Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Бомж, которого записали как Петра Евсеенко, сидел на длинной обшарпанной скамейке, вытянув ноги — без носков, зато в отличных штиблетах, тех самых, которые так подробно описали им с Артемом родители Щукина.
— Я ничего не делал! — заявил гражданин Евсеенко, едва лишь Павел переступил порог «обезьянника». — Меня ни за что задержали, и я требую адвоката!
— Может, тебе еще «поляну» накрыть и цыган вызвать? — добродушно поинтересовался сержант.
— Злой ты человек, Олег Петрович, — качая косматой головой, пробубнил задержанный, и Павел заключил из этого, что Евсеенко — частый гость в этом участке. — Прям зверь!
— Ладно, — усмехнулся «зверь». — Вы тут побеседуйте, а я пойду перекушу.
Трофименко с интересом разглядывал бомжа, который, в свою очередь, тоже
— Итак, Петр… — начал он.
— Владленович, — уточнил задержанный.
— Итак, Петр Владленович, — с готовностью подхватил Павел, — вас задержали за пьяную драку?
Собеседник ответил не сразу, словно бы взвешивая, стоит ли молодой следователь того, чтобы вести с ним беседу? Трофименко терпеливо ждал. За время работы с майором Карпухиным он нахватался от начальника определенных приемов и часто имел возможность убедиться в том, что Карпухин — далеко не типичный представитель своей профессии. Несмотря на его простоватую внешность, Артем Иванович, в отличие от большинства его коллег, предпочитал вежливость в общении с подозреваемыми. Еще в первые дни, когда Павел с удивлением отметил эту его особенность, Карпухин пояснил:
— Понимаешь, стажер, никто ведь еще не придумал ничего лучше правил, прописанных в Библии, в частности — «обращайся с другими так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой». Знаком тебе такой постулат? Так вот, самый отъявленный негодяй и убийца в душе желает уважения к собственной личности. Подавляя его, играя мускулами, когда наручники уже надеты на его руки, ты вызываешь в нем лишь ненависть. Ненависть — это совсем не то, что тебе нужно, ежели ты хочешь заставить его общаться с тобой на равных, а ведь только общаясь таким образом, вы имеете право ожидать друг от друга откровенности. Не думай, что ваше положение типа «начальник — подчиненный» сохранится навсегда. Все в жизни меняется, и когда-нибудь этот человек может оказаться на том месте, на котором сейчас, надувая щеки и куражась, стоишь ты. Будь вежлив и предупредителен, и любой отморозок, почувствовав это, не перевоспитается, конечно, но захочет не ударить в грязь лицом в твоем присутствии!..
— Почему сразу пьяную? — передернул плечами Евсеенко. — Просто не надо лезть, куда не приглашают!
— Вы о чем?
Павел усиленно делал вид, что его страшно интересуют обстоятельства задержания бомжа, хотя единственным, что по-настоящему занимало его мысли, были красивые ботинки Евсеенко, надетые на босу ногу.
— Те ребята притащились из другого района, — пояснил бомж, удивленный и даже, пожалуй, польщенный интересом Трофименко.
По правде сказать, он испугался, когда дежурный притащил сюда этого нового парня. По крайней мере, Олега он знал — не первый день замужем, как говорится, и он был не самым страшным человеком в этой структуре, от которой Евсеенко уже не раз пришлось серьезно пострадать. Его частенько били — правда, ни разу не избивали до полусмерти, как некоторых его товарищей. Бывало, и деньги отнимали, и вещи, добытые с таким трудом, но Олег обычно этого не делал, и хотя бы за это Евсеенко испытывал к нему нечто похожее на чувство благодарности. Такое чувство испытывает пес, которого хозяин бьет, однако не слишком жестоко. Появление же нового лица, более важного, насколько мог заключить бомж, в его камере, говорило о том, что речь идет о куда более серьезных делах, и он никак не мог взять в толк — что это за дела такие? Вернее, мысли на этот счет у него имелись, но Евсеенко искренне надеялся, что он ошибается. К счастью, молодой следователь не стал его лупить и даже начал задавать обычные вопросы, что заставило его наконец расслабиться и поверить в то, что самого страшного ему удалось избежать.
— Мы всегда харчимся у этого «Макдоналдса» — нас там каждая собака знает, — продолжил он. — А они решили, что могут просто так прийти и перебить нам весь бизнес!
— Бизнес?
Быстрый взгляд Евсеенко скользнул по лицу Трофименко, выражавшему откровенную заинтересованность. Не сболтнул ли он чего лишнего?
— Ну, нужно же как-то выживать, — пробормотал он, все же решив, что большой
беды из этого не будет: в конце концов, Россия — страна со свободной капиталистической экономикой, разве нет? — Но мы берем только свежак! — тут же добавил он в свое оправдание. — В конце дня они выбрасывают такие хорошие продукты и вещи — пластиковую посуду там, вилки-ложки…— Значит, вы все это продаете?
— Когда удается. А больше, конечно, сами используем, а те, пришлые, решили нас обобрать, как лохов… Только шиш им вышел — не на тех напали!
Бомж гордо расправил плечи и бросил на Павла взгляд, исполненный чувства собственного достоинства. Интересно, подумал Трофименко, как человек, униженный уже самим способом своего существования, неожиданно обретает подобие гордости, как только окажется в соответствующих обстоятельствах!
— А что, — проговорил Трофименко спустя несколько минут, — та помойка, у «Макдоналдса», — единственное место, где вы обретаетесь?
— Да нет, конечно! Другие места есть, хлебные. Но та — самая лучшая, потому как свежачок там, понимаешь, начальник?
— А одежду вы где достаете?
Бомж слегка заволновался:
— Да где-где… Где придется — вот где! Отец Андрей подкидывает иногда — ему приносят то, что не нужно, прямо в церковь. Или вот, к примеру, народ выкидывает то, что не по размеру, или покойники… Короче, если кто помирает, ему ведь шмотки не нужны больше, так?
— И ботиночки эти вы тоже взяли у того, кому они больше не нужны, да? — вдруг подавшись вперед, задал вопрос Трофименко, огорошив Евсеенко. — С покойника сняли?
— Я? Да нет… Да я… — забормотал тот, шныряя глазами по небольшому помещению камеры, словно надеясь отыскать некую лазейку, через которую он смог бы выскользнуть наружу. — Да ты что, начальник, на помойке я нашел эти ботинки — лежали там вместе с другим барахлом!
— Да, новые ботинки от «Тестони» валялись на помойке — очень убедительно, гражданин Евсеенко!
— От какого еще «Тестони»?
— Фирма такая. Знаете, сколько стоят эти штиблеты, Петр Владленович? Четыреста тысяч!
— Ч-четыреста т-тысяч чего?
— Рублей, Петр Владленович, наших российских рублей! За такие деньги можно и убить, верно?
— У-убить? — прошелестел Евсеенко, буквально вжимаясь всем телом в лавку, на которой он сидел. — Господь с тобой, товарищ следователь… К-к-как убить-то?
— Ну, это вы мне расскажете — как убили Валерия Щукина, у которого вся жизнь молодая была впереди! Расскажете?
— Да я… Гражданин следователь, я тут ни при чем! Никого я не убивал, да я в жизни никого пальцем не тронул…
— Правда? А вот по протоколу задержания этого не скажешь! — парировал Павел, потрясая тонкой папкой перед носом Евсеенко. — Телесные повреждения, сломанные носы, трещина в челюсти…
— Так то ж в драке получилось — не смотрел я, куда бью! Да и не один же я был, много нас… А они, думаете, стояли и смотрели? Да они нас так метелили — спасибо, патруль мимо проезжал, а то еще неизвестно…
— Где вы достали эти ботинки? — сурово спросил его Павел.
Инстинктивно бомж подобрал под себя ноги. Трофименко, сам от себя не ожидая такой реакции, вдруг почувствовал жалость. Ежу понятно, что этот несчастный, опустившийся мужик никого не убивал, но надо было ковать железо, пока горячо, и Павел не мог позволить человечности возобладать над здравым смыслом.
— На помойке нашел, я же говорю! — упрямо отозвался Евсеенко.
— Неправда, и я это легко докажу! Парень, с которого вы сняли обувь, лежит сейчас в морге. Его родители спят и видят, чтобы убийца понес заслуженное наказание. Знаете, кто его отец? У него собственная охранная фирма, так что можете себе представить, что он с вами сделает, если узнает, что вы причастны к убийству!
— Вы не можете… Я же ни в чем не виноват!
Павел действовал по «инструкции», применяемой Карпухиным. Переходить от уговоров к угрозам нужно быстро, без предупреждения, и «брать на понт» любыми способами, даже незаконными, — в конце концов, к делу это не пришьешь, и по завершении следствия останутся лишь слова обвиняемого против слов следователя — не приходится задумываться над тем, кому поверят больше в случае чего.