Мечи Эглотаура. Книга 1
Шрифт:
— Грошовый лох залез на шухер.
Едва менты лишь на дороге –
Он, как лихой, заправский блюхер,
Кайф поломал и сделал ноги.
Лично я только сейчас начал понимать, о чем идет речь. Давненько не слышал такого жаргона; в последнее время все нестандартные словечки приходились на исковерканные обывательством обычные слова. Здесь же шел отъявленный, матерый сленг.
— Облом такой терпеть не в лаже, С пером и пушком повалили На кайфоломщиков, и даже Того-другого замочили.Ба, действие-то крутое разворачивается…
— Херня!Молчание. Никто ничего не говорит. Все осмысливают. Потом начались обсуждения. Я почувствовал холодный жесткий толчок — это Алкс предлагал выпить. За что — я не стал спрашивать, присоединился и так. Выпив, понял, что потихоньку начинаю хмелеть. Но слишком уж потихоньку, прежде от такого количества алкоголя подряд почти без перерыва и закуси уже должен был валяться в полном беспамятстве, сейчас же — только слабая дезориентация. Неужели… Неужели действует?
— Господин Лем, — подал голос один из ценителей поэзии. — Вы можете что-нибудь поприличнее нам рассказать?
— А это разве неприлично? — поразился поэт. — Вы бы Ровуда послушали — мат-перемат. А сие вполне пристойно и добродетельно. Другое дело, использует нестандартные обороты языка… Впрочем, ладно, раз вы так просите. — Лем подумал немного. — Вот, не слишком подходяще по времени года, но вполне соответствует ситуации. Вулкан-то ведь… Ворчит.
— Давай неистовствуй, бушуй, гроза! Сверкай, о молния! Греми, о гром! О ураган, заставь закрыть глаза! Разрушь до основанья старый дом!Я ощутил некий странный порыв уничтожения, подвигающий меня на крушение чего-нибудь — только бы крушить. Я удержал этот первый порыв, и стало легче. Вокруг нервно заозирались в беспокойстве, двое или трое выбежали. А Лем продолжал:
— Давай, взрывайся в бешенстве, стихия, Введи в священный трепет всех! Круши, ломай! Пусть грохот твой услышат и глухие! Пусть знают, как уходит месяц май!Во всех нас скрыты деструктивные начала; разрушаем мы с той же легкостью, что и созидаем. Здесь все — поэты, соответственно описанному мне ранее Лемом состоянию души творца. Все мы — легко ввергаемся в Хаос, и столь же легко из него вылезаем. Одни легче, чем другие, но — все… И что там, интересно, говорил Оракул про то, что меня ждет?
— Ломай все планы, схемы, начинанья, С лица земли стирай прожекты вновь. Оставь на память нам о диком бушеваньи Разрушенные бастионы слов.Лем вошел в экстаз. Несколько свечей озаряли искаженное болью и восторгом лицо, пот блестел на лбу, хотя вечер выдался прохладным. Голос то поднимался до едва ли не истерических ноток, то опускался до низкого баса. Поэт словно не декламировал, а пел — и пел мастерски.
— Пройди священным очищающим огнем От скверны, лжи, греха, порока. И если надо где — рази огнем, Дождавшись истеченья испытательного сррока.Звучало эхо в углах, повторяя последние слова Лема; он словно превратился в дьявола, призывающего казни на головы ослушавшихся и восставших разумных. Глаза Лема блестели безумным огнем; сквозь чары восторга, заполнявшие меня при звуках голоса поэта, я почувствовал тревогу за его рассудок. И за свой…
— Открой в края земные путь ветрам, Круши плотины, сокрушай преграды. Создай простор океаническим волнам, Сметай любые хитромудрые засады.Я грезил наяву; представлялись руины, обожженные небесным огнем, затопленные восставшими морями и океанами…
— Освободи от хищных зданий Землю, Отдай на растерзание морям. Пусть море яростно столицу треплет, Рыб стаи загуляют по домам.Кто-то сдавленно вскрикнул. Лем не обратил внимания; да и никто не обратил — все были загипнотизированы им. Лем мог творить все, что хотел. Пошли он всех на смерть — повиновались бы с радостью.
— Верни природе первозданный вид, И красоте — ее очарованье. Пусть каждого планета удивит Гармонией главнейшего призванья.Пред глазами проносились образы разрухи, невероятно быстро обращающейся во прах — и зарастающей травой, деревьями, кустами… Вот уже и следа цивилизации не осталось.
— Грреми, о грром! О молния, рви ночь! Земля, приди к началу исполнения божественного плана. Произведи всех ангелов, обязанных помочь, И сонмы очищающих туманов.Планету затянуло беспросветной пеленой, сквозь которую не проникал ни свет, ни звук… ничто. Мертвый мир… Лем гремел в безмерном, бесконечном пространстве:
— Бушуй, гроза! Возмездия работай, слово! Круши, сметай, ломай — и созидай. Открой ворота в земли жизни новой. Пусть люди глас услышат Зова. Пусть поклоняются Природе снова! Пусть помнят, как уходит месяц май!И словно грянул гром…
Лем хмыкнул. Наваждение рассеялось. Жажда разрушения и уничтожения прошла. Все ошеломленно переглядывались, пытаясь сообразить, что же на них нашло. Кто-то, как я, например, нервно опрокинул в себя очередной стакан алкоголя, кто-то истерически хихикал. Иные просто встали и, пошатываясь, покинули зал.
— Ну что? — окинул нас взглядом поэт. — Понравилось?
— Больше так не шути, — слабым голосом ответил давешний критик. — Колдун проклятый…
— Не, я не колдун, вон, даже дракон подтвердит. Сие есмь великая сила искусства, — воздел палец к потолку Лем, ничуть не обидевшись на грубость. Я порадовался за критика, что он не испытал на себе силу гнева поэта. — Она способна повергнуть в уныние, и она же направит сонмища демонов супротив сонмищ их же. Вот так.
— Нет, — покачал головой критик, — нам такого лучше не надо. Почитайте что-нибудь легкое, Лем. Без особых ухищрений.
— Хорошо, — без тени досады согласился Лем. — Тогда сейчас будет сага о бессмертном Фингале.
— О ком? — переспросил я.
— О Фингале, — сказала Жуля. — Был такой герой. Не сравнить, конечно, ни с Хартом, ни с Антором, но в кагурских землях он довольно популярен.
— А-а…
Лем потребовал выпить. Поднесли. Пока поэт глотал свое пойло, Алкс снабдил нас самогоном. Промочили глотки… Приготовились слушать.
— Долго он будет? — спросил я.
— Поэты выступают часами, — ответил Алкс. — Лем — лучший. У нас на празднике Священного Дятла он развлекал без перерыву все племя в течение четырнадцати часов, и никому не было скучно. Серот в это время тайком хлебал рассол. Весь выхлебал…