Матушка Готель

Мария несколько погрустнела:

– Если я буду принцессой, как же я буду ухаживать за своими колокольчиками.

Весь этот день девочка не покидала башню, исправно следуя своему высокому положению, но под вечер, ненадолго, всё же отреклась от престола и вышла напоить рапунцель водой.

– Напиток богов, - заметила Готель, подавая Кристофу бутылку.

– Оно невероятно, - отпив из бокала, удивился он, - но где вы его взяли?

– Старые запасы, - махнула рукой она, - всё ждала подходящего случая.

– Судя по его нектарному вкусу, вы ждали как минимум лет сто, - пошутил Кристоф.

– In vino veritas [11]– улыбнулась Готель.

Их ночи были бессонны, но не столько от любви, а прежде всего от того, что Готель даже на секунду боялась сомкнуть глаза.

– Поспите, хоть час, - говорил он ночью.

– Не могу, - отвечала та, поднимаясь с постели.

– Рапунцель, - досадовал Кристоф.

– Рапунцель, - отвечала Готель.

– Я бы хотел знать вас, - говорил он, целуя её плечи.

11

Истина в вине (лат.)

– Знать нечего, - отвечала та, слегка повернув голову назад, - заблудшая овца и только.

Она видела, как облака в вышине озарились розовыми лучами, и первый щебет птиц, пробующий на звучность утреннюю прохладу, торопил её шаг. И столь же быстро она прокручивала в голове предстоящие дела. Что нужно было еще успеть в деревню, купить пшена и молока на утро, и всё это прежде, чем проснется Рапунцель. И свечи. Свечи, которых в запасе осталось, наверное, всего несколько штук. Готель ненадолго остановилась перевести дыхание и посмотрела на гаснущие в небе звезды:

– Почему я зову её Рапунцель?
– чуть слышно проговорила она себе под нос и заторопилась дальше.

Но сейчас её больше волновало другое. Её привязанность к Кристофу, изначально явившаяся ей лишь плотской утехой, с каждым годом перерастала в зависимость его присутствия и внимания. Она ловила себя на этой мысли, когда выбирала к выходу платье или расчесывала перед зеркалом волосы; когда спешила сготовить ужин и неотрывно следила за закатом солнца.

– Не будешь есть кашу, тебя спасет Парцифаль, - глядя на ребенка через туринское зеркало, строго проговорила Готель.

– А почему меня надо спасать?
– положив в рот щедрую ложку каши, спросила девочка, и Готель невольно улыбнулась, очередной раз взглянув в зеркало на свое непорочное дитя.

Затем отложила расческу, старательно расправила на талии складки нового платья, разбросала за плечами свои черные волосы и, со вниманием приблизившись лицом к зеркалу, задумчиво произнесла:

– Каждая женщина, хоть раз в жизни, мечтает, чтобы её спасли.

И Готель мечтала. Она надеялась, что Кристоф - этот прекрасный мужчина, возможно последний мужчина, который любил её в её жизни, станет той некогда упущенной возможностью исправить то, чего она не успела исправить прежде.

– Я люблю вас, - сказала она вдруг в темноте.

Кристоф подался к ней, но она в испуге отдалилась прочь.

– Но вы уйдете, - вернулся он назад.

– Простите, - заплакала Готель, - просто мне кажется, я этого еще никому не говорила.

– Вы словно сожалеете о том, - осторожно заметил тот.

– Простите, - плакала она, - простите меня.

– Но за что?
– недоумевал мужчина.

– Простите, прошу вас, - разрыдалась она, - просто простите.

Эта сцена вынудила Кристофа зажечь в доме все свечи и принести холодной воды своей каянице.

– Могу ли я отпустить вас?
– спросил он, когда та немного пришла в себя.

– Да, - закивала головой Готель, - я в порядке.

Она прятала в сторону распухшие глаза и спешила выскочить за порог. Под впечатления, слезами и раздумьями обратная дорога прошла совершенно незаметно. И, наконец, пройдя через ущелье, Готель была вернуться в этот мирок, созданный ею и лишь ею судимый.

– Боже милостивый, - услышала она в следующую секунду прямо за спиной.

Она обернулась и в нескольких шагах увидела Кристофа, с неподдельным восхищением созерцающего башню.

– Что…, что ты тут делаешь?
– с большими испуганными глазами заговорила она как можно тише, при этом подняв ему навстречу руки, словно пыталась что-то остановить или предотвратить.

– Хотел увидеть рапунцель, - улыбнулся он.

– Нет. Тебе не стоило этого делать, - чуть живая проговорила она.

– Я не мог, отпустить вас одну после вашего срыва.

– Тебе не стоило этого делать, - всем сердцем досадуя, повторила она.

Её глаза были переполнены паникой, она перебирала в воздухе пальцами, как по струнном своих мыслей, судорожно отыскивая в уме способ сохранить оба свои мира, но с каждым мгновение её лицо всё больше наполнялось отчаянием и горькой решимостью; и, наконец, сделав единственно возможный для себя выбор, она бросилась к Кристофу, со всех сил прижавшись к его груди.

– Но как же твоя любовь, - прошептал он в её лицо совсем тихо.

– Прости, - заплакала она, - слишком рано, я пока не готова её отдать.

Она целовала его лицо, пока глаза его не закрылись, а обессиленное тело не легло на утреннюю росу. Готель упала рядом с ним на колени и гладила его по рубахе и лоб, губы, и плакала над ним.

– Прости, прости, - повторяла она, захлебываясь слезами, но вдруг затихла и, собрав воедино всю свою злость, ударила его кулаком, с рукоятью залитого кровью клинка, по груди, - ты бы понравился ей!
– прорычала она и, словно испугавшись сама себя, быстро взглянула на башню.

Солнце уже стояло высоко и капельки крови начали присыхать на сверкающем лезвии Эмерика. Готель медленно поднялась с земли, её руки сильно дрожали, а весь перед её нового платья грубел, темнел и становился бордовым. Если бы девочка сейчас выглянула в окно, она бы увидела страшную картину; придя к этой мысли, Готель, не мешкая, взяла мертвого Кристофа за руки и оттащила в сторону от окна. Она знала, что уже никогда не сможет рассчитывать на Божью благосклонность, тем не менее, поднимая ступенями башни, она молилась, чтобы Мария еще спала и не видела её возвращения.

– Камин, - улыбнулась девочка, выйдя из детской и потирая кулачками сонные глаза, - солнце же!
– на её лице было почти радостное удивление, как бывает в день праздника или когда в доме происходит для ребенка нечто совершенно необыкновенное.

День выдался действительно на редкость солнечным и буквально с окончания завтрака девочка начала по обыкновению степенно готовиться к прогулке, и Готель не могла придумать ни одной обоснованной причины, чтобы её остановить.

– Сегодня мы останемся дома, - сказала она сухо и невзначай.