Матриархия
Шрифт:
Слышал всякие истории, о том, как девочки беременеют и в двенадцать, и в десять лет. А к четырнадцати годам некоторые становятся вполне себе развитыми барышнями. Не зря же на Руси отцы выдавали дочек замуж примерно в этом возрасте, если был подходящий жених?
В Средние века, и после - в эпоху Возрождения, двадцатилетняя девушка считалась чуть ли не старухой. Хотя тут дело еще и в продолжительности жизни, в ее качестве.
Видя, что Оля снова глядит перед собой, а по щекам спускаются хрустальные дорожки, я подсел к ней.
– Ну-ну... Не плачь. Все будет хорошо.
– Как... не
– Оля расплакалась, а я притянул ее к себе за плечи. Не люблю и не умею успокаивать девушек, да и когда футболка промокает от слез и соплей - это не очень-то приятно. Любой подтвердит.
Но сейчас я поглаживал Олю по волосам, а сам представлял, что рядом со мной - Аня. Она вот так же плакала бы, и всхлипывала...
Сквозь слезы Оля начала рассказывать. Как она проснулась, и увидела, что мама порезала ножом младшего брата, а папа - уехал рано. Он всегда встает в пять утра, делает гимнастику, а потом только завтракает и едет на работу. У них мало денег, живут не в нищете, конечно, но не хватает. Маму только недавно уволили, и она подыскивает себе новое место...
Оля так говорила, рассказывала. А я думал, что теперь эта девчонка может и не дожить до своего шестнадцатого дня рождения. Ведь никто не знает, что будет через месяц.
И отца Оли, наверное, уже нет в живых. На его работе по-любому есть женщины. Я почему-то представил, как он заходит в офис, раньше всех, и встречает на своем этаже уборщицу в синей униформе. Она в перчатках, с тряпкой и ведром и мужчина здоровается с ней. Уборщица сначала смотрит на него остановившимся взглядом, не мигая. Потом в ней что-то щелкает, и она бросается на недоумевающего беднягу и рвет его ногтями и зубами, рвет насмерть, и желтые перчатки становятся красными.
Сложновато с богатым воображением. Ведь чем больше рисуешь, тем больше появляется дополнительных «спецэффектов», и реальность становится слишком яркой.
– У меня предложение, - сказал Рифат.
– Кончать базары и валить отсюда.
– К твоей дочке?
– прищурился я.
– Причем тут она? Нельзя на одном месте сидеть.
– Благодаря Роме у нас есть надежда, - сказал Юрец.
– А ты, если б не был таким косым, застрелил бы Олю и все. Нифига бы мы не узнали. И не свисти, я вижу, что тебя только своя шкура интересует.
Я краем глаза отметил, как сжалась Оля. Она наверно, только-только на линейке была, девятый класс, все дела. Или десятый?
Дай бог, чтоб с ума действительно сошла ЧАСТЬ людей.
Что если это лишь вопрос времени?
И что если через пару часов мы - я, Юрец, Рифат - начнем рвать друг другу глотки, как звери? Может же быть такое, что женщины просто более чувствительны, восприимчивы к... к чему?
– Ты вообще, придержи язык, - пробурчал Рифат, и скрестил руки на груди.
– Вы не видите, что их становится все больше и больше? Вон там шляются, вон там стоят. В конце концов, тварей станет так много, что они...
– Сцапают нас?
– вставил я и Оля прыснула.
– Сейчас самое время поржать, да, - с досадой тряхнул «Соболем» Рифат.
– Мы должны слезть по канату и бежать к машине.
– Если она на месте, - сказал Юрец.
Я подошел к краю стены. Да, дядя Костя
недооценивает женщин, как впрочем, и все мужики (каюсь, грешен). Их слишком много и они слишком злые, по-звериному, а патроны имеют обыкновение заканчиваться.– Еще час-два и нам крышка!
– взревел Рифат и стал палить направо и налево.
Попал в ту бабку, которая чуть не схватила Олю. Пуля вырвала из белого, как батон, плеча шмат сала. Толстуха упала на спину, навзничь. Полежала немного, потом медленно встала, буравя нас взглядом.
– Хватит. Не трать зря патроны, - я положил ладонь на цевье. Рифат опустил ствол, посмотрел на меня. Точнее, сквозь меня.
– Надо выработать план, - сказал Юрец.
– Мы можем перелезть на соседнюю крышу. Колькин дом окнами на улицу выходит, так? Ну вот. И потом значит, спрыгнем, а тут уже дорога и «Шанс».
– Тут метров семь. Или ты человек-паук?
– Можно отвлечь их чем-нибудь, - предложил я.
– Один маячит, остальные бегут.
– И кто будет отвлекать?
– спросил Рифат и бросил недвусмысленный взгляд на Олю.
– Кто-нибудь из нас, - сказал я.
Он отвел взгляд первым. Юрец ходил вдоль стены и чесал в голове, бормотал что-то.
– Их все больше и больше!
– не успокаивался Рифат.
– Такое чувство, что они идут на запах. Блин, они же это... это не зомби! Я смотрел фильм. Там зомби ЖРАЛИ людей. Убивали, чтобы прокормиться, чтобы жить. А эти... Они не хавают трупы! Они только убивают. Смотрите! Вон та самая старуха, лысая.
– Я тоже заметил, - Юрец остановился, потом шагнул к Оле. Выхватил у нее банановую кожуру и зашвырнул в группировку: толстуха, с сочащейся из дыры в плече кровью и бессмысленным взглядом, «импозантная дама», лысоватая старуха - эта сидит на четвереньках. На подбородке висят слюни, ветер шевелит жиденькие седые патлы.
– Можно перекинуть канат, и перелезть по нему...
– Ты насмотрелся дешевых боевичков, Юр?
– сказал я.
– Ну, нет, - Юрец поковырял в носу.
– Я бы могла спуститься и попробовать... Но они за мной не побегут, наверное...
– Вот!
– Юрец поднял палец.
– Я не зря ломал над этим голову. Я все думал, как, КАК у тебя получилось выжить. Так они что, не особо тебя и трогали?
– Ну... Не знаю, я убегала и пряталась. Не знаю, - повторила Оля и шмыгнула носом. Слезы уже подсохли, на щеках разводы.
– Понятно. Я с самого начала думал, что охотятся они исключительно на мужчин.
– Бред!
– воскликнул я.
– Они гнались за Олей!
– Можешь считать как угодно. Но пока мы не найдем хотя бы одного ПСИХА, мужика, который будет за нами бегать - я буду утверждать так.
– Да сколько вы будете базарить?!
– Мы не можем спуститься во двор, - покачал я головой.
– Там узко, между забором и стенкой дома. И калитка еще... Не успеем выбежать. Значит, попробуем перелезть на крышу. Потом - отстреляться и - к машине.
Я говорил это, а внутри у меня росла ледышка. Холод в низу живота, и в груди.
Что-то и впрямь много народу во дворе. И вокруг хаты, на других участках. На улице, наверное, не меньше.
Твари уже поубивали всех своих мужчин и теперь жаждут добраться до нас.