Меч князя Буй-тура

— А что ж стража? — спросил Всеволод хана Романа по ходу рассказа. — Как допустила? Или тоже в сговоре была?

— Стража была опоена кумысом. Уснула. Проспала!

— Вот как!

— Больше не проспит… Казнена. Бескровно. Придушена. Другим в назидание, чтобы повадно не было спать тогда, когда надо было бодрствовать. Согласен?

— Согласен.

Сбылось то, о чем лишь думалось: из разговора с ханом было узнано достаточно.

Во время пира принародно было объявлено о клятве, данной Всеволодом не бежать из плена, и о том, что отныне Всеволод Святославич не просто пленник, а и личный и почетный гость хана. Поэтому обида князю — это обида хану. В знак того, что ханское слово понятно, пирующие цокали языками, кивали кудластыми головами, гладили бороды жирными руками.

После пира урядились о том, что в Курскую землю за выкупом для первых княжеских кметей и дружинников идет вместе с ханскими посланцами Всеволодов сотник Ярмил Лыко.

— Увидишь княгиню Ольгу Глебовну, поклонись ей поясно от меня, — наставлял курский и трубчевский князь Ярмила, — скажи, что жив и здрав. Обо мне пусть не тужит — могло быть и хуже, да Бог милостив… Пусть озаботится полонным сбором — для выкупа несчастного воинства русского. За тебя пусть сразу же выкуп отдаст — от тебя свободного проку куда более будет. Потом вместе пошукайте еще по градам и вотчинам, особенно боярским — бояре народ прижимистый, запасливый, у них завсегда много чего есть… — А еще надо как можно больше пленных половцев отыскать, чтобы не гривнами да кунами, а ими обмен производить. Я с ханом о том договорюсь… — После небольшой паузы добавил: — Передай княгине, чтобы из охочих людей хоть малую дружину да собрала бы — княжество надо оберегать… и от друзей и от недругов. Алкающих поживиться за чужой счет всегда хватает, а сейчас, когда нет князя, тем паче — пояснил тихо, заглянув сотнику в очи, чтобы убедиться, понял ли тот всю остроту наказа. Не удержавшись, переспросил: — Ты все понял, сотник?

— Все понял! Все исполню, как велишь, батюшка-князь, — в предчувствии скорой свободы со слезами на глазах пообещал сотник Ярмил.

Еще час назад он и думать не мог об освобождении, а теперь приодетый мало-мальски для дальней дороги — хан Роман повелел выдать ему старенькую одежонку — готовился к отправлению в край родной.

— Все исполню.

— Тогда с Богом! — Князь осенил сотника крестным знаменем.

Вскоре небольшая кавалькада всадников, среди которых был и сотник-полонянин Ярмил, неспешной рысью тронулась из вежи Романа Каича, держа путь на полуночную сторону. Всеволод Святославич, взойдя на холмик, долго провожал эту кавалькаду взором, до тех пор, пока дрожащее марево окоема не скрыло ее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Курская и трубчевская княгиня Ольга Глебовна, как проводила любимого супруга в солнечные апрельские дни из Трубчевска в Курск и далее, в Поле, на встречу с братом и племянниками, идущими другим путем-дорогой, так сама вскоре и засобиралась в этот град. Чтобы, находясь в Курске, быть поближе к милому князю. Чтобы с малыми детьми да молитвами ожидать его возвращения из похода.

«Оставайся, голубушка, в Трубчевске, — не раз советовал Всеволод Святославич заботливо, перед тем как уйти с дружиною в Степь. — Мне за тебя, радость моя, и сынов малых так спокойнее будет. Курск-то окраинный град, на порубежье со Степью стоит. И тут всякое случиться может…»

«Нет, любимый мой, — мягко отказывала она супругу, — здесь не останусь, буду в Курске дожидаться твоего возвращения. Из Курска на сотню верст, а то и более, ближе к тебе буду. А чтобы думы обо мне тебе душу не тревожили, не бередили, как дожди землю в непогоду, обещаю оберегаться. Не только курский детинец с запертыми вратами держать, но и весь град. За стражей лично следить буду — не забалует. К тому же Курск — крепкий град: ты же его укреплял! А до тебя — батюшка твой и братец Олег покойный. Царство небесное им, — перекрестилась мелким крестом. — А еще твои куряне, как сам говорил, народ верный, бывалый, с рождения к ратному делу привычен. Не пропаду».

Держа слово, после проводов князя с дружиной, а провожать вышел и стар и млад, перебралась в Курск. И град сей, как обещала князю, был переведен, почитай, на осадное положение: пешая городская стража, состоящая из посадского вольного люда, владеющего оружием — копьем да луками, топорами да палицами, а некоторые и мечами — несла службу денно и нощно.

Посменно на всех вратах, ведущих в град как со стороны Ольгова и Рыльска, так и со стороны града Ратска стояли куряне-ратники. И само собой — в детинце.

Наиболее высокой постройкой в Курске был, конечно, княжеский терем, срубленный из толстых дубовых плах, для пущей крепости долгое время мореных в воде, укрытый со всех сторон крепостной стеной детинца, также построенной из дубовых плах. Даже курские церкви, а их только на территории детинца было две, причем одна каменная, а на посаде — так целый пяток — были маковками своими ниже княжеского терема. Его шпиль, увенчанный для красоты выкованным из медного листа изображением петуха, с незапамятных времен у северян любимой богами птицы, хранителя домашнего очага, благополучия и оберегателя от всякой нечисти, задевал за облака. Любая нечисть, какой бы она ни была темной и страшной, с третьим пением петухов, оглашавших наступление рассвета, немедленно улетучивалась, уносясь из мира яви в мир нави.

Под шпилем, на третьем ярусе терема, имелась крохотная комнатушка с малыми окошками-бойницами на двух-трех человек, которые могли разместиться разве что стоя. Вот через эти окошки дворцовые служивые люди, в основном отроки, поочередно как днем, так и ночью постоянно вели наблюдение за долиной Тускура, откуда мог появиться степной ворог. О приближении степняков днем могли сообщить дымовые сигналы сторожевых вышек, вынесенных на многие версты вперед, а в ночную пору костры на этих вышках.

Кроме этого, ежедневно за Тускур и Семь, а также на дороги, ведущие к граду, отправлялись конные сторожи. Часто с заводными лошадьми. С одной из сторож постоянно отправлялся сын Святослав — княжичу было время привыкать к походной воинской жизни. Так почему же не воспользоваться случаем, приставив к нему опытного пестуна-наставника?!

«К чему такая строгость, матушка-княгиня? — сетовал курский посадник Яровит, убеленный годами и щедро украшенный шрамами, сменивший по решению Всеволода прежнего, ставленного еще князем Олегом, но попросившегося на покой Власа Мошну. — Степь спокойна, ни одного сторожевого дымка не видать. Пусть бы гридни да кмети наши передохнули малость — чего зря дни и ночи у врат столбами торчать, народ честной пугать. Да и сынов бы своих, княжичей Святослава Всеволодовича да Андрея Всеволодовича, поберегла. Почитай, отроки еще, одному и десяти нет, а другому и того меньше…»

«Пусть, посадник, лучше кмети у врат, неся дозор, торчат, чем наши головы на вражеских копьях из-за нашего же небреженья, — отвечала строго и назидательно, словно перед ней был не сивогривый вой, а младень-несмышленыш. — А княжичам сие дело полезно — пусть измальства привыкают к ратной стезе, им дружины водить и за землю нашу ратоборствовать. Княгиня киевская Ольга Святая, мстя за убиенного Игоря, четырехлетнего Святослава на древлян водила, и тот, метнув копье, началу сражения сигнал дал. Наши же со Всеволодом постарше будут, так чего же им за бабьи подолы держаться. А так и сами при серьезном деле, и нерадивым стражам укор».

Первенцу, княжичу Святославу, действительно шел только десятый годок. Родился он под осень на шестой год после свадьбы. До этого как-то Бог детей все не давал да не давал. Но после рождения Святослава все обладилось: через два года появился на свет божий Андрей, а через три — и Игорь. Подумывали с князем и о четвертом сыне, и о дочерях. Впрочем, известно: человек полагает, а Бог располагает…

Сватовство же и свадьба ее с Всеволодом Святославичем Курским и Трубчевским, славным представителей Ольговичей, постоянно соперничавших с Мономашичами, к которому принадлежала она, состоялась еще при жизни батюшки Глеба Юрьевича, великого князя киевского, в 1171 году по рождеству Христову или в лето 6679 от сотворения мира. Ей тогда шел семнадцатый годок, а ее суженому — восемнадцатый. Она, уже изрядно засидевшаяся «в девках», как перешептывались между собой досужие девки-служанки да челядинки, с пшеничными косами до пят, с огромными, словно плошки, голубыми глазами, была стеснительна и тиха. А князь Всеволод — высок, строен, широкоплеч, с пышной копной вьющихся русых волос, остроглаз и горделив собой — настоящий витязь из сказов гусляров.