Мера Наказания

"Почему любила? Почему в прошедшем времени?" - подсознательно проносится в голове у Веньки.

– Ну и напились мы с ней. Стал я ей все это жестко выговаривать. Ну, со мной или не со мной, а по кабакам, а она мне, раз такая тема, то я в доказательство верности своей тебе готова отдаться. И на кровать, снимает с себя одежду. У меня прямо все перевернулось. Я ведь с ней не спал до этого. Так, обнимульчики, поцелуйчики. В общем, крыша поехала от ее слов. Залез на нее, перевозбудился от любви своей и от ее обнаженного вида, и сразу же кончил. Хотел же, чтобы и ей хорошо было, а тут как-то раз и все. А она дура пьяная смеется, говорит, что-то ты быстро как кролик. И хер у тебя с мизинец. Как вот с тобой таким кроликом дружить, если и сексом нормально заниматься не умеешь, вот до этого у нее был хер какой-то. Представляешь?! Она мне все это пьяная говорит и ржет. Так вот, якобы этот хер, ее мог драть по часу в разных вариациях. Ну и помутилось тут у меня что-то от этих слов. Крыша поехала. Она уже трусики одела, а я их рванул назад, разорвал как-то. Помню, стал кричать ей, что и я сейчас ее отдеру не по любви, а по часу, как суку последнюю. Она пощечину мне влепила. А я машинально, наверно, по инстинкту, не помню, не знаю, как так получилось, в ответку ей по лицу кулаком раз или два. Она упала. Я на нее залез. Но ничего не получилось. А потом смотрю, задергалась она как-то странно и все, глаза закатила. Не дышит. Я и так и сяк, дыхание ей стал искусственное делать, по щекам, никак. Испугался очень. Вообще ничего не понимал, что так вот произошло. И как так могло все это произойти. Вчера только все по другому, еще несколько минут назад, целоваться лезла, в верности клялась и отдаться готова была. А сейчас уже все, мертвая почему-то. Испугался я. Не знал что делать. Побежал от страха, куда, не помню. Вот так-то. Потом запил, недели две, не помню сколько. А потом меня забрали. Сначала оказывается, на дядьку ее подумали. А потом уже на меня вышли. Кто-то видел нас там вместе возле дачи. Следаку все честно выложил. Как тебе рассказал. Не поверил. Говорит, если по обоюдному желанию было бы, то и трусы бы не были порванными, и черепно-мозговой травмы не было бы. Вменили часть третью сто тридцать первой, то есть изнасилование несовершеннолетней и часть четвертую сто одиннадцатой, то есть умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть. И на арест. А там этот, которого видели на днях, который тебя судит. Я ему тоже все как на духу, плакал даже, не было, говорю, изнасилования, а он мне, речь сейчас не об этом, а о мере пресечения до суда. И закрыл. Он закрыл. А в изоляторе блатные сразу пробивают что почем. Малолетку, говорят, трахнул и убил, не годится так, у нас за это суровей, чем по закону мера наказания. Я им тоже все, как есть рассказал. Они не верят. Один там был самый авторитетный. Говорит, лады, базару нет, мол, мы не беспредельщики, давай так: привезешь оправдательный - живи, привезешь на эту тему обвинительный, будет тебе полный пипец, а пока не трогаем. Потом суд был. И опять этот. Я молился, чтобы по изнасилованию оправдали. Чтобы справедливость вот получилась. А он... Убью. Не поверил, признал виновным по двум статьям и по совокупности двенадцать лет. Головой об стену бился, понимал, что все, в СИЗО крышка будет. Но конвой спеленал. Зашел в камеру. Человек двадцать там было. Спрашивает авторитет результат. А мне и сказать страшно. Дрожу стою, боюсь. Тот понял все, покачал головой. А потом ночью закрутили, рот херней какой-то закрыли и все. Бился, как мог, да куда уж. И во второй раз бился, и потом, но только хуже. Что я могу, если все предрешено, и я один, а их десяток, и менты глаза закрывают. Насильник же. Ты ведь хотел это все слышать? Вот тебе и правда. Издевались, как могли. Хотел вздернуться, не дают, присматривают. Написал касатку. И в касатке поверили. Хотя и сам уже ни во что не верил. Нет, говорят, веских доказательств виновности в изнасиловании, то есть вступления в связь помимо воли, и телесных повреждений на эту тему нет, а сами по себе порванные трусики такими доказательствами не являются, и поскольку неустранимые сомнения в виновности трактуются в пользу обвиняемого - оправдать по изнасилованию. А за тяжкие телесные оставили семь и два. Но было поздно. Меня уже это не спасло. Так и пошел по этапу...

Мысли роем в голове от Гогиного рассказа. Воспоминания из детства. Эта девка перед глазами. Не зря же он ее сразу же невзлюбил блядищу. Как чувствовал, что Гоге беда из-за нее будет. Судья этот, не поверивший. Потом опять, Гога хмурый и пьяный запоями, но уже без этой девки. А он, придурок, малолетний и рад, что девки нет, не понимая, что случилось на самом деле. И вот уже ночь у Тоньки в доме и эти непонятные тогда ему Тонькины слова "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." И вдруг ощущенье, что рядом с ним лежит настоящий убийца. Самый настоящий, а не киношный. Вот его рука, которая отправила ту блядь на тот свет. Даже страшно. А девку все-таки жалко. Красть это ладно. Но чтобы убить? Нет. Нет. Нет. И снова эта девка перед глазами...

– Убью суку, - разбивает рой Гога.

– Кого?
– не понимает Венька.

– Судью. Я уже думал об этом. Потом думал, что откинусь, все наладится. Но уже ничего не наладится. Ничего...

– Ага, - невольно соглашается Венька.

– Убью. Если бы не он, ничего бы этого не произошло. Если бы он поверил. Оправдал. Вернулся бы в хату без проблем. И лямку бы тянул за то, что на самом деле натворил, наравне со всеми. Мужиком бы был. Была бы жизнь. А так он ее у меня забрал. И я у него ее заберу. Убью, - Гога уже не плачет и все это говорит как-то отрешенно. "Тоже мне убийца без штанов", - думает Венька и не обращает на слова Гоги какого-либо внимания...

Идут в соседний лес, чтобы отлежаться. Светает, и нужно успеть до людей. Одно название, что идут. Венька как-то еще держится, но Гога сам идти не может. Корчится от боли, и от боли подгибаются, не слушаются ноги. Фактически Венька тащит его на себе. По пути попадается лужа от вчерашнего дождя, и нужно умыться. Пусть в луже, но умыться от грязи, крови и дерьма. Потом отлеживаются в лесу. И Гога уже совсем не тот, что был несколькими днями раньше. Жалкая, осунувшаяся тень, серое пятно того незабываемого из детства Веньки Гоги. Кумира. Жалость и отвращение к нему гуляют в Венькином сердце, но уже никак не восхищение. "Тебе бы в больничку", - констатирует он. "Пройдет, - обещает в ответ Гога, - пару дней и все пройдет. Нужно только отлежаться". Затем они размышляют, что же теперь им делать дальше. Дома нет, денег нет, документов о том, что они человеки - нет тоже. Да и штаны Гогины в хлам. А без штанов никак нельзя. Одно спасает: весна, и уже тепло. Ночевать возможно и под открытым небом. Вот и решают, что Гога останется пока здесь в лесу и будет отлеживаться, а он, Венька, пойдет в город, зайдет домой, возьмет какие-нибудь для него штаны, может продукты дома надыбает или денег у матери. А потом вернется. А там уже что-нибудь, да и придумают, куда им двигаться дальше. Только вот почему-то двигаться вместе дальше уже не так хочется Веньке. "Может сбежать от него, убийцы?" - даже боязливо проносится у него в голове, но тут же он гасит в себе эту мысль, представляя себя на месте Гоги. А что, если бы все это случилось с ним? А не с Гогой. Не дай бог. Но все-таки. Помог бы ему Гога, и как бы к нему он после этого относился? Воспоминания из детства кружат в голове по пути в город. И Венька понимает, что Гога бы ему помог и не бросил, помог, как помогал тогда, в уже далеком прошлом. От этого ему становится даже стыдно за эту мимолетность: бросить и уйти.

По пути в город попадается стоящая на обочине иномарка. В ней нет людей. Но внутри через не тонированные стекла виднеется на пассажирском сиденье барсетка и на панельной доске мобильный телефон. Безалаберный дачник, а может и не дачник. Может по пути кому-то приспичило в туалет. Вот и побежал человек в кусты надальняк. Решение приходит мгновенно. Венька озирается по сторонам. Никого. Только действительно хруст веток в ближайшем лесочке подтверждает догадку о причинах оставления машины. А значит, у него есть совсем немного времени, совсем в обрез. Да и на счастье булыжник на дороге рядом с машиной. Он бьет стекло, потом еще, открывает машину, слыша звон сигналки, хватает барсетку, телефон и бежит в противоположную от хрустящих веток-кустов сторону, метров сто, там и лес. Трудно бежать. Тело болит и не слушается его, кружится голова. Откуда-то издалека доносятся крики, очевидно потерпевшего. Но Венька бежит, собрав остатки своих сил, бежит, что есть духу, понимая, что если поймают, то и у него шансов больше не останется, и жизнь его уж точно на этом закончится...

Потом уже позднее, переводя дыхание, он потрошит барсетку. Денег немного. Полторы тысячи с копейками. Но и это удача. Разбирает телефон, выбрасывает из него сим-карту. Так-то лучше. А телефон загоним на рынке. Уже после обеда он в городе. На маршрутке добирается до рынка. От его вида шарахаются люди. Еще бы, побитый, вонючий и грязный тип. Ему даже смешно от всех этих окружающих его взглядов, осуждающих его. "Знали бы вы, уроды, что произошло, еще бы больше охерели, - смеется про себя в маршрутке и на рынке Венька, - вот например, несколько часов назад трахнули моего кореша, моего, так сказать папу Гогу, и ему сейчас больно. У него порвана жопа. А еще я совершил тайную кражу чужого имущества, вот и телефончик как доказательство у меня в кармане. А еще чуть раньше совершил угон в группе лиц так сказать, и по мне плачет тюрьма, где и меня тоже могут трахнуть. Кстати, а когда суд? Забыл совсем". Только солнышко смеется над Венькой и ласкает своим теплом. На то оно и солнышко, чтобы всех обогреть и обласкать независимо от статуса и подозрений. Он знает точку на рынке, маленький такой павильончик, где торгуют б/ушными телефонами. И он идет туда. Усатый азер придирчиво разглядывает модель.

– Зарядка есть?

– Нет.

– Документы есть?

– Нет.

– Не крал?

– Нет.

– Точно не крал?

– Нет.

– Что ты мне все "нет и нет"?

– Нет.

– Тогда тысяча рублей.

– Нет.

– Что нет?

– За лоха держишь?
– Венька знает правила игры и не сдается, - мой телефон, за десять косарей сам покупал полгода назад. Просто деньги нужны бля позарез.

– Нарик что ли? Говорю тебе русским языком штука.

– Ну и на хер тогда, - Венька делает вид, что собирается уходить, - поеду на "Машинку" там продам.

– Эй, эй погоди, - облизывается азер, - а твоя цена?

– Пять штук, - обозначает цену Венька, - телефон новый, полгода жизни, даже не тертый нигде.

– Пополам, ни тебе, ни мне, - решает скупщик и начинает угрожать, - иначе ментов сейчас вызову, чтобы проверили, твой ли это телефон. Купишь, а он краденный, и неси потом убытки.

– Нормуль, - соглашается Венька, и две с половиной тысячи рублей перекочевывают в его карман.

На этом же рынке он покупает дешевые спортивные китайские штаны для Гоги. Идет в продуктовый магазин, берет пару пачек дешевых сосисок, хлеб, пару банок кильки в томатном соусе, пару банок еще каких-то недорогих консервов, сигареты. Как хочется курить. Он готов это сделать прямо в магазине. А вот и водка. Взять бутылку водки? Или нет? Башка трещит от пережитого, а может и сотрясенье мозга от ударов. Или нет? Или. Нет. "Хер с ним, - решает, - будем пропивать прошлую жизнь и жизнь новую. Возьму одну поллитра. Да и Гоге от боли лекарство". Слово лекарство застревает в голове. Гоге нужны лекарства. Да и ему тоже, хотя бы аспирин от головной боли. Находит аптеку. И чувствует, что не осталось сил.

– Что Вам?
– спрашивают и от вида Веньки морщатся одновременно. А Венька и сам не знает, что ему сказать в ответ.

– Аспирин или анальгин, и что-нибудь от жопы, то есть для жопы, - решается и говорит.

– Как это?
– не понимают.

– Так это, - уже зло огрызается. Он и сам не рад это говорить. Но по-другому не может,

– Жопа порвана. Бинты там какие или мази, Вы же медик, Вам лучше знать. Не у меня, - добавляет, видя недоуменный взгляд аптекарши. Суетится аптекарша средних лет, что-то выставляет. Наверно даже испугалась его, Веньку. А что? Как черт из табакерки, и как назло, в аптеке сейчас он только один. "Интересно, а тебе кто-нибудь жопу рвал?" - зло думает, наблюдая за суетой продавца, а вслух произносит: - только недорого.

Вот и пора обратно. Уже на автостанции осеняет, что есть консервные банки, а открывать их нечем, как и нечем есть. Благо, что хозяйственный магазин рядом. Бежит, до автобуса в сторону Тонькиной деревни совсем чуть-чуть, покупает две ложки, да нож полу-охотничий, полу-столовый. Уж больно понравился клинком.

А домой так и не пришел.

К деревне подъехал, уже вечерело, и скоро темно. Специально вышел до деревни на соседней, километров за пять, остановке. Потом шел почти час до леса. В лесу боялся не найти Гогу. Но нашел. Гога спал. Растолкал, пытаясь поделиться успехом и поднять настроение.

– Убью, суку, - первое, что услышал.

– Хорош, - пытался успокоить.

– Убью!
– решительно, протяжно и безвозвратно, все решено, - ты думаешь, я спал? Хер. Я все продумал. Убью и сам повешусь. Нет жизни. И его заберу.

– Хорош, держи, тут мазь тебе купил, пожрать вот...
– вновь пытался успокоить.

– Не хер меня успокаивать, - было ответом, и уже потом после поллитра, опять, - убью, тем более знаю теперь, где живет. Если бы не он, все у меня было бы по-другому. А теперь из-за него уже никак. Убью и сам повешусь. А ты сам теперь по себе. Я тебя не втягиваю. Можешь послать меня, и своей дорогой. А я тебе помогу. Если завалю, то дело твое другому передадут, и он заново начнет слушать, а на это еще пару месяцев уйдет. Еще пару месяцев на свободе потусуешься если что. Ведь там делать нехер. Лучше уж в лесу, в дерьме, чем там...