Мемуары мертвого незнакомца

— Это моя вредная привычка, — прокомментировал последнюю покупку Давид. — Была б моя воля, питался бы только ими.

— А по тебе не скажешь, что ты поклонник «неправильных» продуктов.

— Это потому, что я их редко употребляю. Возраст дает о себе знать. Приходится следить за питанием. — Он подмигнул ей. — Ты только никому не говори. Я всем вру, что для того, чтобы быть в форме, не прилагаю никаких усилий.

— Почему?

— Сам не знаю. Мы же грузины, довольно странный народ. Все боимся уронить свою мужественность. А сидеть на диетах, это как-то по-женски.

Покинув магазин, они прошли к реке. Спустились к воде в том месте, где сидели, когда были детьми. Дато взял на кассе магазина рекламные листовки и постелил их на каменные ступени. Но, сев, тут же вскочил, стянул с себя пуловер и бросил сверху.

— Холодно, застудишься еще, — сказал он.

— Тебе будет зябко в одной футболке. С реки дует.

— Я закаленный, — отмахнулся Дато.

Он разлил виски по пластиковым стаканчикам. Затем сунул Маше в руку шоколадку. Она развернула ее, попробовала. Шоколад оказался ее любимым: горьким, с лесными орехами.

— Тихо здесь, — прошептал Дато. — Слышно, как рыба плещется…

— К дождю.

— В Москве такой тишины не бывает. Даже на окраине, не говоря о центре.

— Ты живешь в Москве?

— Да.

— Давно?

— Как уехал из Грузии, так и обосновался там.

— Двадцать лет в одном городе с тобой прожили и ни разу не встретились.

— Значит, не время было. И не место.

— Давай за Тбилиси! — предложила Маша. — За этот необыкновенный город!

— Поддерживаю!

Они, высоко подняв стаканчики, чокнулись. Свет, льющийся от фонарей набережной, прошел сквозь виски, и напиток заиграл, как янтарь. Маша, полюбовавшись, выпила. Горло обожгло. Она закашлялась.

— Нет, не мой это напиток, — выдохнула она, восстановив дыхание.

— Я тоже не особенно любил виски до тех пор, пока не раскрыл для себя прелесть его вкуса.

— И в чем прелесть?

— Ты будешь смеяться, но мне кажется, вискарь отдает гниловатыми яблоками.

— Да брось?

— Серьезно. А ты помнишь, как мне нравились побитые яблоки?

— Ты и меня научил их любить, — улыбнулась она. — Налей мне еще виски, хочу распробовать…

Дато плеснул еще «Чиваса». Только теперь немного, не как в прошлый раз.

Маша сделала маленький глоток. Посмаковала, проглотила. Причмокнула.

— Правда, отдает яблоками.

— Будешь? — Дато открыл чипсы и протянул ей. Маша отрицательно покачала головой. — Зря. Вкусные, зараза… — И начал с аппетитом поедать хрустящий картофель. — Ты сюда, как я понимаю, насовсем?

— Да. А ты?

— Нет. Должен уехать уже завтра. Но придется задержаться.

Он был задумчив. Грыз чипсы и смотрел на воду. Отправляя их в рот, едва касался подушечками пальцев губ. Иногда облизывал их кончиком языка. Маша смотрела на него, не отрывая взгляда, пока не устыдилась. Ее возбуждал Дато в эти минуты. То, как он касался своих губ, как слизывал с пальцев крошки, было так сексуально!

Давид заметил ее пристальный взгляд и вытер рот.

— Перемазался, да? — спросил он, откладывая чипсы и взяв воду, чтобы запить их.

— Да, немного… Но я смотрела на твою руку.

— А что с ней? — Дато повертел кистью перед глазами.

— На ней нет кольца. Ты не женат?

— В разводе.

— Дети?

— Нет. А у тебя?

— Тоже.

— Почему? — он был удивлен. — Ты создана для материнства.

— Так получилось. Вернее, не получилось.

— Прости, Маша, если этим вопросом я тебя расстроил…

— Ничего страшного.

— Но ты ведь еще молода! Сможешь стать матерью, если пожелаешь.

Она решила замять эту тему, бодро улыбнулась и спросила:

— Чем ты занимаешься в Москве?

— Торгую.

— Чем, если не секрет?

— Не секрет. Запчастями автомобильными. Как только переехал, признаюсь, краденые сбывал. Теперь все легально. У меня несколько магазинов по всей столице. Думаю, автосалон открыть.

Маша смотрела на него и не могла отделаться от ощущения, что все происходящее — сон. Она сидит с Дато, от которого еще утром пыталась убежать, пьет виски, болтает по-приятельски. Никакого напряга! Он спокойный, рассудительный, серьезный, ироничный, зрелый. С ним легко беседовать. И в то же время невероятно трудно. Да, слова сами льются. Потому что Дато теперь… спокойный, рассудительный, серьезный, ироничный…

Но почему она видит в нем того же башибузука, которого полюбила?

И внутренне трепещет в ожидании, когда он проявится.

— Мне часто снится Тбилиси, — прервал молчание Дато. — А тебе?

— Тоже… — Она сделала глоток. — В большинстве моих снов действие происходит в нашей квартире на Плеханова. Не в бабушкиной, не в мужниной московской… В этой, тбилисской. Те мне вообще не снятся. Как будто я в них не жила никогда.

— А мне наша квартира не снится совсем. Что странно. Ведь с ней связаны все воспоминания о детстве. И именно они закладывают фундамент наших подсознательных ассоциаций.

— Да, это странно.

— Но я во снах постоянно ношусь по Руставели. Не всегда на Казбеках, велосипеде или мотоцикле. Иногда по-собачьи. На четырех лапах. И это такой кайф!

— Почему ты не звонил и не писал? — выпалила Маша. Она мучилась этим вопросом не только в дни томительного ожидания двадцать лет назад, но и все последующие годы.

— Когда? Кому? — не понял Дато.

— Тогда. Мне.

— Ааа, вот ты о чем… Я не мог.

— Ты что, весь месяц провел в подвале? Связанный по рукам и ногам? Или ты был при смерти, не мог ни говорить, ни писать? У тебя отшибло память, и ты запамятовал, что о тебе беспокоятся невеста и брат? Да мы похоронили тебя двадцать раз. Понимаешь?

— И вы так скорбели по мне, что решили спариться?

— Какое слово-то подобрал! — возмутилась Маша.

— Нормальное, — огрызнулся он. — От слова «пара».

— Мы можем сейчас разругаться в пух и прах, а можем поговорить, как цивилизованные люди, — сбавила тон Маша. Все же она женщина, должна быть мудрее. — Меня этот вопрос беспокоил все годы… Все, Дато, понимаешь? Я же миллионы раз проживала и муки ожидания, и ад своего… не побоюсь этого слова, грехопадения… И все думала о том, что его не было бы, соизволь ты подать весточку о себе.

— Я убил человека, Маша. И не знал, как с этим жить. Поэтому не звонил, не писал… Был сам себе противен. Посещали мысли о суициде. Но я справился с собой. И как только это произошло, я вернулся домой.

— Кого ты убил?

— У нас была стычка с советскими военными. Серьезная заваруха. Троих наших ранили, одного серьезно, он умер. У кого было оружие, тот отстреливался. У меня только нож. И я перерезал одному из солдат горло. Он был совсем молоденький, чуть постарше меня. Я видел его глаза, когда жизнь покидала парня. В них было столько всего. Сначала удивление, потом сомнение, будто он не верил своим ощущениям, затем ужас и, наконец, мольба… Он смотрел на меня и просил — спаси, спаси меня…