Матушка Готель

– Что ты прячешь?
– спросила Готель.

Но та молчала, и казалось, вот-вот провалится со стыда. Готель медленно, но уверенно подошла к девушке и протянула руку. Мария достала из-за спины книгу и, отведя влажный взгляд в сторону, подала её матери. Это был роман Жербера де Монтрёй; того самого Жербера, которого Готель однажды встретила на берегу Марселя; и тот самый куртуазный роман о цветке, который он писал их летом.

– Но где ты взяла это?
– удивилась Готель и тут же вспомнила, как лет, может, семьдесят тому назад, ради пустого интереса, она нашла эту книгу в одной из книжных лавок Лиона, в довольно не плохом исполнении и в плотной кожаной обложке, но меж тем, так её и не прочитала.

– Прости меня, - заслезила Мария, - прости, пожалуйста. Господи, я сейчас сгорю со стыда!

Но со стыда и боли в этот момент сгорала Готель; никто не приглашал её, она сама по неосторожности ступила на чужую территорию и оказалась в самом центре другой жизни; не жизни ребенка, а зреющей, формирующейся души. И здесь не было мета для иллюзий, перед ней стояла девушка, взрослеющая и непонимающая что с ней происходит. И от этого Готель стало стыдно, и от этого на глаза её проступила слеза. Ребенка, на которого она так надеялась еще пять минут назад, здесь давно уже не было.

– Какая ерунда, - постаралась улыбнуться Готель и вернула девушке книгу, затем спешно собрала бельё в стирку и как могла быстро оставила Марию одну.

Первое, что сделала Готель, когда спустилась к ручью, это бросила белье на траву и плеснула себе в лицо холодной водой. "Вот и всё", - подумала она и взглянула на небо. Но вместо послушно парящих над шпилем облачков она увидела черный дым, выходящий из трубы башни.

– Мария!
– крикнула в испуге Готель и кинулась назад.

Крашеная кожаная обложка повела себя предательски по отношению к девушке и изрыгала из-под себя неестественно черные клубы дыма, которые, по сути, выглядели более пугающими на вид, чем являлись на самом деле.

Когда Готель вбежала в зал, Мария, перепуганная до умопомрачения, трясущимися руками пыталась вытащить кочергой из огня пылающую книгу, но каждым движением только усугубляла положение. Волна воды хлынула в пламя, и камин зашипел и запищал, поверженный и пристыженный.

– Что ты творишь?
– закричала Готель с пустым ведром в руке.

Мария дрожала, как осиновый лист и перебирала все слова, попадающиеся на языке:

– Это всё книга, эта ужасная книга! И я разочаровала тебя, я хотела уничтожить её; мне было так жаль, что я расстроила тебя, что я просто хотела уничтожить её, - заплакала девушка.

– Ты слишком молода, чтобы решать что для кого значит какая-либо книга, - строго сказала Готель.

– Но ведь тебе они не приносят никакого удовольствия, кроме печали! Сколько я себя помню, ты не держала в руках книг, кроме слова Божьего! Ты презираешь их, и не терпишь их в моих руках. Я не знаю…, я не понимаю, о чем вообще они пишут! Что там за мир такой, как бы существующий! Какие могут быть беды, если у каждого человека есть сердце! И я не понимаю, что это за ужасная война с великими книгами?! Объясните мне, - требовала почти в исступлении девушка, - объясните мне, чего вы вообще держитесь в этой глуши?
– добавила, наконец, она и закрыла глаза от страха, когда Готель подошла к ней почти вплотную.

– Не смей никогда портить книги, - ледяным тоном, отчетливо, наказывая указательным пальцем прямо перед носом девушки, проговорила она.

Затем она подняла с пола, брошенную в пожарном порядке, кочергу и вернулась к ручью.

Остаток дня в целом прошел обыкновенно. Уже вечером, расстилая постель в своей комнате, Готель с иронией иллюстрировала в голове прошедшее утро; она вспоминала, как однажды утром сама сжигала в камине следы своего греха. "Вся в мать", - готова была сказать она.

– Прости за книгу, - заглянув почти неслышно и облокотившись о дверной косяк, проговорила Мария.

– Пустое, - ответила та, не отвлекаясь.

Девушка еще немного постояла, подмываемая изнутри каким-то неразрешимым интересом, и, уже уходя, промолвила смущенно:

– Там говорили такие вещи…

– Иди спать, дорогая, - взглянув на девочку, перебила её Готель.

– Да, мамочка, - ответила та, исчезла за дверями и появилась снова, - прости меня, пожалуйста, я правда очень люблю тебя.

– Я знаю. Я тоже тебя люблю, дитя, - ответила Готель, и поцеловав маму на ночь, Мария исчезла снова.

Расстраивало же Готель не утреннее поведение девушки, а что то, что "держало её в этой глуши", похоже, растаяло вместе с весенним снегом.

– Мария, Мари, - говорила она следующим утром в полголоса у постели девушки, - я собираюсь в Шамбери.

Девушка насилу открыла глаза и, поморщившись от света, взглянула на мать:

– Я думала, ты сегодня будешь дома.

– Я знаю, я скоро вернусь, дорогая, - отвечала Готель.

Девушка перекутавшись в одеяле отвернулась к стене. Готель погладила её по волосам и встала с постели.

– Мам, - услышала она вдруг.

– Да, милая.

– Может нам пришлют из Лиона новых книг, - проговорила Мария.

– Да, я думаю, это возможно, - не без удивления согласилась Готель, - я попрошу об этом.

Однако эта случайная просьба явилась Готель не меньше чем испытанием. Ибо Мария мечтала сейчас вовсе не о книгах, но проявляла любовь. Ту самую, о которой Готель так мечтала когда-то. Ещё вчера девушка возненавидела книги за их свободу, а сегодня вдруг предпочла соблазнять себя этой же свободою. Ради чего был сей выбор? Остаться "в этой глуши" на радость маме? "О, это сладкое искушение! О, мой грех!
– взмолилась по дороге Готель, - способна ли я на такую любовь, Господи? Ответь мне и дай мне сил!"

Придя в город, она с невероятной последовательностью обошла лавки, неторопливо складывала покупки, и каждый раз мучительно вздыхала, попадая взглядом на, лежащее на дне мешка, письмо; она зашла в три или четыре магазина вовсе без необходимости, то ли откладывая сею отправку, то ли раздумывая о ней.

– Вы не подскажете, где я могу найти посыльного в Лион?
– тихо спросила она бакалейщика, как если бы это было чем-то крайне не приличным.

– Камиль седлает коня, - жестом показал на улицу продавец, - успеете, если поторопитесь.

– Уже?
– проговорила сама себе Готель и вышла из магазина с видом поверженным и сокрушенным, но всё ещё движимая какой-то внутренней силой.

– Вы Камиль?
– спросила она влезающего на коня всадника.

– Да, мадам, - ответил с гордостью юноша, - у вас есть послание?

– Да, но…, - замешкалась Готель, - как скоро вы будете в Лионе?

– Вечером, - довольно засмеялся тот.

– Да, естественно, - улыбнулась она.

– Так вы будете что-то передавать?
– спросил юноша, крепко натянув поводья.