Меч князя Буй-тура

Там же, спустя некоторое время, внуком его Мстиславом Удатным в ознаменование сей победы на берегу моря было создано Тмутараканское княжество со стольным градом Тмутараканью. Только еще до этого отец Мстислава — Владимир Святославич Красное Солнышко, чтобы обезопасить окраины земли Русской от степных народов (ведь «свято место, как известно, пусто не бывает — вместо хазар в Степи появились воинственные торки и печенеги) повелел строить города по рекам Суле, Трубежу, Роси, Осетру, Стугне, Десне и иным. И не просто города, огражденные частоколом, но города, с возведением в них детинцев — крепостей.

Так Курск около 990 года по рождеству Христову был полностью перестроен. На челе мыса, на Красной горе, появился детинец, городницы которого были возведены из дубовых плах, а подол или посад опоясан высоким частоколом. В детинце было торжище — место для проведения торгов, а также выстроены церкви и терема с хоромами для князя и его служилых людей — дружинников. Был обновлен и тайный подземный ход, выходивший к «Святому колодцу», вырытому еще отроком Феодосием, будущим игуменом Печерским.

Так было все на самом деле с градом Курском, как сказывали седовласые да тонкоперстные гусляры-сказители, или еще как, княгиня Ольга Глебовна судить не бралась. Принимала все, как есть, без долгих размышлений, просто и естественно, как принимает в себя молоко матери дитя. Зато она уже (со слов супруга своего и его думных людей, курской старшины) хорошо знала, что немало для устроения града сделали Святослав Ольгович, отец Всеволода, и Всеволодов брат Олег Святославич. А еще знала и видела, как заботился о граде этом и сам Всеволод, хотя и проживал большее время в Трубчевске.

И как было не заботиться, коли град стоит на порубежье со Степью?! Приходилось обновлять стены, убирая подгнившие бревна, плахи и ставя на их место новые, крепкие, специально выморенные в водах Тускура, углублять рвы, возвышать земляной вал, менять полотнища заборола. Так что, к тому времени, как княгине Ольге Глебовне случилось прибыть в Курск, град сей был крепок и люден.

На дворе был конец мая, дурманящий запахами засеянных полей, разноцветьем трав и цветов, бело-розовой кипенью черемух, груш, яблонь и вишен, ласкающий нежностью зелени, пьянящий чистотой воздуха и голубизной небес, щебетом птах, когда дозорные на башнях увидели сигнальные дымы.

— «Тревога! Тревога! Тревога!» — Закричало, запричитало набатное било, сообщая курчанам страшную весть.

Сердце курской княгини было уже несколько дней не на месте — металось, болело. Пробовала молиться, ходила ежедневно в церковь на богослужение, исповедовалась, причащалась — не помогало. Боль лишь нарастала, становилась явственнее и явственнее. Причина ее была известна — поход русских северских дружин в глубь Половецкого Поля в поисках града Тмутаракани. Сердце женское — вещун. Подсказывало, что что-то у Всеволода с братией не заладилось, что-то не по их думкам пошло-поехало… И вот дымы — извечные вестники тревоги и беды.

— Запереть врата, усилить стражу, выслать дополнительные дозоры в поле, — приказала посаднику Яровиту. — Разбить посадских мужей на десятки, назначить старших. Из княжеской гридницы выдать все оружие посадскому люду. Запастись водой. Готовиться к обороне града.

Яровит не спорил. Теперь сам видел — опасность не мнимая, опасность действительная, опасность страшная и неизбежная. И идет она из Поля Половецкого, из Поля Дикого, куда ушли северские дружины.

Завидев тревожные дымы, из ближних и дальних весей лесами, яругами поспешил ко граду народ посемский, едва успевший отсеяться, ибо весна год кормит. Целыми семьями и со скотинушкой, недовольно ревущей, блеющей, хрюкающей, мычащей, лишившейся в одночасье привычных пастбищ и выгонов, для которой в возках везли оставшиеся с зимы корма. А еще везли в возках скудные пожитки да худобину, малых деток, уставших от длительной дороги, да немощных стариков. Бабы, перебросив через шею концы плата или рушника, чтобы руки не так были заняты, несли у персей своих грудных младенцев. Мужи же и отроки — всевозможное нехитрое оружие смердов: вилы, заступы, топоры, косы; реже — копья, рогатины, луки. Вместо мечей за поясами торчали большие ножи в самодельных кожаных ножнах. Селяне шли не только отсиживаться за стенами града, но и защищаться.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Прошел день, другой. Дымы были, но ворог не появлялся. На третий день комонная сторожа, высланная о двуконь за Тускур и Семь, прибыла назад. И не одна, а с раненым курским воеводой Любомиром, которого сопровождали ратные люди из Боянской крепостцы.

— Доставлен к нам из Поля бродником, — пояснили хмуро бородатые ратники, сдернув с кудлатых голов треухи, заменявшие им шеломы. — Слаб очень. Морок над ним власть держит. Когда чуть оклемывается то твердит одно: «Беда!» И он, когда в себя приходит, и бродник, тот, что доставил, рекли, что нет более ни князей, ни дружин их хоробрых. Побиты да пленены в Поле Половецком…

Слезы так и целили брызнуть из затуманившихся очей княгини, но пересилила, спросила дрогнувшим голосом:

— Князь Всеволод… пленен или убит?

— Бродник сказывал, что среди убитых не видел. Знать, пленен, — рассудил старший бородач, по-видимому, десятник.

— А сам… бродник где? — помолчав, поинтересовалась княгиня. — Почто не с вами тут?

— Так уехал в Поле. — Развел десятник руками. — Он сам себе и князь, и хозяин. Спасибо, что хоть воеводу доставил… не бросил на смерть средь Поля волкам на растерзание, воронам на расклевание.

— Половцы далеко? — спросила тихо.

— А бес их, нехристей, знает. Однако на всякий случай дымки подали, чтобы народец христианский поостерегся. Бродник прямо не сказал, но намек сделал: ждите, мол, гостей незваных… Много будет…

— По-видимому, твой бродник прав, — взвесив сказанное, обмолвился Яровит.

— Он не мой, — тут же огрызнулся десятский, явно не желавший быть ровней с перекати-поле бродником.

— И как… стерегутся ли людишки по весям? — словно не слыша легкой перепалки, задала курская княгиня очередной вопрос.

— Да по всякому… — почесал начавший лысеть затылок старшой из боянских воев. — Когда сюда добирались, видели: большинство стережется — веси пусты. Видать, по лесам да по яругам прячутся… благо, что зелень кругом. В двух шагах пройдешь — не увидишь! А кто-то, матушка-княгиня, и остался: надеются, что, авось, пронесет…

— А вы в своей крепостице что думаете делать, коли ворог подойдет? — Прищурилась княгиня.

— Думаем, как и все русские люди, носящие меч на стегнах, что как бы ни был ворог силен, но крепость нашу ему не взять! Спасибо князю Всеволоду Святославичу, добротно срублена. Постоим за Русь Святую. Отобьемся с божьей-то помощью… А нет, так ляжем до единого, но врата врагу сами не откроем. Мертвые же сраму не имут… — с достоинством ответствовал десятский.

И по тому, как он это говорил, сурово сведя густые черные брови над переносицей, как непроизвольно до белизны костяшек сжал дланью рукоять меча, княгиня поняла, что так оно и станется: защитники боянской крепостцы скорее лягут костьми, но ворогу врат не откроют.

— Тогда храни вас Бог! — Перекрестила Ольга Глебовна десятника-бородача и его товарищей. — Возвращайтесь и постойте с братией своей дружинно за Русь святую, за жен своих, сестер младых да матерей престарелых. А мы здесь постоим… как сможем. Постоим, мужи курские? — обратилась она уже к курским воям.