Майя

– Остапчук – позвал командир бойца- Покорми её, а потом выпроводи из лагеря.

– Так пропадёт девчонка, с голоду помрёт или замёрзнет.

– Ты разговорчики свои брось, «лес рубят- щепки летят» , у нас тут не институт благородных девиц, а военное мужское подразделение, мы здесь не в бирюльки играем, а воюем и я не позволю бабьим присутствием, деморализовать боевой дух бойцов, девка больная, нам со своими больными без лекарств делать нечего, так, что возиться с ней некому, тем более, что мы в своём отряде жидов не держим. Что бы через час духу её здесь не было. Понятно?

– Так точно, товарищ командир!

Майя ела гречневую кашу растягивая удовольствие, по чуть- чуть, как говориться, чтобы больше влезло. Ей было крайне больно сознавать себя обузой, никому не нужной щепкой. У неё забрали последнюю надежду быть среди людей и принести какую-то пользу, ей не к кому и некуда было идти, её просто вычеркнули из общества, из жизни, она превратилась в ходячего мертвеца. Отчасти, понимая частичную правоту сказанного командиром, о том, что в нынешнем своём состоянии она действительно больше нуждалась в сиделке и вряд ли смогла стать в ряды бойцов не умея стрелять, но ведь могла отлежавшись, варить, стирать, ухаживать за ранеными, Майю до глубины души ранило сознание того, что в отряд её не взяли лишь из-за того, что она еврейка, подали милостыню миской каши, как попрошайке, и выгнали на растерзание повсюду шныряющим карательным ищейкам. Она ловила себя на мысли о том, что где-то уже слышала эту фамилию «Коркуленко,» но так и не смогла вспомнить где.

Остапчук собрал ей небольшую котомку, положив в неё несколько варёных картофелин, луковицу, краюху хлеба и шепнул:

«Послушай, я тебя к дороге выведу, если вдоль неё идти, километров через 6-7 будет хутор, там до войны было лесное хозяйство и пасека, свояк мой работал там лесничим, его понятно призвали в армию, а жена его Евдокия Андреевна, младшая сестра моей покойной жены, сама на хозяйстве осталась. Скажешь ей, что ты от Ивана Петровича. Она женщина правильная, хорошая, иди к ней, не бойся, место там тихое и стоит на отшибе, у неё и схоронишься. » От участия этого чужого, угрюмого на вид, немолодого человека, девочка расплакалась.

Глава 10 Не было счастья, так несчастье помогло.

Партизанский отряд был небольшим и размещался в нескольких, наскоро вырытых по окружности поляны, землянках с маленькой кухней под навесом. Лошадей видно не было. В некоторых бойцах угадывалась военная выправка, в большинстве же своём это были городские жители мало-приспособленные к условиям жизни в лесу. Одно дело поехать в лес на пикник или там за грибами и совсем другое в нём жить, часть из них сразу поболела: кто простудой, кто поносами. Все лечились самогоном, с ближней землянки, видно лазарета, доносился неумолкающий надрывный кашель, громко стонал раненый.

Майе почему-то вспомнилось, как кажется в 1933 году, у них на старой квартире гостил Ефим Зальцман, офицер, сын дедушкиного старого друга, приехавший в Киев из Умани на какие-то военные курсы, как мужчины беседовали о необходимости серьёзной подготовки к партизанской войне. По стране была основана сеть специальных школ и учебных пунктов, где готовили кадры будущих партизан и подпольщиков, но репрессии 1937-1938 годов всё разрушили. Большая часть подготовленных людей была арестована и погибла или же затерялась на просторах ГУЛАГА, а оборудованные склады – изъяты. В дикой неразберихе первых месяцев грянувшей всем на голову войны, у бойцов отрядов не было опыта партизанской подпольной борьбы. Они не имели средств и связи. Им катастрофически не хватало снаряжения и оружия и приходилось выискивать его на местах боёв. Раздобыть продукты питания и тёплую одежду партизаны могли только у жителей близлежащих деревень. Последние видели в немецких солдатах освободителей от советского ига и ожидали от них ликвидации колхозных хозяйств и справедливого раздела земли. Веря немецкой пропаганде, селяне не помогали партизанам, кроме того, за одного убитого немца расстреливали десять заложников и крестьяне с опаской поглядывали на гостей из леса.

Отряд с которым столкнулась Майя вполне подходил под описание. Не имея связи, бойцы пытались действовать на свой страх и риск, изредка выполняя небольшие диверсионные нападения из засады, что было малоэффективно, в основном же отсиживались в лесу, пытаясь выжить. Они то же были заложниками ситуации, за ними охотились и им ещё предстояло пережить суровую зиму в лесу, но, в отличии от беглянки, эти мужчины могли за себя постоять с оружием в руках, она же была одна и совершенно беззащитна. Люди ходили по лагерю злые, шептались между собой о каком-то Панченко, который вот уже третий день, как ушёл со своей группой в разведку и не вернулся, на незваную гостью смотрели недоброжелательно. В какой-то момент почувствовав себя лишней, поняла, что пришло время уйти и повесив на здоровое плечо котомку, поспешила за Остапчуком, сравнявшись с сидевшими на бревне и о чём-то между собой беседовавшими Коркуленко и комиссаром Павлюком, она поймала на себе неприятные взгляды обоих и подумала: « Если у них есть дети, они не бояться, что кто-то поступит с ними так же бессердечно, как это мужичьё обошлось с ней, не защитили, а прогнали, как бродячую собаку.«

Майя не догадывалась о содержании их разговора, а они говорили именно о ней. Собеседники были давними приятелями, ещё с Первой Конной и всегда выручали друг друга из разных жизненных неприятностей, опираясь на старую проверенную ими стратегию: комиссар - был идейным руководителем предполагаемого плана, Коркуленко – вдохновенным исполнителем, внедряющим эту идею в жизнь. Оба при этом не гнушались возвести напраслину на неугодного, писать доносы, физически расправиться с кем-то, ведь для завоевания места под солнцем все методы хороши. Вместе они были силой и понимая это, ценили свою дружбу, крепко держась один за другого .

– Слышь комиссар, давно я не видел Афанасьевича таким взбесившимся, он же меня из-за этого жидовского отродья, чтоб ей сдохнуть, чуть на месте не пристрелил.

– Не сцы, Коркуленко, мы с тобой и не такие рубежи брали, командир до завтрого остынет и мы с ним за бутылкой самогону это дело перетрём. Положение в отряде тяжёлое, сам знаешь, половина бойцов в лазарете лежит, каждый здоровый человек на вес золота, так, что не переживай. Он злится от того, что группы Панченко всё нет, ты же ему под горячую руку подвернулся, вот он на тебя весь ушат гнева и вылил. Меня другое волнует, эта девка жидяча, вот уж засранка живучая попалась, из яру сбежала и до нас дотопала, она ведь теперь дислокацию лагеря знает, если немцам попадётся, на раз нас выдаст за то, что мы ее отсюда в три шеи выгнали .

– Так может её того ?

– Так и я про-то.

– А, как же командир?

– Начнёт тут демагогию разводить, мы ему ничего не скажем. Вон Остапчук её повёл, иди за ними и, «чтоб ни сучка, ни задоринки», не мне тебя учить...

Выйдя за пределы лагеря, провожатый указал Майе на растущую вдали высокую сосну:

»Это дерево будет для тебя ориентиром, сразу за ним начинается спуск к дороге. Иди вдоль неё на север, она приведёт тебя к нужному месту. Ну, бывай. «

«Спасибо, вам, большое, будьте здоровы!»- с благодарностью отвечала девочка уходящему от неё человеку, ведь он единственный попытался ей помочь, подарив маленькую искорку надежды. Она шла, ковыляя по указанному ей направлению.

Неожиданно, выйдя из-за ствола осины, перед ней появился Коркуленко, словно выскочивший из-под земли чёрт, и направил на девочку наган. Майя бросилась бежать, в ужасе оглядываясь на преследователя, но куда ей было сбежать от здорового и сильного мужика? Он, догнав её в два счёта, силой толкнул на землю. Ударившись, она не смогла встать и стала в сидячем положении, упираясь ногами и руками, пятиться назад, отползая так быстро, как могла, пока не упёрлась спиной в какое-то дерево. От понимания того неизбежного, что должно произойти, сидела в оцепенении, не кричала и не рыдала, не просила пощады, не звала на помощь, никто всё равно не услышит и не поможет. Это смешанное чувство ужаса, страха и брезгливости захлестнувшее её, сковало всё тело и на какой-то миг совершенно обессилело. В мозгу пульсировала только одна мысль:» Нет, нет, это не может случиться со мной!» и уж совсем от безысходности промелькнуло:» За что мне это?!». Коркуленко сняв с плеча автомат, заботливо поставил его у ели, аккуратно сложил фуфайку на землю, расстегнул портупею, вложил в неё наган и повесил на сучок. Наслаждаясь моментом, стал медленно приближаться к сжавшейся в комок девочке, растёгивая на ходу брюки :

«Ты, что же, сволота, серьёзно думала вот так просто уйти? Это после того, как из-за тебя жидяры, меня чуть не грохнули? Мёртвой, ты вряд ли сможешь разболтать о местонахождении нашего лагеря. Я тебя двумя пальцами потихоньку придавлю и вот в этом овражке- заглянул он за дерево к которому прижалась Майя- закопаю и никто не узнает, где могилка твоя. Но вначале трахну. Больно ты мне напоминаешь одну бабу, точь в точь одна рожа, хоть сразу и не скажешь, что жидовка. Лет двадцать тому назад мы с хлопцами по жидовским посёлкам гуляли. В один дом заглянул, а там жид в очках и баба, на тебя похожая, сидят трясутся, а в доме одни книги и взять нечего. Всё золото попрятали гады и не признаются где. Ну я жиду в морду так врезал, что он юшкой кровавой захлебнулся, а бабу за патлы в кровать потащил, пока я её е..., не поверишь, жид- размазня на меня с кочергой напал. Вот видишь шрам на лбу – это мне от гамнюка этого на память осталось. Тут уж я рассвирепел и обоих на крыльце зарубил, потом подпалил пару книг, всё как полыхнёт, еле выскочить успел. Не родственники твои будут?»