Мельбурн – Москва

Когда я вернулся домой, то с порога услышал доносившееся из комнаты сопение Игорька, а вся квартира благоухала свежими розами. Маша сидела на кухне и с присущей ей добросовестностью набирала текст доклада, рядом с ней на полу, в наполненной водой банке из-под маринованных огурцов, стоял огромный букет.

– Алешенька, – сказала она, потянувшись ко мне за поцелуем, – ты посмотри, пожалуйста, ребенок, кажется, опять сполз – сопит. Мне еще два абзаца допечатать, вставать лень. Розы хорошо пахнут, да? А посуду я помыла.

– Спасибо, ты настоящий друг, – с чувством произнес я, сходил в комнату поправить Игорьку подушку и, вернувшись, верхом уселся на табуретку напротив своей печатающей жены.

– Только не отвлекай, ладно? – ее тоненький указательный пальчик предостерегающе поднялся. – Еще двадцать минут. Возьми в холодильнике рыбу, я пожарила.

Я добросовестно выждал двадцать минут, успев за это время съесть два куска жареной трески, а когда Маша с облегчением оторвалась от ноутбука, спросил:

– Маш, ты в курсе, что Ишханов в тебя влюблен? Вон, какие розы приволок.

– А, ну да, конечно, – равнодушно ответила она, – знаю. Ну и что, я люблю розы.

Я чуть не подпрыгнул вместе с табуреткой.

– Как это что? У тебя как-никак есть муж, а тут посторонний человек, твой работодатель, имеет на тебя виды, дарит цветы, и ты так спокойно об этом говоришь? Или между вами все уже….

Я-то, конечно, ни на минуту не допускал подобной возможности, но сама мысль об этом была столь ужасна, что голос мой прервался. Маша тяжело вздохнула.

– Только не кричи, ладно? Если будешь меня душить, то души тихо, а то ребенок проснется. Ну, влюблен, а что я должна была делать? Конечно, если бы он начал по наглому приставать, пришлось бы брать расчет, а так зачем уходить? Я притворяюсь наивной дурочкой, и он держится на расстоянии – дураки и блаженные во все времена считались неприкосновенными.

– И ты не поняла, что сегодня он явился сюда в мое отсутствие с определенной целью, а вовсе не из-за этого дурацкого доклада?

– Все я поняла, не идиотка, это он малость не рассчитал – забыл, наверное, что такое однокомнатная квартира, где спит ребенок, решил, что мы с ним будем готовиться к докладу в будуаре типа Лялькиного в Триумф Паласе. Не при спящем же Игорьке ему меня было обольщать и не на кухне среди грязной посуды.

– Какое счастье, что я не помыл посуду, – пробурчал я. – Выкини к черту эти розы!

– Не собираюсь, розы ни в чем не виноваты, а посуду ты вместо меня вымоешь завтра.

– Нет, ты выкинешь эти розы, бессовестная тиранка! – проговорил я и с угрожающим видом поднялся со своей табуретки, но Маша уже стояла вплотную ко мне, ее высокая грудь прижималась к моей, пальцы торопливо расстегивали пуговицы моей рубашки.

– Ну, задуши меня, – прошептала она, – я так соскучилась!

Когда мы, придя в себя после отбушевавшего урагана страсти, блаженно вытянулись на прохладных простынях, я все же не удержался, спросил:

– Ладно, если уж ты знала, что этому придурку не доклад был нужен, а другое, так что же ты, как проклятая, сидела и весь вечер печатала?

– Во-первых, нельзя называть других людей придурками, – строго ответила моя училка, – а во-вторых, если начал дело, то нужно довести его до конца.

Не знаю, чем окончилась бы эта драма, но Маша после нашего разговора все же решила не играть больше с огнем и поступитла разумно – взяла на лето отпуск за свой счет. В начале июня мы сняли дачу под Серпуховом, а вскоре депутаты Госдумы ушли в отпуск, и Гюля увезла мужа в Майами – залечивать душевные раны.

Не знаю, как там в Америке, а у нас в Московском регионе июль выдался жаркий. В поселке Щапово, где мы сняли дачу, было большое чистое озеро, и я начал учить Игорька плавать. У него это получалось неплохо – под конец он даже начал отпускать мои руки и самостоятельно держался на поверхности, колотя руками и ногами. Маша, смертельно боявшаяся воды, бегала по берегу, как курица-наседка и кричала:

– Надень на ребенка спасательный жилет, Леша! Надень, умоляю, я этого не переживу!

Я же всех этих приспособлений типа надувных жилетов и кругов терпеть не мог. Человек, по моему мнению, должен сразу понять, что у него с водой один и тот же удельный вес, только от него самого зависит, пойти ко дну или всплыть.

– Пусть учится плавать самостоятельно, – сердито возражал я, и сын был со мной вполне солидарен.

– Хочу сам! – в голосе его слышалось легкое презрение к женской слабости матери.

Он уже вовсю болтал, и мы подчас развлекались, проводя с ним небольшие диалоги.

– Мальчик, как тебя зовут?

– Иголь Алексеевич Лусанов.

– Сколько тебе лет?

– Сколо тли, я пойду в детский сад.

Меня тревожило, что он все никак не выговаривает звук «р», но Маша успокаивала:

– Ничего, пойдет в детский сад, там будет с логопедом заниматься.

К концу августа резко похолодало, но мы откладывали отъезд до последнего – так не хотелось из благодатной деревенской тишины возвращаться в суету большого города. Дни становились все короче, чаще шли дожди, подходил к концу мой отпуск. После раннего и короткого бабьего лета мы вернулись в Москву.

Глава тринадцатая

Столица встретила нас мелким осенним дождем. В течение оставшейся до конца моего отпуска недели Маша тщетно ждала хорошей погоды, чтобы выпроводить нас с Игорем на улицу и провести ежегодную генеральную уборку – за все дни в сером небе ни разу не появилось просвета, если дождь и утихал на пару часов, то потом начинал лить с удвоенной силой. Наконец, отчаявшись от нас избавиться, она приступила к делу. Из-за того, что мы с Игорем под видом помощи добросовестно мешали, уборка затянулась до позднего вечера. Усталый Игорек прикорнул на диване, Маша пошла на кухню готовить сильно припозднившийся ужин, а я отправился выливать в унитаз остатки грязной воды из ведра. И в это время в комнате зазвонил мой мобильник. Он разбудил Игоря, который звонко и очень четко прокричал:

– Папа, твой телефон звонит!

Номер на дисплее не высветился, и осевший, незнакомый, как показалось мне вначале, голос сдавленно прохрипел:

– Леша, это ты? Леша, родной, наш сын погиб. Сыночек мой ненаглядный, мне теперь не жить! Прощай, Лешенька, прости меня за все!

– Лялька! – закричал я, узнав, наконец, этот страшный голос. – Лялька, подожди!

Телефон молчал. Маша, прибежавшая из кухни, стояла на пороге и смотрела, как я трясу бессловесную трубку.

– В чем дело, Леша, ты мне объяснишь? Это была Ляля?

– Да, она сказала…

Уже не думая, совершенно растерявшись, я передал ей слова Ляльки. Маша склонила голову вбок и посмотрела на меня каким-то изучающим взглядом – словно видела впервые.

– Так это все-таки твой ребенок? – ровным голосом спросила она.

– Да, да, черт подери, но я ни в чем не виноват! Она меня чем-то опоила, специально.

– Я поняла кое-что, еще когда ты бредил, но не была уверена. Ты должен был сказать мне все с самого начала, Алеша, я давно заметила в ней что-то нездоровое. И я прекрасно знаю, какие бывают наркотики, у меня Катя работает в милиции с несовершеннолетними.