Мечты о женщинах, красивых и так себе

— Дублинская объединенная треклятая трамвайная компания, — орал он, — существует только лишь затем, чтобы волоком тащить своих клиентов в мерзопакостный Грин. Неужели на этом дерьмотворном острове мало зелени? Рискуя жизнью, я забираюсь в ваш окаянный болид, и меня вышвыривают на следующей же из ваших чумных остановок, нравится мне это или нет. Если не Стивенс-грин, так паршивая библиотека Грин. Чего нам не хватает в этой холерной стране, — добавил он уже с панели, — так это красного, и побольше. [383]

383

Одно из поэтических названий Ирландии, страны лугов и зеленых холмов, — «Изумрудный остров».

Увы, кондуктор был тугодум, он был ирландец, звали его Хадсон, и ему недоставало остроумия кокни. Он мог бы отпустить замечательную шутку насчет Грин-стрит, но не сделал этого, шанс был упущен. Гораздо позже, вечером, когда он размышлял о происшествии, правильный ответ (или один из подходящих ответов) все-таки пришел ему в голову, и так, по крайней мере, он обзавелся приличным анекдотцем для сослуживцев из депо. Слишком поздно. Белого Медведя опять не удалось прищучить.

На пути обратно, в бешенстве печатая шаг, отягощенный сумкой, он не преминул жестоко отчитать страдающего расходящимся косоглазием служителя Королевского клуба автомобилистов, небольшого роста мышиной внешности создание, бывшего военного, известного членам клуба под именем Дик Мертвый Глаз. Учтивым жестом Дик просил пешеходов отступить на шаг, дабы автомобили, за въезд и выезд которых он нес ответственность, могли беспрепятственно покинуть гараж. Для человечка это был час пик. Белый Медведь оказался среди пешеходов, он был одним из пешеходов.

— Черт бы тебя драл, — зарычал он, — что мне, всю ночь здесь стоять?

— Простите, сэр, — сказал Дик, жестом призывая его отступить, — это мой долг.

— К чертям собачьим твой долг, — ревел Б. М.

— И вас, сэр, — сказал Дик.

Белый Медведь приподнял свою сумку.

— Ах ты, проклятый наглый сукин сын. — Пена выступила у него изо рта.

Дик стоял на своем, он выполнял свой долг.

— Если вы тронете меня хоть пальцем, — только и заметил он через плечо, — я привлеку вас к суду.

В нашем сумрачном городе, что числится или числился седьмым согласно западной статистике, подобные безобразные сцены не редкость. Люди, занимающие, подобно Белому Медведю, высокое положение в обществе, люди большой культуры, люди чтимые и ведающие в Городе ответственными делами, снисходят до брани с ничтожнейшими из поденщиков. Ушла патрицианская надменность, ушла, как мы склонны думать, вместе с Гарнизоном. [384] Подлый пес научил огрызаться подлого хозяина — рык, лизоблюдство, вой, поднятая лапа: обычная копротехника. И все мы псы во псократии единодушных непристойностей.

384

Британский гарнизон покинул Дублинский замок после провозглашения Ирландского Свободного государства в 1922 г.

(Преувеличение. Диккенс.)

Впрочем, мысль, к изложению которой нам представляется целесообразным приложить теперь некоторые усилия, состоит в том, что мы не сожалеем об уходе Гарнизона из Замка. Вовсе нет. Мы не настолько глупы. Благодаря этому счастливому изгнанию мы заново открываем свой древний ирландский клин. [385] И уж тем более мы не склонны предполагать, что псарня — это сообщество менее утопичное, чем овчарня, или курятник, или садок, или монастырь, или любое другое естественное или стилизованное место размножения. Если эти или схожие termini могли бы предоставить нам точку, любую точку, разве не были бы мы повинны в ad quem? [386] Однако мы не можем не сознавать, после всех этих трудов, что для ad диетуже слишком поздно. Черт побери, разве мы потерпим глупцов в нашем полку?

385

Согласно легенде, первые обитатели Ирландии были долихоцефалами — длинноголовыми людьми, ширина лица которых составляла меньше трех четвертей длины.

386

Terminus ad quern — конечный пункт рассуждения (лат.).

Итак, con moto, [387] нельзя терять ни минуты, а то скука захлестнет нас, мы прибываем к точке, которую следует назвать отправной — a quo, [388] ею не побрезговал бы и Ватто, не ради нас самих, мы остаемся там, где есть, но ради нетерпеливых молодых социологов, которых среди нас предостаточно (Меррион Pay, Портобелло, св. Мария, далее passim), [389] и в особенности ради тех нескольких серьезных молодых людей, которые не забыли поразительную фразу парижского ученого — повелителя тех, кому не терпится высказать свое мнение, — бородатого и доброго малого: нужно начинать перечитывать Прудона или, пожалуй, нужно сызнова начинать читать Прудона. Ему всего лишь нужно поместить себя в средоточие, всего лишь подпоясать похотливые чресла, этому пылкому политико-социальному, психо-научному все вынюхивающему исследователю, и с Blick этой, так сказать, Punkt, ему откроется замечательный вид: французские провинциальные городки, Пять городов, Твид, эмиграция на запад, итальянская община, увы, быстро тающая, тяжелая участь крестьянина в современной Европе, великолепный декаданс великих городов на западе (и на востоке, насколько нам известно), продажа и покупка рабочей силы на рынке и ее складирование в тавернах. И т. д.

387

С подвижностью (муз. у ит.).

388

Terminus a quo — исходный пункт рассуждения (лат.).

389

Везде (лат.).

Так, из непосредственно предшествующих сему строк мы заключаем, что — если только мы не перестанем, в духе Титании, прижимать к груди ослов, [390] не перестанем тешить себя, в здоровом гипнотическом сне прижимая к сердцу Хадсонов и Мертвых Глаз из ежедневных, да что там, ежечасных кошмаров, не перестанем любоваться их ужимками и ухмылками, но научимся различать все великие и малые вещи, все детали встречающегося нам на пути антикварного хлама, словно они — бесконечные покровы бесчисленных луковиц, если только мы не заставим себя взрастить ту божественную, хрупкую Fiinkelein любопытства, что происходит из желания навсегда установить нетленную связь между объектом и его изображением, раздражителем и вызванным им молекулярным брожением, percipi и percipere, [391] — что нам так и не удастся понять, на какой же хрупкой платформе, Beobachtungpost, [392] и одновременно трамплине мы оказались, настороженно балансируя, искрясь талантом, готовясь безбоязненно, в ласточкином полете отправиться через прозрачный воздух в волшебную страну.

390

Юмористическая отсылка к пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь».

391

Слова из максимы английского философа Джорджа Беркли (1685–1753): Esse est percipi aut percipere — Существовать означает быть воспринимаемым или воспринимать (лат.).

392

Пункте наблюдения (нем.).

От Хадсонов, и Мертвых Глаз, и Белых Медведей — в волшебную страну! Нужно только следовать указаниям. Ибо волшебством мы называем не молоко и мед (Боже упаси), и не Златые Залы Забвения, где наконец все пребывают в добром здравии, и не предвечные пряники, нет, но отсутствие Белых Медведей и Мертвых Глаз и копротехники, в которой они согласуются. Речь идет об устранении такого класса лиц и такого класса вещей. В заключении не содержится и следа, и намека на смрад исходных посылок. Как вам это в качестве изящного силлогизма? Только так и можно избавиться от подлого сумбура, и злобной глупости, и запаянной в жестяную банку культуры. Цереброжонглерство. Вот как надо избавляться от облаченных в мантию поэтов и деревенщин в униформе. Поначалу просвечиваете их рентгеном, сдираете с них миллионы кожистых покровов. На это требуется время, но работа приятная. Потом, осознав, что вы добрались до сердцевины и ядра и гнезда болезни, вы обнаруживаете там — bel niente. [393] Что ж, мало что в мире можно назвать более bel, чем niente, но в качестве исходной посылки, будь вы самим Аббатом, [394] оно представляет собой некие сложности манипулятивного характера. Итак, вы вытаскиваете на свет божий волшебную палочку и высекаете из воздуха любые мыслимые посылки, ad ваше сладкое libitum. [395] Вам придется считаться с этими посылками, от них не избавиться, так что будьте осмотрительны, это решающий момент. Затем следуйте установленным процедурам. Публика не заметит обмана. Публика слишком занята, публика восхищается цельнокройным трико фокусника и вслушивается в его скороговорку. Все, что нужно, — это следовать указаниям.

393

Сладостное ничто (ит.).

394

Возможно, «Аббат Гавриил» из части «Und» романа.

395

На усмотрение (лат.).

Он все ближе. Изрыгая и пожирая кровяные сгустки, он вступает в спор с лестницей крыльца, задыхаясь под ношей собственного веса, он попирает ступеньки, грубо расставляя лапы по диагонали, он отшвыривает их с дороги одну за другой.

Ах, где теперь те сильные нервные ступни, пахнущие папоротником и тимьяном, ступни Билитис, или целомудренной охотницы, или мускулистой девчонки-танцовщицы, чуть шелушащиеся, бегущие по прибрежным уступам бледно-красного мрамора? Они далеко, доктор Шолль. [396] Или грязные упитанные ножки маленького Стёбли, он был ленивый пастушок, голубой цветок в горах, он сидит враскоряку нежной задницей в горной росе, обстругивает свой посошок на опушке темного леса, он словно ангелочек делла Роббиа, на щеках у него, говорят, персиковый пушок, но какое это имеет значение, вот его ножки, между пальцами засохла грязь, на подъеме стопы следы тины. Весь скот на лиги вокруг, на склонах принадлежит его отцу. Скот доверили ему, он — пастушок. А вот и Джеймс, герой, стальной горовосходитель, большими шагами перемахивает через жесткую грабовую изгородь. Не успеешь оглянуться, и уже настало утро.

396

Уильям Шолль (1882–1968) — американский предприниматель и конструктор ортопедической обуви.

Б. М. опустил на оттоманку себя, свою великую ношу, пальто, сумку, шляпу, слизь, ярость и изнеможение — в ту самую секунду, когда Альбе пришло в голову спустить свои благородные ноги на пол и освободить ему место рядом. После нескольких минут молчания и отстраненности (он — тяжело дышал, она — ожидала, пока жар этого мужчины спадет, пока утихнут литавры и барабаны мучительных часов, проведенных им в дороге), после нескольких ложных выпадов и мимоходом брошенных замечаний, свидетельствующих о ее удивлении его откровенностью и о его радости тому, что она не обиделась и не ушла секунда в секунду, но дождалась его и позволила себе даровать ему несколько милостивых минут, между ними произошел симпатичный ультрамодный диалог, каковой без оборок и воланов (устали от них) воспроизводится ниже.

Б. М. Говоря по правде, я нашел Белакву более изменившимся, чем можно было ожидать за время столь краткого отсутствия. Погрустневшим физически и отвердевшим умственно, надеюсь, это не склероз, и еще эта мрачность, если судить по нескольким словам, которыми он меня удостоил после приезда, они необычные и шокируют меня тем больше потому, что исходят от человека, всегда отличавшегося очаровательной любознательностью и энтузиазмом в отношении cosa mentale, [397] притом без тривиальной наивности. Возможно, я преувеличиваю. Надеюсь, что так. Я сказал Шасу, вы знаете Шаса…

397

Умственных вещей (ит.).