не то слово! Я уже всем надоел этими стонами. Каждый месяц с новой бабой, а Наташку забыть не могу.
– Он не спеша опорожнил кружку, поставил её на стол.
– Когда выгнал её, через пару недель кинулся в школу, где она работала - мириться. Захожу, спрашиваю у охранника: где такая-то? А он мне: "Ты кто такой?". Я говорю: "Муж". А он: "Ни фига. Это я теперь - муж". Такие дела. Месяца два в себя прийти не мог, пока Танька... ты её не знаешь... отличная девка... меня прям вот на этом столе не изнасиловала.