Мещане
Шрифт:
– Господин Кликушин... театральный критик!..
– проговорил генерал, обращая эти слова более к Бегушеву.
Тот молча и издали поклонился критику, который ответил ему столь же сухо.
– А вы, конечно, знакомы?
– поспешила прибавить Татьяна Васильевна графу.
– Давно!
– отвечал тот.
– Давно!
– подтвердил и критик, дружески мотнув головой графу.
Вслед за тем влетел как бы с цепи сорвавшийся Долгов.
– Опоздал?
– спросил он.
– Нет, нет!
– сказала ему Татьяна Васильевна и, отведя его в сторону, начала ему что-то такое толковать шепотом
– Вы видите, являюсь к моей ученице; вы мой выводок, - ваше первое произведение было напечатано в моем сборнике, - прошамкал он, подходя к Татьяне Васильевне.
– У вас, конечно!.. Еще бы мне не помнить этого; но то что же!.. То были фантазии молодой девушки!.. Теперешний же мой труд, - напротив, - вы не поверите, чего он мне стоил!..
– объясняла она ему.
– Я думаю, я думаю!..
– шамкал старичок.
– Мне удивительно, как я не ослепла!..
– продолжала Татьяна Васильевна.
– Три года я училась и читала; сколько мне денег стоило скупить нужный исторический материал...
Генерал при этом слегка отдулся; он тоже помнил, чего и ему стоил этот материал: Татьяна Васильевна беспощадным образом гоняла его по книжным магазинам и ко всевозможным букинистам разыскивать и покупать старые, замаранные и каким-то погребом отзывающиеся книги, которые везя домой, генерал обыкновенно думал: "Есть ли что хуже на свете этих bas bleux!..* Лучше их всякая кокотка, всякая горничная, прачка!"
______________
* синих чулок!.. (франц.).
– Я не похожа на нынешних писателей, - продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, - они любят описывать только то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь...
– Нынешние писатели описывают то, что и в домах видят!..
– остановил ее критик, принявший несколько на свой счет фразу Татьяны Васильевны о том, что нынешние писатели изображают одни уличные сцены.
– А я против того мнения Татьяны Васильевны, - подхватил Бегушев, - что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.
Генерал готов был расцеловать кузена за эту мысль, но вместе с тем и смутился немного: намек был слишком ясен!
– А сколько я писал прежде о любви!
– зашамкал старичок.
– Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?
На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.
– Вы правее вашего противника!
– сказал он ему.
– Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?
– Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.
Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную,
на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.Генерал торжественно ввел этих двух гостей в свой салон.
– Я думала, что вы и не приедете, - сказала Татьяна Васильевна актрисе.
– Нет, отчего?
– отвечала та обязательным тоном.
Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване. Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала руку и проговорила:
– Вы у нас такой замечательный деятель!
Все разместились, наконец.
Бегушев несколько времени смотрел на актрису: он никогда не видал ее на сцене; но по одутловатой, румяной и тривиальной ее физиономии заключил, что вряд ли у нее мог быть настоящий талант.
– Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.
Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:
– Всю драму я должна читать?
– Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.
– Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.
– Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря!
– поспешила ей объяснить Татьяна Васильевна.
– Я знаю!
– ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:
– "Ночь, крепостные ворота.
Привратник
Стой, кто идет?
Молодой оруженосец
Идут свои!
Привратник
Княгиня не велела никого впускать!
Оруженосец
Врешь, я более преданный слуга княгине, чем ты!
Между ними начинается борьба; оруженосец убивает привратника и проходит в крепость".
– Я не могу этого читать: тут все мужские роли!
– объявила актриса.
– Вы хоть сцену Ольги прочтите!
– почти простонала испугавшаяся Татьяна Васильевна и, развернув тетрадь, показала то явление, которое происходило между Ольгой и молодым оруженосцем.
Актриса снова начала читать:
– "Ольга (стоявшая на коленях перед божницей).
Вот так, как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!
Оруженосец
Княгиня, дайте мне упасть перед вами на колени и на ковре вашу слезу облобызать".
– Хорошо!
– отозвался Долгов.
– Прочитано отлично!
– заметил критик.
Старичок от восторга разводил только руками и утирал катящиеся из глаз его слезы.
– Теперь далее, далее!
– торопила свою исполнительницу Татьяна Васильевна.
– Далее я не могу читать: опять всё идут мужские роли, - отозвалась актриса.
– Отчего же не читать и за мужчин!
– заметил ей Офонькин.
– Оттого, что я не мужчина!
– ответила ему Чуйкина.
Офонькин слегка пожал плечами. Он знал, что возлюбленная его была недалека и капризна, но чтобы до такой степени простиралась ее глупость, не подозревал даже: не хотеть читать при таком обществе и при таких похвалах!..