Матушка Готель

Аббатство не изменилось. Здесь был тот же воздух с запахом леса, сырого камня и ладана, который обволакивал ум и не оставлял возможности думать ни о чем, кроме как о высоком. И если бы кто-то сейчас захотел увидеть ту прежнюю Готель, страждущую и мечущуюся от внутреннего смятения, найти и узнать её без труда, то для такого охотника это было бы весьма сложно. Её лицо не отличалось от других марсельским загаром или страстными морщинами, несмотря уже на почтенный возраст; нельзя было разглядеть её пышных волос, убранных под грубой рясой. Но было еще одно изменение, которое произвело на Готель впечатление божественной благодарности за, возможно, её избрание праведного пути, а именно - её некогда преследующая боль в ноге, которая с возрастом так и не возвращалась. Что, впрочем, наводило Готель на мысль, что воссоздав свои двадцать лет, когда травмы еще не было, с переменою судьбы она просто её избежала, а не доживала до её усугубления, как то было в Лионе.

Так или иначе, она была благодарна Богу за всякое, даже самое малое вмешательство в её судьбу. И вряд ли кто другой в Паркле более чем она, имеющая на руках столько тому подтверждений, проповедовал увереннее и тверже. Даже если она не знала до конца природу своего цветка, она точно знала, кто дарует его свет.

– Я слышала, вы хотите покинуть нас, матушка, - сказала другая послушница на чтениях.

– Бог дарует нам жизнь в миру, - ответила Готель, закрывая книгу.

Да и к тому же, она не для отпущения грехов провела последние тридцать лет в доме Божьем, а ради очищения ума и духа, дабы в следующей жизни она могла наполнить Его светом не только свое тело, но и сердце.

Готель изменилась. И вместо судорожного трепета над своим не детородным телом, она расчищала скамейку от снега и внимала Писанию, где каждая строка открывалась ей с новой стороны. Теперь она знала что означает: "Нельзя принять жизнь вечную, не обретя покой". Она постигла это откровение, как и другие; и она была готова отправиться дальше, лишь только бы сошел снег.

На сей раз она добиралась не пешком, а церковной повозкой до Труа, а оттуда, оплатив экипаж, отправилась в Лион; и подъезжая к городу, Готель, на всякий случай, накинула капюшон и спустилась с экипажа не ранее чем возле собора. Меньше всего ей сейчас хотелось по другую сторону Соны столкнуться с Николь, которая теперь пришлась бы ей ровесницей.

А весна, кстати говоря, была прекрасна. Солнышко уже крепко пригревало спину; краски природы, звуки и запахи, витающие в воздухе, пробуждали город и его жителей от зимнего сна. Хотя ночи были еще холодны; а потому, ступая проталинами по лесу, Готель надеялась, что её лилия не оставит её без своего тепла. Боялась ли она, что та когда-нибудь исчезнет вовсе? Возможно. Но было кое-что, что поддерживало некую внутреннюю уверенность в невозможности бесследного исчезновения цветка, а именно, до сих пор неведомое ей, его предназначение. Должна была быть у этого явления какая-то цель, более значимая, чем даримая молодость и время. По сути, сам цветок являлся не больше чем инструментом. Сам цветок не мог большего, чем только дать еще время. И значит определить его миссию, могла лишь Готель.

Так что к утру, она снова очнулась молодой и основательно замерзшей. Обойдя недоверчивым взглядом, качающуюся на ветру, лилию, Готель вышла на поляну, сжимаясь от холода, и встала среди неё, вытянув к восходящему солнцу свой ледяной нос; и единственной мыслью, которая теперь помещалась у неё в голове, был теплый Марсель.

О, Марсель! Это было прекрасно. Оказаться в этом раю в двадцать три, да еще будучи дочерь уважаемого рода! На счету которого, кстати, были: и упоминания Мориса о крупных пожертвованиях парижскому Нотр-Даму, и запись имперского епископа о дарственных лионскому Сен-Жану, жизнь, проведенная на службе в аббатстве Паркле, Рыцарский Орден Святого Гроба Господнего Иерусалимского, услуга французской Короне, как и всюду допускающий документ подписанный Людовиком Седьмым, прованская честь Арагонского (некогда "маленького") короля; Боже мой! Да сам Папа римский трижды бы подумал прежде, чем усомниться в её истинности! Не говоря уже о внушительном счете у прованского казначея, плюс пятьдесят серебряных марок.

– Стоп. Пятьдесят серебряных марок? Это же целое состояние, - удивилась Готель.

– Да, - ведя пальцем по узким строкам огромной книги, подтвердил казначей, - здесь сказано, что "король Арагона - Альфонсо Первый, ставши в одна тысяча сто шестьдесят седьмом году также и графом Прованса, положил пятьдесят серебряных марок на счет мадам Сен-Клер, надеясь на её скорый визит в Марсель".

Получив столь прекрасные новости у казначея и копию ключа от своего дома, Готель покинула здание аббатства Сен-Виктор. "Ах, Альфонсо, - сетуя на себя, покачала головой она, - он все же ждал меня. Но откуда же мне было знать, что этот девятилетний мальчик за одну ночь так привяжется ко мне", - размышляла по дороге Готель и, почему-то, вспомнила историю с Жаком. "Я вернулась, мой милый Альфонсо", - прогуливаясь вдоль берега, куда-то в небо, мысленно сказала она, а затем присела на валун и долго смотрела на море. Соскучившись по этой бескрайней синеве, ей доставляло огромное удовольствие наблюдать за бесконечной игрой волн, нагоняющих друг друга и превращающихся на камнях в густую пену. Её жизнь в аббатстве сделала её достаточно спокойной, чтобы она могла находить движение и жизнь на этом неподвижном холсте.

Намочив с соленой воде ноги, она вышла на портовый рынок, перебрала на манер Клемана полдюжины лотков и, купив пригоршню фруктов и кувшин божоле, подошла, наконец, к своему дому, который опустев на шестьдесят лет, получил полностью заброшенный вид. Б'oльшая часть вьюна, которым он, похоже, некогда основательно зарос, позже высохла и теперь создавала впечатление огромной корзины, старательно натянутой на его крышу. Да и входная дверь никак не хотела подаваться, как Готель не крутила в её скважине ключом. Отчаявшись, она нашла плотника, чтобы её открыли, и пока тот чинил замок, наводила чистоту внутри. По завершении, она дала мастеру несколько монет, а также налила добрую кружку вина.

Небо над морем окрасилось в розовый, и в этот первый вечер в Марселе ей долго не хотелось ложиться, хотя её глаза уже закрывались сами, то ли от вина, то ли от усталости; и весенний воздух всё ещё прохладный заставлял её кутаться в одеяло; она смотрела на иссохший вьюн и ей, во что бы то ни стало скорее, хотелось вернуть ему цветущий вид.

Весь следующий день Готель вырезала старые ветки и пересаживала корни. Она даже залезла на крышу, чтобы очистить её от сухих листьев. Балкон же, несмотря на время, оставался таким же белым и прекрасным, как в прошлом. Обессилив, Готель садилась на тяжелую деревянную скамейку рядом с парапетом, и, как и раньше, проводила здесь большую часть времени: читала, шила, или просто смотрела на море и, сделав глоток вина, закрывала глаза и слушала волны, сливающиеся с пеньем птиц.

Кроме монашеской рясы, её гардероб был пуст. Конечно, она планировала дойти до порта и купить кусок чудесного восточного материала, но она также помнила, какое удовольствие ей доставила покупка миланского платья в магазинчике Николь. Единственный портной магазин, который она знала в Марселе, но прежде за ненадобностью не посещала, находился вблизи Сен-Виктора, в доме некоего месье Дюлюи. И, конечно, она нашла там магазин, но, зайдя внутрь, не обнаружила на его полках никакой одежды или парчи. Её окружали книги и человек невысокого роста, представившийся как Гаст'oн.

– Это удивительно, что вы знаете о портной лавке, существовавшей здесь когда-то. Мой отец тоже говорил мне о ней, хотя сам я лишь помню, что здесь всегда были книги, - рассказывал молодой человек, - с расцветом прованской литературы, переписывание книг стало хорошим делом, мадам…, - недоговорил он, заметив кольцо на левой руке Готель.

– О!
– улыбнулась она, инстинктивно спрятав руку за спину, - я не замужем. Это подарок дорогого мне человека. Так что же вы мне порекомендуете?

– Ну, у меня есть неплохая подборка поэм Бертрана де Борна, а также любовные кансоны Арнаута де Марейля - это моя гордость, - с достоинством подчеркнул Гастон.

– Я читала их прежде, - улыбнулась Готель.

– О, я вижу перед собой читателя, знатока и гурмана! В таком случае, - не сдавался продавец, - вот! Недописанный рома Кретьена де Труа, совсем недавно завершенный германским поэтом Вольфрамом фон Эшенбахом!

– У вас красивый почерк, Гастон, - заметила Готель, перелистывая книгу, - вы не скажете, где в Марселе найти портную лавку?

Готель всё же купила себе платье (как и у Николь, шитое в Италийском королевстве), поскольку решила, что пока она дочитает книгу, ей будет нужно в чем-то ходить, а монашеская ряса не очень сочеталась с её марсельским настроением, да и к тому же сковывала окружающих.