Метаморфозы

Предложение это понравилось, и огромный сосуд наполняют водой из ближайшего источника и, всё ещё в нерешительности, приносят ко мне. Я иду навстречу и, томясь жаждой, наклоняюсь, погружаю в сосуд голову и выпиваю. Я терплю и похлопыванье рукой, и поглаживание по ушам, и подёргиванье за уздечку, и другие испытания, пока не доказал своё послушание.

Избегнув, таким образом, двойной опасности, на следующий день, нагружённый священными пожитками, с кастаньетами и кимвалами, я пускаюсь в путь. Обойдя немало хижин и усадеб, мы заворачиваем в селение, построенное, как говорили старожилы, на развалинах богатого города, и, пристав в гостинице, узнаём там историю о любовном приключении в семье бедняка, которой я хочу поделиться с вами.

Ремесленник жил в бедности, снискивая пропитание своим заработком. Была у него жёнка, у которой за душой тоже ничего не было, но которая пользовалась, однако, известностью за своё распутство. В один прекрасный день, выходит он утром на работу, как в дом к нему пробирается любовник. И пока они предаются распутству, возвращается муж, ничего не знавший о таких делах, даже не подозревавший ничего подобного. Найдя вход запертым, он ещё похвалил осторожность жены, постучал в дверь и даже посвистел, чтобы дать знать о своём присутствии. Тут баба, ловкая в таких проделках, выпустив любовника из объятий, спрятала его в бочку, которая стояла в углу, наполовину зарытая в землю, но пустая. Потом она отворила дверь, и не поспел муж переступить порог, как она набросилась на него с руганью:

–  Чего же ты праздно слоняешься, сложив руки? Чего не идёшь, как обычно, на работу? О нашей жизни не радеешь? О пропитании не заботишься? А я день и ночь свои силы надрываю за пряжей, чтобы хоть лампа в нашей конуре светила! Насколько счастливее меня соседка Дафна, которая с утра, наевшись досыта и напившись допьяна, валяется с любовниками!

Муж, сбитый с толку подобным приёмом, сказал:

–  В чём – дело? Хозяин, у которого мы работаем, занят в суде и нас распустил. Но всё– таки, как нам пообедать сегодня, я промыслил. Видишь эту бочку? Она – всегда пустая, только место занимает, и пользы от неё нет, только в доме от неё теснота. Ну, вот я и продал её за пять денариев одному человеку, он уже здесь, сейчас расплатится и свою собственность унесёт. Так что ты подоткнись и помоги мне – надо вытащить её из земли, чтобы отдать покупателю.

Обманщица, сообразив, как воспользоваться подобным обстоятельством, со смехом сказала:

–  Вот муженёк мне достался! Бойкий торговец: вещь, которую я, баба, сидя дома, когда ещё за семь денариев продала, за пять спустил!

Обрадовавшись надбавке, муж спросил:

–  Кто это тебе столько дал?

Она ответила:

–  Да он давно уже в бочку залез, чтобы посмотреть, крепкая ли – она.

Любовник, высунувшись, сказал:

–  Хочешь правду знать, хозяйка? Бочка у тебя чересчур стара и много трещин дала, – затем, обратясь к мужу и, будто не узнавая его, добавил: – Дай– ка мне сюда, любезный, лампу, чтобы я, соскоблив грязь внутри, мог увидеть, годится ли она на что– нибудь – ведь деньги– то у меня не краденые.

Супруг зажёг лампу и сказал:

–  Вылезай– ка, брат, и постой, пока я тебе её вычищу. – Скинув платье и забрав с собой светильник, принимается он отскребать корку грязи с гнилой посудины. А любовник нагнул его жену к бочке и, пристроившись сверху, обрабатывает. Да к тому же эта пройдоха просунула голову в бочку и, издеваясь над мужем, пальцем ему указывает, где скрести, пока не пришли оба дела к концу, и, получив семь денариев, ремесленник был принуждён на своей спине тащить бочку на дом к любовнику своей жены.

Священнослужители, пробыв там несколько дней, откормившись за счёт общественной щедрости и набив кошельки данью за свои предсказания, придумали новый способ добывать деньги. Установив одно общее прорицание на различные случаи жизни, таким манером они дурачили многих людей, спрашивавших у них совета по разным поводам. Прорицание гласило следующее:

Быки в запряжке пашут землю,

Чтобы посевам впредь привольно зеленеть.

Случалось ли, что желающие вступить в брак спрашивали совета, они уверяли, что ответ попадёт как раз в цель: сопряжённые супружеством произведут многочисленное потомство. Если запрашивал их человек, собирающийся приобрести имение, то оракул правильно говорил о быках, запряжке и полях с цветущими посевами. Хотел ли кто– то получить указание, беспокоясь насчёт предстоящего путешествия, – вот уже готова ему упряжка самых смирных четвероногих, а посев сулит барыш. Добивался ли кто– то ответа, удачно ли окончится предстоящее сражение или преследование шайки разбойников, они утверждали, что прорицание благоприятно и знаменует победу, так как головы врагов склонятся под ярмо и будет захвачена добыча.

Этим прорицанием они вытянули немало денег.

Но так как от слишком частых обращений за советами толкования их истощались, они пустились в дорогу, хуже той, которой шли мы как– то ночью. Она была вся перерыта канавами, частью залита водой, в других местах – скользкая от грязи. То и дело, ушибаясь и падая, я искалечил себе все ноги и выбрался, наконец, на ровную дорогу, как сзади нас нагнал отряд всадников, вооружённых дротиками. Сдержав разгорячённых скакунов, они набросились на Филеба и прочих спутников и, схватив их за горло, принялись избивать, называя святотатцами. Всем надели ручные кандалы, и насели на них, осыпая угрозами:

–  Подавайте– ка лучше сюда золотую чашу, которая соблазнила вас и толкнула на преступление! Под предлогом богослужения вы стянули её со священных подушек Матери Богов и сразу же, будто можно избежать кары за такое злодеяние, едва забрезжил рассвет, покинули стены города.

Человек стал шарить у меня на спине и, запустив руку под одежды богини, которую я нёс, нашёл и вынул золотую чашу. Но даже столь гнусное преступление не смогло смутить или испугать эту шайку. Со смехом они стали придумывать отговорки:

–  Что за странное и недостойное дело! Как часто подвергаются опасностям невинные люди! Из-за какой– то чашечки, которую Мать Богов преподнесла в подарок своей сестре, Сирийской богине, возводить уголовное обвинение на служителей божества!

Но они напрасно несли этот вздор: крестьяне повернули их обратно и, связав, бросили в Туллианум, чашу же и изображение богини, которое я возил, поместили в храмовую сокровищницу как пожертвование. А меня на следующий день вывели на базар и, воспользовавшись услугами глашатая, продали на семь нуммов дороже той цены, за которую прежде меня купил Филеб, мельнику из ближайшего местечка. Он нагрузил меня тут же купленным зерном и по тяжёлой дороге, заваленной камнями и заросшей корнями, погнал к мельнице, где он работал.

Там непрерывно ходило по нескольким кругам множество вьючного скота, приводя вращением в движение жернова. Машины вертелись безостановочно, не зная отдыха, и размалывали зерно на муку не только день, но и ночь. Но меня новый хозяин поместил, как знатного иностранца.

Первый день он позволил мне провести в праздности и в ясли обильно засыпал корм. На следующий день с утра меня поставили к самому большому на вид жёрнову и погнали с завязанными глазами по дну кривой, извилистой борозды, чтобы, описывая бесконечное количество раз один и тот же круг, я не сбивался с проторённого пути. Я притворился непонятливым к своей новой задаче. Хоть в бытность свою человеком я и видел не раз, как приводятся в движение подобные машины, однако прикинулся, будто остолбенел, ничего не зная и не понимая: я рассчитывал, что меня признают неспособным и бесполезным к таким занятиям и отошлют на более лёгкую работу или оставят в покое и будут кормить. Но напрасно я выдумал эту хитрость. Так как глаза у меня были завязаны, то я не подозревал, что окружён толпой, вооружённой палками, и по знаку с криком все стали наносить мне удары. И до того я был перепуган их воплем, что, отбросив рассуждения, налёг на лямку, сплетённую из альфы, и пустился со всех ног по кругу. Такая перемена образа мыслей вызвала хохот у присутствующих.

Когда бoльшая часть дня уже прошла и я выбился из сил, меня освободили от постромок, отвязали от жёрнова и отвели к яслям. Хоть я и падал от усталости, нуждался в восстановлении сил и умирал от голода, однако любопытство тревожило меня и не давало покоя, так что я, не притронувшись к корму, в изобилии мне предоставленному, принялся рассматривать устройство заведения. Что за жалкий люд меня окружал! Кожа у всех была испещрена синяками, лохмотья скорее бросали тень на исполосованные спины, чем прикрывали их. У некоторых одежонка едва доходила до паха, туники у всех – такие, что тело через тряпьё сквозит, лбы клеймёные, полголовы обрито, на ногах цепи, лица землистые, веки разъедены дымом и паром, все подслеповаты, к тому же на всех – мучная пыль.