Мечты о женщинах, красивых и так себе
Шрифт:
Тут он повернулся и, злобно штурмуя поток прохожих, вторгся в аптеку, где был частым клиентом.
— Итак, он боится, — продолжил Шас, — быть…
Вот оно, худшее в Шасе, его слабость, его больное место, по которому преспокойно может нанести удар всякий из его врагов, это отвратительное производство текста, а также многочисленных оригинальных и непроизвольных наблюдений, призванных во имя таинственной целесообразности завершить строчку или куплет или катрен или фразу или абзац, читай любой отрывок, которому он стремился придать качество смутной завершенности, мы-то знаем, как такие вещи делаются. Анальный комплекс, что ни говори. Сколько раз Белаква, желая удовлетворить туманную нужду выразить словами утробную замогильность или что-то еще в этом роде, бормотал слог-другой заклинания: «La sua bocca…», [360] «Qui vive la pieta…», [361] «Еще до утра ты прибудешь сюда…», «Ange plein…», [362] «Mais elle, viendra…», [363]
360
Свой рот… (ит.) Ср.: Данте, «Ад», песнь XXXII, 37–40.
361
Жив к добру тот… (um.) Ср.: Данте, «Ад», песнь XX, 28.
362
Ангел полный… (фр.) Первые слова стихотворения Ш. Бодлера «Искупление».
363
Но она, придет… (фр.).
364
Ты так… (нем.) Возможно, аллюзия на слова Фауста о прекрасном мгновении.
365
Джон Бартлетт (1820–1905) — американский писатель и издатель, автор «Словаря цитат» и «Конкорданции к Шекспиру».
Зачем, зачем этот внезапный выпад в сторону Шаса, от которого и так не будет проку? Скоро он растает. Уж за это, надо думать, мы можем поручиться. Тогда зачем этот внезапный укол? Словоблудие, возмутительное сокрытие, elan acquis, [366] catamenia [367] currente calamo. [368]
Мы помним (возможно ли забыть такое!), что когда-то обмолвились, будто надеемся, что именно Шас удавит эту летопись гарротой. Теперь, по зрелому размышлению, мы поняли, что вполне можем обойтись без его помощи. Не исключено даже, что, разозлившись, мы женим его на бойкой Шетланд Шоли, а не на Джинетт Мак-Имярек, да, на другой, мы сделаем так, что эта другая тронет его сердце сказкой, рассказанной в сумерках слез, тщетных слез, пролитых среди вереска (поразительно, если подумать, сколько в этой книге слез и сумерек), вереск доходит ей до пупка, такая аккуратненькая девочка, просто один из пухленьких маленьких чистеньких ароматных спазмов Ницше, Фрейда, опопонакс и асафетида, в Дублине их полным-полно. Пусть только попробует досадить нам еще немного, и мы с ним это сделаем. Мы запрем эту пару в таламусе, пусть каждый день их подвергают психоанализу. Ни за что он не получит и клочочка занавеса, и роли в последнем действии он тоже не получит. Кстати, это самое меньшее, что может его ожидать.
366
Сильный своими устремлениями (фр.).
367
Менструация (лат.).
368
Наспех, букв.: беглым пером (лат.).
Мы упоминали также, что для финальной сцены можем свистнуть Мамочку. Однако теперь, обозрев эту перспективу с достигнутых высот, мы думаем, что нам не стоит этого делать, нет, будет лучше, будет меньше хлопот, если она пребудет в почтенном покое там, где находится, и продолжит нежить, холить и журить (для ее же блага) свою прелестную дочь, откармливая ее, в ожидании подходящей немецкой партии, мясным салатом и венгерским гуляшом… Случайное упоминание, мимолетное воскрешение в памяти этой многоумной мультипары, нянчащейся с Мадонной и даже шевелящей губами в интересах ее ухажера, это приведет к развязке. Пусть остается там, где есть.
О занавесе: если его вообще опускать, ведь он, как вы догадываетесь, может просто сморгнуть словно веко Пексниффа, [369] в полном цветении предпредпоследнего изгиба, или, скажем, внезапно распасться на части, так вот, если вообще опускать занавес, то, нам думается, сделать это должен Белаква, вполне самостоятельно, кланяясь налево и направо, слегка покачивая станом под гром рукоплесканий. Теперь фигура требует, чтобы ее вели дальше. Фигура сулит противопожарный занавес, аварийные выходы, артистическое фойе и служебный вход в театр. Мы отвердим свое крохотное сердце и не пойдем. Что же мы, тяжело груженный трамвай, оперенный штангой? Мы любезно сообщаем фигуре, что, может быть, поможем ей в другой раз.
369
Подразумевается персонаж романа Ч. Диккенса «Мартин Чезлвит», олицетворение ханжества.
Итак,
он боится, что…— Где, — хотел бы знать Б. М., испытывая непреодолимое облегчение оттого, что склянка с маслом, целая и невредимая, лежит у него в кармане, — можно купить курочку ценой в два шиллинга? В большом магазине торговца птицей на Д'Олье-стрит, в «Брэдис» на Доусон-стрит или на рынке?
— Тебе придется бодрствовать всю ночь, — сказал Шас, — и отправиться в «Ле Алль» с первыми проблесками рассвета.
— Свиные колбаски Хаффнера, — Белый Медведь сузил поле исследования, — превосходны, но птица у него дорогая. И если моя семья думает, — он задвигал челюстями, — что я, обливаясь потом, потащусь на Джордж-стрит…
— Сэр, — сказал Шас, осторожно опуская на землю тяжеленную сумку, — теперь мне надо бежать. У меня встреча.
— Что ж, — сказал Белый Медведь, — надеюсь, она хорошенькая.
— С Белаквой, — сказал Шас, отказываясь играть. — Разве ты не видел его после приезда?
Б. М. угрюмо подтвердил, что встречался с ним накануне. И нашел его очень, как бы это сказать, изменившимся.
— Не переменившимся? — выразил надежду Шас.
Не Белому Медведю было об этом судить.
— Другим, — вот все, чем он ограничился. — О нем многие справлялись с нежностью.
— Это так, — сказал Шас, — что ж, — он подвинул сумку ближе к Б. М., - мне надо лететь.
Белый Медведь поковырял в носу и проглотил содержимое.
— В особенности, — сказал он, — Альба.
— Альба?
— Девушка, — вздохнул Б. М. — Ч-у-удесная девушка. Большой друг или была большим другом твоего друга и коллеги месье Либера.
— В самом деле…
— Что ж, — Белый Медведь устал от Шаса, — теперь мне надо бежать. — Внезапно он вспомнил о сумке. — Погоди, — прорычал он, — не убегай с моей сумкой. Если я приду домой без сумки, — сказал он лукаво, надежно ухватив ее за ручки, — знаешь, что со мной сделают?
Шас не имел представления.
— Меня побьют, — сказал Белый Медведь.
Они разлетелись.
Он нашел курочку, твердую и тугую и маленькую, tant pis, зато по указанной цене. Это была большая радость. Разрази гром ублюдочных грабителей. Полкроны за саблегрудую курочку. Merde. Шампанское он купит по дороге домой. Масло и птица пошли в сумку.
— Ну-ну, — сказал он, прочистив горло, проглотив содержимое и изрыгнув высокий красный столб чувства выполненного долга, — ну-ну.
Тишина, умоляем мы вас, и почтение, мы просим вашего пристального внимания. Кто здесь? Следите внимательно. Взирайте, это она, это АЛЬБА.
Смотрите, как она вплывает раньше времени (ибо не в ее правилах заставлять его ждать, нет, это слишком просто) в вестибюль гостиницы, где решила удостоить его свидания. Она была живая, да, живущая в боли, живая и в боли. Она выпьет коньяка, hijo de la puta Blаnса! [370] — так она и сделает и будет проклята на всю galere. [371] Carajo! [372] Положительно, она выпьет коньяка, да еще из бокала для дегустации. «Эннесси» из тюльпана, который стоял в ведерке со льдом. Засыпьте мне рот солью, думала она, солью и песком на веки вечные. Из-за душистого корсета она вынула его последнее письмо, последнее письмо ее последнего. Он искал ее благосклонности.
370
Груб., прибл.: сукин сын (исп.).
371
Галеру (фр.).
372
Грубое испанское ругательство. От carajar — совокупляться.
Он был огромный парень — прямая противоположность хрупкому паруснику Ее высочества, нашему девичьему корвету, нашему цветку Лопе, противоположный полюс.
— Массивный! — восклицала Венерилла. — Массивный мужчина!
«Массивный» — так в Мите, в Западном Мите [373] называли нечто epatant. [374] Венерилла же была альбиной авигеей. [375] Преданной! Она с величайшей радостью, то есть, как неизбежно из этого следует, без малейшей надежды на спасение, отдала бы жизнь за мисс Альбу, за свою маленькую царственную госпожу. Она не заслуживает интереса, никакого интереса.
373
Историческое графство в Ирландии.
374
Потрясающее, сногсшибательное (фр.).
375
В английских романах XVIII в. именем библейской Авигеи часто называли камеристок.
Его звали Джем — штангист, регбист, борец, а не какой-то там любитель детского хоккея или гэльского футбола, лесоруб барышень с колоннами мускулистых бедер, вспухающих позади жезла. Он решил бросить перчатку, он обратился к жанру натруженной прелюдии, вызов следовало облечь в форму маргиналий к тайникам его Пенетралий, его надлежало вручить в предпокоях тайны.
«Ты маленькая чертовка, — испытал он побуждение написать, — ты маленькая ведьмочка ты околдовала меня. Я не большой мастак писать как ты возможно знаешь я не литературный парень в любом смысле слова но ты украла мое сердце и я твой телом и душой и я люблю тебя больше чем можно выразить словами. С того первого восхитительного вечера когда мы встретились чтобы никогда больше не расставаться если бы было по-моему я чувствую что ничего больше не имеет значения если бы я мог однажды принадлежать тебе а ты была бы моей, в высшем смысле слова конечно я имею в виду. Мне не нужно говорить тебе…»