Матушка Готель

– Софи не спит?
– спрашивала та ребенка, держащего за руку свою куклу, и девочка отрицательно мотала головой, - ну пойди, полежи с ней, пока она не заснёт, - говорила тогда Готель.

Девочка ложилась на кровать и впадала в послеобеденный сон, как и во всякий другой раз, доставляя куда меньше хлопот, чем её кукла. В такое время Готель открывала окно, садилась на подоконник и, наслаждаясь солнечным небом, доедала остатки детского пюре.

Ещё одна зима прошла за книгами из библиотеки астронома, коих, впрочем, оставалось не много. Большинство были прочитаны, другие попросту не интересны, и теперь, когда разгадка её цветка мирно спала в другой комнате, а необходимость греть друг друга с приходом весны прошла, здесь можно было устроиться самой, а девочку оставить в прежней, нарочно превратив её в детскую.

Сперва Готель перебрала книги, полностью разгрузив один из двух шкафов; разложила понравившиеся во втором, а остальные отнесла на двадцать четыре ступени ниже. Потом положила опустевший шкаф передом вниз, из чего получилась достаточно прочная и широкая кровать, которую оставалось лишь застелить.

– Один, два, три, четыре…, - повторяла в унисон девочка.

Раньше Готель не знала, сколько ступеней ведет в их башню, но с ежедневными уроками арифметики она открыла для себя их число. Как и число облаков, проплывающих каждый день над остроконечным шпилем башни, и еще количество бабочек порхающих над травой, а также, сколько стебельков рапунцеля взошло у них под окном этой весной.

– Где ты это взяла?
– спросила Готель, увидев девочку с фиолетовым колокольчиком в руке, и та показала в сторону, туда, куда осенью, безо всякой надежды, Готель высыпала из окна башни залежалые семена.

Их цвет навеял Готель воспоминания о лиловой улице и о Марселе, и о том, сколько счастья дарило ей прежде выращивание подобной красоты. Неужели у неё совсем не осталось той веры? Что заставило её просто выбросить в окно бедные семена? Ведь должно было что-то остаться, что-то живое, как и в этих семенах. Тот небольшой кусочек юной веры в прекрасное, который, несомненно, стоит передать и девочке.

Готель решила исправить эту ошибку, что стало новым уроком для них обоих; и к чтению сказок и счёту ступеней прибавилась ежедневная забота о фиолетовых колокольчиках. Выходя гулять, девочка первым делом доставала небольшой горшочек, черпала им из ручья и, стараясь не расплескать воды, шла вливать её под стебли цветов. Потом она садилась на корточки и смотрела как "они пьют". Каждый день.

Готель, в свою очередь, подогревала интерес ребенка, помогая ей ухаживать, поливая, если та забывала, полола цветы от сорняка, рыхлила под ними почву, чем, в результате, заметно облагораживала их вид. За лето стебли окрепли и стали настоящим предметом гордости её чада, и, естественно, девочка их больше не рвала. Хотя их можно было есть, и стебли и коренья, но Готель не смогла бы так травмировать вложенную в них душу ребенка, а потому весь рапунцель доцвел до осени, пока не рассыпался на семена.

Готель дорожила отзывчивым характером девочки и берегла его. Перед каждым уходом из башни долго сидела у детской кровати, что-то рассказывала, баюкала, гладила её мягкие, золотистые волосы, и даже припомнила несколько несложных песенок из тех, что напевала на камнях Сибилла.

– Осень пришла совсем рано, не ровен час выпадет и снег, - тихо проговорила Готель.

Последние следы лета растворялись в желтеющих листьях, и небо всё чаще становилось серым и не предвещающим.

– Я обещаю вернуться раньше, чем встанет солнце, - прошептала она и поцеловала ребенка в лоб.

Девочка не придала этим словам особого внимания, и скорее всего потому, что никогда не чувствовала отсутствия мамы. Ведь даже уходя за покупками в деревню, та возвращалась еще до полуночи, когда малышка видела свой первый и самый крепкий сон.

Предстоящая же дорога до Шамбери занимала около трёх часов в одну сторону, но, несмотря на это, Готель была настроена, при любом раскладе, вернуться к рассвету. Чем дальше она отходила от дома, тем сильнее колотилось её сердце. Небо становилось темнее, и с каждой минутой дорога скрадывалась перед взором, заставляя идти всё быстрее; хотя не столько наступающая ночь, сколько бегущее за ней время подгоняло её призрачными тропами и безликими овражками. Но за сомнительными проселками и молодыми полянками скоро являлся знакомый бор или тяжелый на подъем холм, стойко воссоздающий в памяти неизменную карту местности. В отличие от городов, где за одно столетие сносят церкви и дворцы, воздвигают новые соборы и замки, в природе все меняется очень мало. И реки текут в том же направлении, и горы тянутся своими вершинами всё так же к небу, и звезды мерцают над головой неподвижно и луна освещает кроны деревьев с той же ажурностью и неиссякаемо светлой драматичностью.

Когда Готель вышла к пастбищам Шамбери, она поклялась бы, что провела в дороге целую вечность, и солнце вот-вот взойдет над головой, осветив ей дорогу в ад. Но это было не больше чем внутреннее волнение за оставленного в затерянном доме ребенка; хотя, возможно, благодаря тому, она оказалась в городке еще задолго до полуночи. На улицах было уже безлюдно. Кое-где в домах пока горели огоньки, да и те гасли, стоило отвлечься в сторону.

Едва ступив на главную улицу, она свернула налево, к крепкому двухэтажному дому с широкими бараками на заднем дворе. Этот дом Готель посещала прежде, когда ходила искать в орешнике потерянное кольцо. Около двухсот лет назад, его хозяин - месье Морен и его супруга, разводили здесь овец, потому начать Готель решила именно отсюда.

Дверь открыл светловолосый мужчина тридцати лет, приятно сложенный, в светлой тунике, перевязанной на поясе веревкой. Его лицо было свежим и гладким, а голубые глаза со всем вниманием взирали на ночную гостью, терпеливо ожидая услышать причину её столь позднего появления. Готель, в свою очередь, оказавшись несколько неготовой в суете увидеть симпатичного мужчину, даже немного смутилась от подобной неуместности, отчего ранее простые слова приобрели в её горле иное звучание, добавляя пущей неловкости к её и без того сомнительному вторжению.

– Простите за поздний визит, месье, - окинув капюшон, обнажила она крупные черные пряди и поймала себя на мысли, что теряет контроль над своим женским естеством, - не осталось ли у вас на продажу овечьего меха?
– проговорила она торопливо, тем временем делая шаг назад и готовясь тут же уйти.

– Много ли?

– Всего на одно одеяльце, - махнула издалека Готель.

– Войдите, - предложил тот и исчез внутри.

Готель постояла снаружи какое-то время, но потом, почувствовав себя в темноте, да на пустой улице совершенно брошенной, вошла внутрь. В доме было так же уютно, как и прежде. Ей даже показалось, что тот глиняный кувшин стоял на столе точно так же, как когда мадам Абель много лет назад приглашала её на ночь. Но теперь здесь что-то изменилось, что-то другое, нечто, что Готель пыталась для себя определить, пока мужчина был в другой комнате, и не могла. Но определила сразу, как он появился снова; это были его руки, красивые от работы и чистые от ума, и глаза, как её ручей, журчащий вокруг башни, прозрачный до самого дна, и его голос, теплый, словно тот мех, который он принес.

– Надеюсь, этого хватит, мадмуазель, - проговорил он, положив мешок на стол, - я, честно говоря, уже не ожидал, что он кому-то понадобится. Обычно всё разбирают сразу после стрижки.

То ли невыносимое чувство далекой ностальгии, витающее в этом доме, то ли его мягкий, участливый голос в сочетании с её двухлетней тоской по мужской ласке, но что-то переполнило её сердце. Она стояла, запустив руки в приятно мягкое руно, и не могла найти в себе сил и смелости повернуться к нему лицом.

– Что-то не так?
– спросил он.

– Да нет, всё хорошо, ответила она, всё ещё не оборачиваясь.

– Если этого не достаточно, я постараюсь достать к следующему разу еще, - тихо добавил мужчина.

Но Готель не ответила, а лишь замотала головой.

– Вы в порядке?
– снова спросил он.

Готель не отвечала, а прерывисто вздыхала, пытаясь придумать способ скрыть или оправдать прилившую к щекам кровь.

– Да, - наконец, шмыгнула носом она.

– Простите?
– поговорил за спиной тот.

– Этого определенно недостаточно, - решительно проговорила она.