Метаморфозы

Что же я скажу, какими красками опишу моих сотоварищей по стойлам? Что – за старые мулы, что – за разбитые клячи! Столпившись вокруг яслей и засунув туда морды, они пережёвывали кучи мякины. Шеи, покрытые гнойными болячками, были раздуты, ноздри расширены от постоянных приступов кашля, груди изранены от постоянного трения лямки из альфы, непрерывные удары бича по бокам обнажили рёбра, копыта расплющены вечным кружением по одной и той же дороге, и их шкура покрыта коростой. Испуганный зловещим примером такой компании, я вспомнил былую судьбу Луция и, дойдя до границ отчаянья, поник головой и загрустил. И в моей жизни одно осталось мне утешение: развлекаться по врождённому мне любопытству, глядя на людей, которые, не считаясь с моим присутствием, говорили и действовали, как хотели. Не без основания творец древней поэзии у греков, желая показать нам мужа благоразумия, воспел человека, приобретшего полноту добродетели в путешествиях по многим странам и в изучении разных народов. Я вспоминаю своё существование в ослином виде с благодарностью, так как под прикрытием этой шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался многоопытным. Вот, например, история, забавная, лучше прочих, которую я решил довести до вашего слуха.

Мельнику, который приобрёл меня в собственность, человеку хорошему и скромному, досталась на долю жена до такой степени нарушавшая законы брачного ложа и семейного очага, что даже я не раз вздыхал о хозяине. Не было такого порока, с которым не зналась бы эта женщина, но все гнусности в неё стекались, словно в выгребную яму. Презирая и попирая Законы небожителей, исполняя вместо этого обряды какой– то ложной и святотатственной религии и утверждая, что чтит единого бога, всех вводила она в обман, с утра предаваясь пьянству и постоянным блудом оскверняя своё тело.

Эта женщина, чуть свет, ещё лёжа в постели, кричала, чтобы привязывали к жёрнову недавно купленного осла. Не поспеет выйти из спальни, как сразу же приказывает, чтобы в её присутствии мне досталось как можно больше ударов. Когда настанет время кормёжки и прочие вьючные животные отдыхают, отдаёт приказание, чтобы меня не подпускали к яслям. Такой жестокостью она ещё больше усилила моё природное любопытство, направив его на неё и на её характер. Я слышал, что часто к ней в спальню ходит молодой человек, и мне хотелось увидеть его в лицо, но повязка на моих глазах лишала их свободы действия. Если бы не эта повязка, уж у меня хватило бы хитрости разоблачить преступления этой женщины. Ежедневно с утра при ней находилась старуха, посредница в её прелюбодеяниях, посыльная её любовников. Сначала они с ней позавтракают, затем, потчуя друг друга неразбавленным вином, подзадоривая друг друга, начинают замышлять планы насчёт того, как бы обманами погубить мужа. И я, хоть и негодовал на ошибку Фотиды, которая меня вместо птицы обратила в осла, утешался в моём превращении тем, что благодаря огромным ушам всё слышал, даже если говорили далеко от меня.

В один прекрасный день до моих ушей донеслись такие речи этой старушонки:

–  Ну уж суди хозяюшка, сама, какой, без моих– то советов, достался тебе дружок – ленивый да трусливый, стоит твоему мужу нахмурить брови, у того и душа в пятки. Он терзает через то твою любовную жажду своей робостью. Насколько лучше Филезитер: и молод, и хорош, и щедр, устали не знает, а уж как ловко мужей обходит – все их меры предосторожности бесполезны! Он – единственный, кто достоин пользоваться благосклонностью всех женщин и кого следует увенчать золотым венком, хоть за ту проделку, что на днях он устроил с одним ревнивым супругом. Да вот послушай и сравни, все ли любовники – одинаковы.

 Ты знаешь Барбара, декуриона нашего города, которого народ за язвительность и жестокость называет Скорпионом? Свою жену благородного происхождения и одарённую красотой он оберегает так, что из дому почти не выпускает.

Тут мельничиха прервала её:

–  Как же, знаю. Ты имеешь в виду Арету, мы с ней в школе вместе учились!

–  Значит, ты и её историю с Филезитером знаешь?

–  Ничего подобного, но сгораю желанием узнать её и молю тебя, матушка, расскажи.

Болтунья начала так:

– Этому Барбару пришлось отправиться в дорогу, и желал он целомудрие своей супруги оградить от опасностей как можно лучше. Он призывает раба Мирмекса, известного своей преданностью, и поручает ему присмотр за хозяйкой. Пригрозив тюрьмой, пожизненными оковами и, наконец, позорной смертью, если какой– либо мужчина даже мимоходом хоть пальцем дотронется до неё, свои слова он подкрепляет клятвой, вспоминая всех богов. Оставив Мирмекса провожатым при хозяйке, он отправился в путь. Запомнив наставления, Мирмекс не позволял никуда и шагу ступить своей хозяйке. Займётся ли она домашней пряжей – он сидит тут же, необходимо ли ей на ночь пойти помыться – лишь тогда и выходила она из дома, – он идёт за ней, держась рукой за край её платья. С таким рвением он исполнял порученное ему дело.

Но от зоркости Филезитера не могла укрыться красота этой женщины. Возбуждённый и воспламенённый в особенности молвой о её целомудрии и бдительностью надзора, он, готовый что угодно сделать, чему угодно подвергнуться, решил пустить в ход все средства, чтобы завоевать этот дом с его порядками. Уверенный в хрупкости человеческой верности и зная, что деньги прокладывают себе дорогу через все трудности и что даже стальные двери могут быть сломлены золотом, он нашёл случай встретить Мирмекса наедине, открылся ему в своей любви и умолял оказать помощь ему в его мучениях. Он говорил, что для него решена близкая смерть, если он не добьётся своего в скором времени, а раб не должен ничего опасаться в таком деле: вечером, без спутников, под покровом мрака он может пробраться в дом и через короткое время выйти обратно. К этим и подобного рода просьбам он добавил клин, способный своим натиском расщепить непоколебимость раба: он протянул руку и показал золотые, из которых двадцать предназначались молодой женщине, а десять он предлагал ему.

Мирмекс, придя в ужас от преступного замысла, заткнул уши и убежал. Но перед его глазами стоял блеск золота. Хоть он и был уже далеко и быстрым шагом дошёл до дома, ему всё чудилось сияние монет, и добыча, которой он в своём воображении уже владел, привела ум его в расстройство. Мысли у бедняги разбежались в разные стороны и разрывали его на части: там – верность, тут – нажива, там – муки, тут – наслаждение. Наконец страх смерти был побеждён золотом. Страсть его к монетам не уменьшилась с течением времени, но даже во сне мысли были наполнены алчностью, и хоть угрозы хозяина и не позволяли ему отлучаться из дома, золото звало его за двери. Тут, поборов стыдливость и отбросив нерешительность, он передал предложение хозяйке. Та не отступила от женского легкомыслия и обменяла своё целомудрие на презренный металл. Исполненный радости, Мирмекс спешит погубить свою верность, мечтая даже не получить, но хоть прикоснуться к тем деньгам, которые увидел себе на горе. Он извещает Филезитера, что его стараниями желание юноши исполнено, и требует обещанной платы, и вот золотые монеты – у него в руке, которая и медных– то не знавала.

Когда смерклось, он провёл любовника с закутанной головой к дому, а потом и в спальню хозяйки. Только начали они чествовать объятьями новорожденную любовь, только, обнажённые ратоборцы, они начали свою службу под знамёнами Венеры, как, воспользовавшись мраком ночи, у дверей появляется муж. И вот он стучал, кричал, бросал камни в ворота, и так как промедление кажется ему всё более подозрительным, грозил Мирмексу расправой. А тот, перепуганный и в трепете потеряв последнее соображение, ничего не мог придумать лучшего, как сослаться на то, что он запрятал куда– то ключ и в темноте не может его найти. Меж тем Филезитер, услышав шум, накинул тунику и, забыв обуться, босиком выбежал из спальни. Наконец Мирмекс вложил ключ в скважину, открыл двери и впустил изрыгающего проклятья хозяина. Тот бросился в спальню, а Мирмекс тем временем выпустил Филезитера. Почувствовав себя в безопасности, после того как юноша переступил порог, он запер двери и пошёл спать.

Барбар же вышел чуть свет из своей комнаты и увидел под кроватью чужие сандалии. Догадываясь по этой улике, в чём – дело, он взял эти сандалии и спрятал за пазуху. Только приказал рабам связать Мирмекса и вывести на базарную площадь, и сам, подавляя рычания, не раз рвавшиеся из его груди, поспешил туда же, будучи уверен, что по этим сандалиям он сможет напасть на след прелюбодея. Они идут по улице, Барбар в гневе, с раздражённым лицом, нахмуренными бровями, и позади него связанный Мирмекс, который, не будучи пойман с поличным, но мучимый угрызениями совести, заливается слезами и старается жалобами вызвать к себе сострадание. Навстречу им попался Филезитер, шедший по другому делу. Он вспомнил, какую совершил оплошность, сообразил возможные последствия и, растолкав рабов, с криком набросился на Мирмекса и стал бить его кулаком по лицу (но не больно), приговаривая:

–  Ах ты, негодная душа, ах ты, мошенник! Пусть твой хозяин и все боги, которых ты ложными клятвами оскорбляешь, погубят тебя, подлого, подлой смертью! Ты ведь вчера в бане сандалии у меня украл! Ты заслужил того, чтобы и эти верёвки на тебе сгнили, и ты в темнице света не видел.

С помощью этой лжи Барбар был обманут, больше того – утешен и снова полон доверия. Удалившись восвояси, он дома подозвал Мирмекса и, отдав ему сандалии, сказал, что прощает его и что украденную вещь надо вернуть владельцу.