Матушка Готель

– Вы знаете откуда взялись ваши враги, ваше величество?

– О чем вы, матушка?
– смутился король.

– Плантагенеты. Генрих, Ричард, Иоанн - дети Алиеноры, первой жены вашего отца. Людовик упрекал её в неспособности родить ему наследника.

– Мой отец добивался аннулирования брака у Папского двора, потому что королева позабыла все приличья брака!
– воскликнул Филипп.

– Изабелла поступала так же?

– Нет, - успокоился король, - нет, конечно. Она еще чиста.

– Вы уверены в этом, ваше величество? Когда я увидела её на своем крыльце, я не могла отделаться от мысли, что смотрю на бедную Констанцию, которой пришлось добираться до Парижа пешком, беременной чьим-то наследником, ночуя у чужих людей, возможно мужчин, не имеющей при себе ни гроша.

Филипп сел на скамейку, рядом, постаравшись реабилитироваться от услышанного:

– Но кто ж её выгонял, - улыбнулся он об Изабелле.

– Никто!
– не сдержавшись, крикнула Готель, - она напугана до белого каления, отсутствием к ней всякого участия, пока вы с графом делите её приданое и ждёте лишь когда она родит! Я насмотрелась на таких несчастных вдоволь в своей жизни. На девушек, не знающих своего двадцатилетия. Тут никуда ходить не надо, здесь в этом постоянство! Вторая королева вашего отца - Констанция Кастильская почила в двадцать лет, рожая вам сестру Адель, которая была здесь с вами пять минут назад. Поговорите с ней об этом, сир.

– Никто не смеет говорить так с королем!
– поднялся возмущенный Филипп.

– В этом ваша беда, ваше величество, - устало вздохнула Готель, - вам не указ ни отец, ни мать. Вы всех прогнали со двора.

– Поймите, матушка, я не могу спокойно править, когда мне в затылок дышит Фландрия!

– Но девочка-то в этом не виновата! И, может быть, граф Фландрии вас не одобрит, если вы откажетесь от него, но поймет. Но если вы обидите его дитя, то навсегда потеряете его расположение, и в королевстве Плантагенетов будут очень рады, когда Фландрия начнет дышать им в затылок, - договорила Готель.

Обезоруженный Филипп сел обратно на скамейку. Он молчал какое-то время, а потом спросил:

– Но простит ли она меня?

– Простит. К своему несчастью. Она еще дитя.

– Как вы думаете ему, понравятся эти круассаны?
– улыбалась Изабелла, указывая пальцем на выпечку в лавке Гийома.

– Наверняка, - ответила Готель, отвернув глаза.

Следующие два дня пути в Лион она не раз возвращалась к мысли, спасла ли она Изабеллу или обрекла на страдания, и даже войдя в дом, она была так погружена в свои мысли, что не отдала себе отчета, как прошла на второй этаж. Она взглянула на постель. Обернулась в дверях. Но, похоже, того что она искала в доме не было. Она села на кровать и долго смотрела на одинокую погашенную свечу на окне. И от обид и сомнений за свершенные ею благие поступки и греховные, при этом беспрестанно теряя ускользающую день за днем её самую важную и самую хрупкую надежду, с ней произошло нечто похожее на эмоциональный срыв, как и у Изабель в этом же доме несколько дней назад.

Готель пришла в себя только к вечеру. Она взяла у стены клюку и вышла на улицу. Лион сверкал по воде многочисленными огнями. Готель спустилась ниже и обошла вдоль реки холм, тот самый на котором стоял её дом. Она шла, не оглядываясь, прямо и прямо, словно бежала от себя или от города, от Лиона, Парижа, от глупых королей и их бесконечных детей, стучащих в её двери. Она бежала от своей жизни и думала, что слишком уж долго бродит по этой земле, для столь нескладной судьбы, и если бы сейчас была возможность избавить себя от необходимости просыпаться каждое утро и ожидать своего безжалостно неторопливого заката, то она бы с радостью оставила этот мир.

Скоро стало темно и над лесом зажглись звезды, но Готель продолжала идти. Иногда она останавливалась, и луна повисала над её головой светящейся тарелкой, удивляясь своей поздней гостье. А Готель, в свою очередь, следила за звездами, как кружатся они в небе, стоит ей только свернуть вправо или влево, обходя поле или овраг. Через какое-то время она снова садилась на камень, давая отдохнуть ноге, поднимала вверх голову и пытливо созерцала сверкающую бездну над собой, словно надеясь найти в этом божественном изобилии хоть одну причину своего напрасного существования. Она вздохнула и опустила голову; она начала жалеть, что зашла так далеко. Вокруг было темно и тихо. Она видела перед собой лишь черные и неподвижные стволы деревьев, но потом всмотрелась в глубину леса. Ей показалось, как будто одинокий огонек зажегся в темноте. Она подобрала клюку и медленно пошла на этот загадочный свет. Было странно, что свет не становился ярче с каждым её шагом; он словно подзывал её и становился только мягче, когда она к нему приближалась.

Пройдя рощу, Готель вышла к краю поляны. Источником оказался цветок похожий на лилию. Можно было бы сказать, что это и был цветок лилии, если бы только Готель когда-нибудь видела, чтобы лилии светились. Она присела рядом и невольно поднесла к цветку руку. Она чувствовала, как тепло его света пронизывает её тело и приникает прямо в сердце, и греет. Греет, перебирая все его холодные уголки и былые раны, и обволакивает её больную душу, и баюкает её словно ребенка мать, ограждая своё дитя от мирских невзгод. Готель закрыла глаза и очень скоро, окутанная действием цветка и накопленной ночным путешествием усталостью, заснула.

Когда первые лучи солнца коснулись её щеки, она проснулась; осматриваясь и пытаясь восстановить в памяти события минувшей ночи. Она увидела перед собой лилию, но та не излучала никакого света. А потому, еще раз осмотрев цветок, Готель сочла произошедшее за сон и, поднявшись с травы, пошла обратно. Она чувствовала себя прекрасно. Не мучилась вечерними душевными тяготами, и даже отметила себе на будущее, что "полезно иной раз провести ночь на свежем воздухе".

Она была в Лионе уже к полудню и, поднявшись, в итоге, к себе на холм, вдруг остановилась и обернулась назад. "Это невозможно", - мелькнуло у неё в голове. Она вдруг поняла, что взошла наверх, почти до самого дома, ни разу не останавливаясь на передышку.

Два дня Готель провела преследуемая странным ощущением непривычной и необъяснимой легкости. Что бы она ни делала, всё давалось ей легче, чем обычно. Постепенно она приходила к мысли, что началось всё именно после её последней прогулки. Но почему? Ведь не произошло ничего не обычного, если не считать её сна о цветке, излучающем свет, но она видела его утром, и он ничем не отличался от других подобных. "Вот только, - подумала Готель, - как мог он мне присниться, если я прежде его не видела". А это значило, что первый раз она его видела именно в том волшебном состоянии, которое она приняла за сон.

Следующим же утром Готель снова отправилась в лес. Надеялась ли она увидеть чудо? Нет. Скорее, она хотела найти причину своих перемен, ведь если цветок обладал целительной силой, то почему он не излечил её от хромоты.

Уже проходя знакомую рощу, Готель заметила, а вернее не заметила никакого света на её краю. Она даже нашла ту же лилию на том же самом месте, но ничего волшебного в ней не было. Несколько разочаровавшись, что ей пришлось напрасно проделать такой долгий путь, она села на траву. Небо было лазурным и прозрачным, и всё что согревало её сейчас, было лишь яркое солнце, стоящее прямо над головой. "Теперь Изабель нарожает Филиппу наследников, - думала она, закусив в зубах травинку, - если это естественно её не убьет". Она вспомнила несчастную Сибиллу и подумала чего стоит такая жизнь. Ничего. Разменная монета. Готель поднялась, отряхнулась и пошла через рощу. И еще она подумала, что благодаря неведомым, но еще живущим в ней силам, она может заняться чем-то полезным в эти дни, поскольку в отличие от её ночного чуда, жизнь пока не собиралась её покидать. Ей нужно было принести домой воды, а еще зайти к Себастьену за маслом. Но тут она остановилась. Странно, почему она не подумала об этом раньше. О ночном чуде. И почему она решила, что его свет будет необходим днем. Готель развернулась и пошла обратно к цветку.

Она села на прежнее место и терпеливо стала ждать темноты. Еще прежде, чем солнце коснулось края земли, и прежде, чем можно было бы заметить, как лепестки цветка стали источать свет, Готель почувствовала его присутствие у себя в голове. Он буквально захватил всё её сознание, пронесся по её воспоминаниям, детству; он открыл каждую дверцу, взорвал оглушительным фейерверком всякий некогда уснувший замысел, высокое намерение, обычное неожиданное желание глотка свежего воздуха или просто мечту; он прилежно впитывал в себя горечи, боль и потери, вытаскивал из-под слоя лет давно закаменевшие обиды и страхи, и выносил их прочь, а отдавал лишь тепло и ничего больше. А его тепло давало всё: и бесстрастное чувство самообладания, гармонию мысли, души и тела. И очень скоро от такого стихийного, но очень благодатного воздействия Готель закрыла глаза и впала в сон.