Мэрилин Монро. Тайная жизнь самой известной женщины в мире

Теперь, когда Мэрилин применяла психоанализ, она была как никогда настроена понять свое прошлое, влияние, которое оказали на нее мать и другие люди. Она видела, насколько велики были эмоциональные и душевные повреждения у членов ее семьи. Она понимала, что, когда она оказывалась лицом к лицу с этими проблемами прямо на кушетке психиатра, ей могли помочь, а у ее предков такой возможности, к сожалению, не было. Другими словами, если бы она почувствовала, что теряет над собой контроль, она могла бы обратиться за помощью, получить ее и справиться с этим — в отличие от Деллы и Глэдис. Это, возможно, было логичным и результативным исследованием самой себя, но, вкупе с разновидностью самоанализа, происходившего каждый день в классах Страсберга, это определенно было для нее слишком.

Многие люди из новой жизни Мэрилин, которых она знала до этого момента — например, Артур Миллер, драматург, которого она встретила двумя годами ранее и с которым все эти годы она не теряла тесного контакта, — были обеспокоены постепенными изменениями в личности Мэрилин, ставшими заметными в то время. Действительно, сочетание влияния Страсберга, его требования глубоко заглянуть в себя для того, чтобы научиться играть лучше, в сочетании с настойчивыми требованиями Хохенберг, чтобы она то же самое делала и в личной жизни, превращало Мэрилин в совершенно иного человека — более мрачного и порой более угрюмого. Она долгое время считала, что должна сосредоточиться на боли и страдании, которые пережила в прошлом, что это ее и только ее задача, и она сама должна окунуться в эти воспоминания. Теперь это подтвердилось. Да, она должна сконцентрироваться на своем прошлом. Да, она должна вернуть это, день за днем, и принять происходившее. Так почему бы ей не преувеличить это? Ей казалось, что в своей боли она нашла способ стать лучшим человеком и лучшей актрисой. Поэтому она начала ежедневно сосредотачиваться на самом мрачном, самом грустном, что в ней было. Хотя, возможно, она полагала, что наконец нашла дверцу в сокровищницу драматического искусства — и, может быть, так оно и было, — проблема была в том, что она оказалась неспособна по своему желанию выключать эти эмоции и возвращаться в обычную жизнь. И за несколько следующих лет она стала выглядеть более угнетенной, чем когда-либо, поскольку перенесенные и вновь вытащенные на свет страдания легли на ее душу слишком тяжелым грузом. И можно ли было надеяться, что, проведя день под гнетом воспоминаний, она сможет вечером отправиться спать? Нет, конечно. Ей пришлось снова принимать снотворные, а затем, на следующий день, принимать другие препараты, чтобы быть в форме и работать. Если что-то особенно не клеилось в классе или во время терапии, ей приходилось прибегать к более сильным средствам успокоения. В то время она настолько зависела от медикаментов, что вызывало удивление — как она вообще ухитряется играть? «Я помню, она спросила меня: «Хочешь таблетку?» — рассказывал ее друг Джон Гилмор, — а потом открыла сумочку и вытащила целую горсть. Она высыпала их на стол и сказала: «Можешь взять эту, чтобы выспаться, а эту — против беспокойства, а эту для... Это было ужасно». Однако следует заметить, что в пятидесятые годы многие актеры и актрисы зависели от лекарств. Каждый, от Элизабет Тэйлор и Марлона Брандо до Монтгомери Клифта и Таттулы Бэнкхид, увлекался тем или иным препаратом. Правда, чрезмерное увлечение препаратами не помогло им улучшить свою жизнь и ускорить карьеру.

Теперь кажется нелепым, что попытки очистить сознание привели Мэрилин Монро к тому, что ее разум стал еще более затуманенным и мрачным. Некоторые замечания, которые она сделала тогда во время терапии, показывают, что она ощущала себя запутавшейся в противоречиях и, как всегда, ужасно неуверенной. «Я пытаюсь разобраться, как или почему я могу играть, — написала она однажды, — и я не уверена, что смогу понять это. Это настоящая пытка, которой я подвергаюсь день за днем. Боль нельзя объяснить другому человеку». Она также писала: «Чего именно я так боюсь? Спрятаться от наказания? Либидо? Спросить доктора X.». И еще: «Причина моего отчаяния — в работе и в жизни, и мне надо постоянно вставать с ней лицом к лицу и уделять работе больше времени и сил, чем отчаянию».

Сестра Мэрилин, Бернис, заметила тревожные перемены в личности Мэрилин и обвинила в них больше ее терапию, чем занятия — потому что Бернис не понимала метод Ли Страсберга. «Она не могла переносить эту терапию, — вспоминала Бернис. — Ей от нее становилось только хуже, а не лучше».

В течение 1955 года, в то время как увеличилось число занятий Мэрилин с ее преподавателем актерского мастерства, она стала в еще большей степени зависеть от своего психиатра. Усиление веры Мэрилин в доктора Хохенберг показывает, что она чувствовала свою неспособность самостоятельно идти по жизни. Можно сказать, что она начала терапию по настоянию Страсберга, приходя к доктору всего раз в неделю. Однако к концу 1955 года она уже приходила к врачу по меньшей мере три раза в неделю, а также постоянно звонила ей по телефону, нуждаясь в советах и руководстве.

И все эти поиски себя происходили на фоне почти непрерывной юридической войны Мэрилин Монро с «Фокс». Эта война продолжалась в течение всего 1955 года. Однако к концу этого года Мэрилин наконец победила. «Студия предложила ей новый контракт — еще четыре фильма за последующие семь лет, — сказал Уэсли Миллер, работавший в «Райт, Райт, Грин & Райт». — Если память мне не изменяет, она должна была получить 100000 долларов за каждый фильм и 500 долларов в неделю на расходы. Она также имела бы право на одобрение сценария, режиссера и оператора — огромная победа. Наконец, она имела право отказаться сниматься в фильме, если бы сочла его бессмысленным. Она также имела право работать на телевидении и на сцене, если бы захотела».

Что касается «Мэрилин Монро Продакшн», то первым из двух новых проектов этой фирмы была киноверсия бродвейской пьесы Уильяма Инджа «Автобусная остановка», которую, естественно, снимали на «Фокс». Затем на очереди была киноверсия работы Терренса Раттигана «Спящий принц». Оба проекта были очень достойными, они стоили того времени и энергии, которые Мэрилин вложила, чтобы изменить мнение о себе в умах тех, с кем она и ее адвокаты вели переговоры. Она наконец поняла, что больше не согласится быть симпатичным, но примитивно глупым личиком, даже если так ей было бы намного легче жить. «Мы видим явные свидетельства того, что Мэрилин Монро является проницательным бизнесменом», — написал журналист «Тайм мэгэзин» после того, как было объявлено о результатах переговоров — это высокая похвала для той, кого все считали тупой блондинкой.

Возможно, ее тетя Грейс была права... во многом. Действительно, какой бы сложной и трудной ни становилась порой жизнь Нормы Джин, Грейс Годдард являлась тем человеком, кто был способен ухватить свою «племянницу» за шкирку и заставить ее разложить любое дело на более простые части. Ли Страсберг отчитывал Мэрилин и говорил ей, что она недостаточно думает и чувствует. Грейс сказала бы Мэрилин, что она прекрасна такой, какая она есть, в каждый момент времени. В некотором смысле, Страсберг продолжал пытаться усложнить женщину, сознание которой было и без того слишком загружено, в то время как Грейс старалась успокоить ее рассудок, показывая ей простой выход из сложного положения и давая прямой и эффективный совет. Ее мудрость, возможно, показалась бы примитивной людям вроде Ли Страсберга, но она оказалась для Мэрилин ценным даром. Возможно, Грейс даже была наделена даром предвидения. «В тебе уже есть все необходимое, — сказала Грейс Мэрилин в то лето перед смертью, которое они провели вместе. — Как ты смотришь на себя, так тебя будут видеть и остальные. Все очень просто, Норма Джин. Просто верь в себя, — закончила она, — и я гарантирую, что другие последуют за тобой».

Примечания

1. Колье была английской актрисой, воспитанной в правилах классической школы, которая работала в театре, на радио и в кино. Она начала обучать актерскому мастерству, когда ей перестали предлагать новые роли. Колье работала с Мэрилин всего несколько месяцев, поскольку в апреле 1955 года она умерла в Нью-Йорке в возрасте 77 лет.

Артур Миллер

Весной 1955 года Мэрилин начала новую главу своих отношений с человеком, который станет одним из самых любимых мужчин в ее жизни, — драматургом Артуром Миллером, чья драма «Вид с моста» в то время шла в Нью-Йорке. (Мэрилин трижды смотрела эту пьесу, и она ей очень нравилась.)

Миллер был высоким и очень худым, почти как Линкольн. Казалось, его лицо светится мудростью. Его большие очки и серьезное выражение лица заставили полагать, что он не обладает чувством юмора, но это была неправда. Он был очень общительным, думающим и совсем не таким угрюмым книжником, каким считали его многие. Он скорее был энтузиастом спорта и наслаждался пребыванием на открытом воздухе. Его нельзя было назвать красивым, по крайней мере, по стандартам того времени, но он имел эффектную внешность. Интересно, что Мэрилин практически всегда выбирала мужчин с «обычной» внешностью, — возможно, именно поэтому ее так любили почти все мужчины Америки пятидесятых. Казалось, что любой «нормальный» парень в Америке имел шанс закрутить любовь с самой красивой женщиной в мире, потому что, в конце концов, ни один из мужчин, с которыми она имела дело — Джим Догерти, Джонни Хайд, Джо ДиМаджио... даже Фрэнк Синатра, — не считались поразительно красивыми. Она всегда смотрела вглубь, а не на оболочку.

Впервые Мэрилин встретилась с Миллером в августе 1951 года, в Лос-Анджелесе, на съемках фильма «Моложе себя и не почувствуешь», когда он пришел туда вместе с Элиа Кацаном. Кацан надеялся режиссировать фильм по сценарию Миллера «Крюк» — политическую историю о портовых рабочих и рэкетирах. Кацан и Миллер приехали в Лос-Анджелес, чтобы попытаться решить вопрос о съемках. (Фильм так никогда и не был снят, потому что сценарий был сочтен антиамериканским и не мог быть использован в то время, когда тысячи американских солдат грузились на корабли, отправляясь на войну в Корею.) Миллер — который был на десять лет старше Мэрилин — позже вспоминал о своей первой встрече с Мэрилин на съемках: «Каждое движение Мэрилин отдавалось в моем теле как удар молнии. Я ощущал странность в ее грусти на фоне всего этого великолепия и новых технологий, делового беспорядка начала нового съемочного дня...»1

Романист/драматург/эссеист Артур Эшер Миллер родился в нью-йоркском Гарлеме в ноябре 1915 года. В 1944 году он получил Национальную премию Театральной гильдии за «Человека, которому так везло». В Нью-Йорке пьесу приняли неодобрительно, и она была закрыта всего через шесть представлений. Несколько лет спустя он издал свой первый роман, «Focus», на тему антисемитизма, который также был принят не слишком благосклонно. Затем он адаптировал «Трое на одной лошади» Джорджа Абботта и Джона К. Холмса для телевидения. Однако его первым крупным достижением была пьеса «Все мои сыновья», поставленная в 1947 году в нью-йоркском Коронет театре. Ставил пьесу Элиа Кацан, с которым у Миллера завязались длительные личные и профессиональные отношения. «Все мои сыновья» получили приз нью-йоркского кружка драматических критиков и две премии Тони за 1947 год. Работой, которой он обязан своей известностью, стала тем не менее «Смерть коммивояжера». Премьера состоялась на Бродвее в феврале 1949 года. Ставил пьесу также Элиа Казан. «Смерть коммивояжера» получила премию Тони за лучшую пьесу, а кроме того — Пулитцеровскую премию. Когда он встретил Мэрилин, он был женат и жил на Ист-Кост с женой и двумя детьми.