Меч князя Буй-тура

«Что так? — кивнув на Агафью, спросила она тишком Ефросинью Ярославну. — Ей давно за тридцать, но моложе нас выглядит…» — «Сама поражаюсь. Возьми да и попытай». — «А ты?» — «Мне неудобно… А ты все же хозяйка…» — «Ладно, попытаю».

И улучив момент, когда остались вдвоем, спросила Агафьюшку о ее житье-бытье без супруга. Та малость помялась, но потом призналась: «Последовала твоему давнему совету — завела тайного милдружка. Не для души, конечно, для тела… Вот такое дело. Грех — понимаю… Блуд. Но уж очень сладкий грех. Надеюсь, Господь простит… Как думаешь, Оленька, простит»? — спросила с такой надеждой в голосе, что разубеждать ее было бы просто бессмысленно. «Будем надеяться, что простит». — «Вот и я надеюсь… Вижу, хочешь спросить, кто он… Но не спрашивай. Все равно не скажу, — смутилась несколько Агафья, возможно оттого, что не может до конца поделиться сокровенным, а так ведь хочется! Баба она и есть баба, хоть в княжьих одеждах, хоть в сермяжке смерда. — А тебя прошу: держи язык за зубами. Не погуби меня и мое бабье счастье». — «Не погублю».

Пришлось молчать и свято хранить доверенную Агафьюшкой тайну. Даже от Ярославны. Но та, судя по всему, и сама уже обо всем догадывалась. Потому и не спешила с расспросами, не ставила в глупое положение, о другом речи вела. Гости разъехались, а вскоре и Всеволод с тремя десятками гридней и примерно таким же числом плотницкого люда, взятого из Трубчевска и Курска, отправился на Свапу-реку ставить крепостцу. К концу года крепостца была срублена и наречена в четь супруга и ее Дмитриевом-Ольговским.

«У многих князей русских есть грады их имени, но не у многих княгинь имеются такие грады. А у нас имеется… Пусть один, но сразу на двоих», — шутил Всеволод по возвращении в Трубчевск.

1184 год по рождеству Христову стал для нее, княгини курской и трубчевской, горьким и печальным. Во-первых, в воинском походе против серебряных булгар, затеянном великим владимиро-суздальским князем Всеволодом Юрьевичем, погиб брат Изяслав, которому шел только двадцать пятый годок. Во-вторых, произошла распря между ее братом Владимиром и Игорем Святославичем. Произошла во время их совместного похода на половцев. Владимир хотел быть главным над всем русским воинством, ссылаясь на указания Рюрика Ростиславича. А северский князь, ссылаясь на слово Святослава Всеволодовича, великого киевского князя, назначившего его главным воинским начальником, не уступал. Обиженный Владимир, забрав свою дружину, покинул Игоря, но по пути в Переяславль напал на окраины Северской земли и потоптал некоторые веси Игоря.

Игорь, Всеволод, Святослав Рыльский и находившийся в ту пору у северского князя (другие его сторонились, как черт ладана, даже тесть Святослав Всеволодович Киевский) Владимир Ярославич, брат Ярославны, бежавший от строгого родителя и обретший приют у сестры и зятя, разбили несколько станов половецких ханов и с богатой добычей возвращались домой. По дороге они узнали о дерзости Владимира. Всеволод просил Игоря не мстить, а разрешить дело миром. Но Игорь, оскорбленный поведением Владимира, и слышать о мирном исходе не желал, вспомнив ветхозаветное «око за око, зуб за зуб». «Посеявший ветер пусть пожнет бурю», — сказал Игорь воям да дружине ближней и направил рать на ближайший к ним град. Градом этим несчастным оказался Глебов, построенный некогда ее батюшкой. Мстя, Игорь, спалил град, а население его увел в Новгородок Северский.

Всеволод, возвратившись из того похода, был на редкость хмур и неразговорчив, не шутил, не сыпал прибаутками — переживал за брата и шурина, за их вражду-котору и разлад. Переживал и за себя, так как не смог уклониться от участия в нападении на Глебов, и за нее, зная ее расположение к брату Владимиру. Даже победа над половцами, богатый половецкий полон, добыча не радовали его. Видя такое дело, она не трогала супруга, чтобы лишний раз не будоражить его мятущуюся душу. Молча переносила свое горе, чтобы не только муж, но и сын Игорь (старшие сыновья Святослав и Андрей находились на мужской половине, постигая учение и воинскую науку), и слуги, и челядь того не видели. Не пристало княгине показывать свою слабость и дурное настроение. Ни к чему это. Супруг всегда должен быть окружен заботой, лаской и любовью. Тогда он не только не будет за чужими бабьими подолами волочиться, но и о государевых делах помышлять весомей станет, без дерганья, без головной боли. Мужи с виду хоть и грозны, и суровы, и воинственны, и на поле брани им сам дьявол не страшен, но внутри те же дети — без титьки никуда. Не зря же в народе бают: «За умной женой и муж молодец, а за глупой и злой — хоть и без пострига, а чернец». А то и такое: «Лучше жить со змеею, чем с дурною женою». Вот и приходилось ей прятать за семью печатями свои горести, чтобы не усугублять мужнину тугу-кручину.

Но время — лучший из лекарей — разгладило морщины печали на челе и сердце курского и трубчевского князя. Оттаял душой, потеплел взглядом, подобрел словом. И вскоре Всеволод с племянниками Святославом Рыльским, Владимиром Путивльским, братом Игорем и его шурином Владимиром Ярославичем еще раз ходили в Степь. Но удача на сей раз была куда меньшей — на реке Мерл одолели лишь орду хана Оболвы Костуковича в четыреста воинов, правда, не потеряв при этом своих ни единого.

Примерно в это же самое время или чуть ранее ее брат Владимир Глебович Переяславский с многими русскими князьями ходил на Орель-реку, где разбили орды хана Кобяка и многих других ханов, пленив самого Кобяка, а с ним еще несколько десятков знатнейших половцев и тысячи простых воинов.

Всеволод, по-видимому, в отличие от брата Игоря, ревностно относившегося к успехам переяславского князя, откровенно радовался удаче Владимира, не испытывая ни капельки зависти — уж такая была его открытая нараспашку душа, добрая, честная, возвышенная, не знающая уловок и хитростей. А потом, не беря ее с собой, зимой зачастил в Новгородок Северский с боярами, курским воеводой Любомиром, специально призванным им из Курска, и малой дружиной.

«Что-то затевают», — догадалась она, но расспрашивать не стала. Знала — придет срок, сам все расскажет, не утаит, не забудет поделиться думками своими.

Выяснилось все на Масленицу, когда Трубчевск был переполнен разноголосицей веселящегося народа, конским ржанием, заливистым беззлобным брёхом собак, которым в эти дни немало перепало если не блинов, то косточек от вареного мяса, чириканьем воробьев, уже чувствовавших приближение весны.

«Мыслим с братом и племянниками град Тмутаракань поискать… и княжество Тмутараканное», — разговевшись блинами с медком да маслицем, отведав горячего сбитня, умело приготовленного стряпухой Матреной, открылся Всеволод, когда остались вдвоем, пройдя в ее светелку, где в зыбке посапывал розовощекий Игорь.

Всеволод, раскрасневшийся от сбитня, в белой, вышитой ее руками, рубахе с расстегнутым воротником — в светелке жарко натоплено — в легкой праздничной епанчице, распахнутой по той же причине; волосы расчесаны гребнем и крупными локонами спадают до рамен, очи поблескивают, бородка кучерявится, на груди золотой крестик. Одно загляденье. Она в белом шелковом плате, увенчанном короной-обручем и диадемой, в голубом платье из плотной камки, поверх которого наброшена телогрея из алого бархата, отороченного по рукавам и полам мехом соболя. Шею обвивают несколько нитей с бусами. В основном из жемчуга. Но есть и ожерелье из янтаря. Золотисто-солнечное оно прекрасно смотрится на голубом платье в сочетании с алым цветом телогреи. Оба сидят на широкой дубовой скамье со спинкой, искусно украшенной резьбой, в которой цветы и листья переплетаются с диковинными птицами.

«Половец нами, русскими князьями, крепко бит и сильно напуган, — продолжает развивать свою мысль о походе к Тмутаракани Всеволод, — а потому вряд ли станет большим препятствием. Пришла, пришла пора…» — «Точно ли, витязь мой, пришла пора? Не рано ли»? — не то, чтобы сомневаясь, а больше для поддержания разговора, молвила она, присаживаясь к нему на колени и обнимая рукой за плечи-рамена, как любила это делать в молодости, еще до рождения деток. «Нет, не рано, — заверил супруг и пояснил: — Думаем не прямо через степь, старыми путями через Псел, Ворсклу и прочие реки идти, а окружно, по-над Доном, где они нас и ждать не должны». — «Хитро задумано», — провела она дланью ласково по начавшей курчавиться бородке Всеволода, искренне любуясь и гордясь им, таким большим, таким сильным и таким… добрым да доверчивым.

«То Игорь с Ярославной своей придумали… — поспешил поделиться Всеволод радостью за дружную и разумную семью брата. — Ярославна у него ведь за главного советчика — вся в родителя умом удалась. А тот ведь не зря прозван Осмомыслом — мыслящим за осьмерых. Ярославна — чисто Соломон в сарафане и убрусе… Ее так сам Игорь величает» — счел уместным пояснить с детским восторгом Всеволод.

«Да, Ярославна женка разумная, — согласилась она, ибо ее мнение по данному поводу полностью совпадало с мнением супруга. И тут же, заглядывая супругу в очи, добавила: — А кто кроме вас с Игорем еще идет в сей трудный поход»? — «Решили звать с собой черниговского князя Ярослава Всеволодовича с дружиной и ковуями — корень-то у нас единый: Ольговичи, — пояснил зачем-то мимоходом. Ведь понимал, что она это обстоятельство прекрасно знает. — Пусть потрудится на благое дело. А еще хотим взять братечича нашего, Святослава Ольговича, князя рыльского да сынов: Игорь — Владимира с Олегом, а я — Святослава. Владимир уже в походы хаживал. Теперь пора и Олегу со Святославом».