Матриархия

Огибать трон страшно, я не хочу знать, КТО там. Но я все-таки обхожу его по кругу, но... сколько бы не шагал, вижу женщину сбоку. На лице у нее карнавальная маска... вросшая в лицо. Из-под маски выступает что-то бордово-синеватое, как будто черничному джему тесно. Маска вроде бы костяная, и растет прямо сквозь кожу.

– Кто ты?
– отвечаю я одними губами. А может, мы и не разговариваем вслух.

– Любимый, ты меня не узнал?
– говорит она голосом Оли. Голос вибрирует, потрескивает, как будто записан на пленку, именно на магнитофонную пленку.

– Что ты хочешь?

– Тебя. Всех. Мы будем вместе, все для этого готово. Ты хочешь меня?

Я все еще переставлял ноги, в тщетной попытке разглядеть ЕЕ, под стук крови в висках.

– Мы будем вместе вечно. Только скажи, как сильно ты меня любишь...

– Я тебя люблю.

– У нас будет ребеночек... Слышишь, Ром?

– Будет ребеночек...
– повторил я, как эхо. Сознание заволокло теплым туманом, в желудке кислый жар, будто я глотнул какого-то зелья.
– Но мы же с тобой... Оля, мы с тобой...

– Оля?
– насмешливо оборвала Королева.
– Я не Оля.

Она захохотала, заливаясь, а я теперь видел трон спереди. Маска отвалилась, глаза Королевы превратились в черные воронки, и из них бросились врассыпную мелкие сороконожки или мокрицы, а рот твари ощерился зубами.

– Ты хочешь меня?
– вопрошала Королева.

Челюсть свело, а отступить назад не получается - ступни примерзли к полу. Я вырывался, как олененок из капкана, а Королева меж тем встала, помахивая полами балдахина, и руки ее провисли вдоль тела плетьми.

Правая нога с хрустом отделилась от пола, я заорал, и из глаз брызнули непрошеные слезы. Потом потерял равновесие и плюхнулся на задницу: левая нога так и приклеена к полу, вывернута в голеностопе. Сознание застлала пузыристая пелена, зеленая.

«Проснуться, проснуться»

Мясо отрывалось от стоп лохмотьями, колено вывернулось под опасным углом, накатила тошнота.

Я кричу, кричу...

Маленькие отростки ощупывают тело, лижут щеки, глаза. Твердые, осторожные щупальца, они скользят по лицу, по губам.

Я хотел отпоползти назад и наткнулся на стену. Королева нависла надо мной: темный, размытый силуэт. Пористая масса лица находилась в непрерывном движении и сквозь эту кровяную маску проглядывали знакомые черты. Я вспомнил о Северном сиянии, ведь сейчас надо мной разноцветные всполохи...

– Ты хочешь меня ты любишь меня этот мир только для нас ты любишь меня, - скороговоркой твердила Королева. Я что-то мычал в ответ, и тут нос и затылок вдруг взорвались так, как от «чиха».

– Ты любишь меня? Эй, ты слышишь меня? Рома!

Королева растворилась. На ее месте возник Вениамин: лицо чумазое, контрастирует с сединой. Он присел надо мной, протягивая дрожащие ладони.

– Что т-так-кое? Где мы?

– В камере, - ответил Вениамин, смахивая со лба прядь.
– Ты кричал. Плохой сон?

– Ага, - пробормотал я. Отголоски кошмара все еще бродили в растревоженном мозгу, в груди полыхало ледяное зарево ужаса, и кровь медленно, но верно разносила его по жилам, растворяла.
– Все нормально... Где Рита?

– Мне не доложили, - Вениамин резко встал, так что щелкнуло колено, скрестил руки на груди, и заходил по камере.

Сырые стены, никаких тебе окон. Тяжелая дверь, черно-зеленая. Пол бетонный, но вряд ли мы в тюрьме, поскольку вытяжка в углу забрана пластиковой решеточкой.

– Что они с тобой сделали? Почему посадили нас в одну камеру?
– спросил я. Спина горит, как после мази «Финалгон», но избирательно так, что ли, как будто целая куча царапин на коже.

Сразу Оля перед глазами, и водопад. Все это было очень-очень давно, еще в День Первый, но я вижу это необычайно четко. На мгновение, вместо стен камеры передо мной распустились зеленые листья кустарников, и я услышал шум бегущей из трубы воды.

«Что это у тебя на спине?», - спросила она. А я в шутку ответил, что это, мол, девушки виноваты, впиваются в порыве страсти.

– Не знаю. Я ничего не знаю, - ответил Вениамин, ероша волосы, нарушая тем самым иллюзию.
– Да разве это важно? Что ты видел, там? А?

– Где?
– нахмурился я.

– Ну... Ты видел ЕЕ?

– Как понять?..
– нахмурил я брови.

– Какие сны тебе снятся?
– в лоб спросил Вениамин. Глаза у него бегали, то и дело обшаривали камеру, каждый уголок. Он облизнул сухие губы - язык мелькнул как у змеи.

– Ты ведь сейчас не рисуешь. Значит, подсознание должно давать тебе картинки.

– В смысле?

– Твое подсознание выливается в рисунки, а ты брался за карандаш уже долго. Ты видел, чем все это закончится?

– Н-нет.

– Знак у тебя на спине. Он горит.
– Веня сказал скорее утвердительно. И снова стал мерять цементный пол широкими шагами. Потом зарыл пятерни в седую шевелюру: - Ты можешь повлиять на это. Ты должен рисовать, это твое оружие. Знак на спине...

– Вень, прекрати... У тебя не болит...

– У меня все болит, - он показал крепкие зубы. Не желтые, а как будто тоже, с налетом пепла.
– Кроме головы. И мозг работает четко. Знаешь, почти все предсказатели - шарлатаны. Они поют свою песню, а потом притягивают произошедшие события за уши. С тобой все иначе. Ты можешь моделировать события.

– У меня, правда, горит спина, - осторожно ответил я, и тоже облизал губы. В горле как-то вдруг сухо стало. В последний раз я пил дожедевую воду, сладковатую, с химическим привкусом, когда нас вытащили из грузовиков, и выстроили вдоль дороги. Тогда, когда застрелили «туберкулезника».
– Откуда ты знаешь, что этот знак... горит?

– Ты на животе лежал, - дернул плечом Вениамин.
– Майка задралась, да и... честно, заинтересовался я. Извини, - он отвел взгляд.

От этого я совсем уж почувстовал себя не в своей тарелке. Веня, конечно, нормальный мужик, башковитый. Но он что, рассматривал меня, пока я был в отключке?

– Они проступили четче, линии узора стали рельефными, - продолжал он.
– И добавились новые. Я смог прочесть символ «в отражении - сила», но это сложно, потому что линии можно трактовать по-разному ,а я не такой уж знаток, - он стер крупные капли пота со лба.
– И еще: «самое дорогое отдай врагу».