Метка клана

От пришедшей в голову мысли ей стало не по себе.

— Слушай… — Герман приподнял бровь. — Ты сказал мне, что Артур был так холоден со мной, чтобы не подставлять меня под удар. Ты сказал, что многие из женщин- сваргов ждут его расположения, в том числе и ради марьяжа! Но он переспал на Посеве только со мной! С… телкой! Вы же нас так называете? Почему?

Герман помолчал, прежде чем ответить.

— Это нонсенс. Нарушение традиций. На Посеве он действительно должен был попытаться осеменить несколько претенденток. Думаю, его не поняли. Все делегаты сейчас, я полагаю, в недоумении. Ему не стоило этого делать. Это оскорбление многих родов.

— Тогда почему?

— Я уже говорил тебе в беседке. Потому что ты это ты. Он не может выбросить тебя из головы настолько, что пошел поперек устоев.

— Ты хочешь сказать, что он любит меня?

— Я не знаток сердец.

— Но тогда… — растерялась Мира, — почему он выставил меня напоказ? Голой? И… имел при всех?

— Нагота для нас не так табуирована, как у людей, — нехотя пояснил Герман. — Так что мы не видим в этом ни оскорбления, ни бесстыдства.

— А секс?

— Ты решила, что тебя унизили. А на деле совсем наоборот. Артур открыто заявил о своем выборе. Боюсь, теперь семью ждут неприятности.

— О, Боже! — со смехом вырвалось у Миры. — Вожак оттрахал не ту телку. А ей ещё и аплодировали за это.

— Вообще-то аплодировали ему, — спокойно сказал Герман. — Тебе перепало заодно. Светила отраженным светом, так сказать.

Мира вспыхнула и отвернулась.

— Ты меня оскорбляешь!

— Нет, — так же спокойно ответил он, — я просто сказал тебе правду.

Некоторое время они ехали молча.

Герман включил поворотник и перестроился, потом свернул на съезд с МКАДа.

Мира обдумывала его ответ и вынуждена была согласиться, что ничего оскорбительного в её сторону, по сути, и правда не было.

— Скажи… — с трудом заговорила она, теребя руками подол платья. Не того, пропотевшего насквозь и так пропахшего сексом, что у Миры от одного запаха кружилась голова. Перед отъездом Стелла и Екатерина преподнесли ей другое, а также набитую вещами сумку, сказав, что все это точно ей подойдет. Сумка лежала в багажнике. — А Артур, получается, и правда ко мне не равнодушен? И то, что произошло, не было задумано для того, чтобы унизить меня?

— Правда.

— Знаешь… На самом деле я не такая… Я никогда не практиковала ничего подобного. Но вся эта обстановка… И Екатерина с Жаном у меня перед глазами. Запахи… У меня два года ни с одним… Ничего не было. А тут вдруг потекла, как малолетка…

Мира не понимала, почему выливала сейчас все это на Германа. Но она уже не могла остановить поток слов. Признания сыпались из неё, и Мира не в состоянии была прекратить.

— Я и лесбиянкой-то никогда не была! Ни разу никаких поползновений. А тут сразу две женщины… С одной целуюсь, вторая между ног шурудит… Я не такая на самом деле! Просто…

— ВМО, — улыбнулся Герман. Заметил непонимание на лице Миры, и пояснил: — Время-Место-Обстановка.

— Точно!

— Ну и ещё мой брат невероятно обаятельный.

Мире показалось, или в его голосе промелькнула горечь?

— Именно, — осторожно отозвалась она. — Обаятельный.

— А может быть в тебе горело желание, которому дали выход наружу?

— Кто? Людовичи? — не выдержала Мира.

Герман замолчал, поджав губы.

— Прости, — сказал он спустя полминуты. — То, что произошло, конечно, ужасно. Но ты была под отваром, так что…

— Не считается? — перебила Мира. — Даже ты, с твоим благородством, не считаешь это таким уж…

— Мы все животные, Мира, — сказал Герман. — И сварги и люди. Все — животные. По сути. По глубинным желаниям. Но сварги в этом честнее. У нас нет законов морали, придуманных ханжами. У нас нет проповедников воздержания, у которых никогда не было секса. Мы отринули все атрибуты долгого и обязательного процесса завоевания женщины ради одного полового акта. Секс у нас в крови. Это вопрос выживания. Если сварг хочет самку, он подходит к ней и говорит: «Я тебя хочу». И это не пошлость, не оскорбление, не хамство. Не вся эта мишура, которую изобрело человечество, заменив простой выбор «хочу-не хочу». Если он ей приятен, то больше ничего не нужно. Все остальное — лицемерие, окольные пути, направленные на получение одного и того же. Весь мир вертится вокруг членов и вагин. Но люди стыдливо стараются убедить себя, что это не так.

— А чувства?

— А что с ними?

— То, что ты описал — сиюминутное влечение. — сказала Мира. — Что самец даст самке за соитие?

— А что он должен дать, кроме потомства?

— Чувство безопасности, уверенности в завтрашнем дне… Любовь. Гарантию верности. Именно этим руководствуются женщины при выборе партнера.

— Да? — усмехнулся Герман. — Ты когда-нибудь бывала в клубах?

Мира промолчала.

— Человечество сейчас семимильными шагами бежит от собственноручно придуманных рамок морали. Молодежь трахается налево и направо безо всяких чувств. По пьяни. Потому что «че, ты ещё никого не трахнул?», «а ты че, ещё целка, что ли?». Ты можешь сказать, что в этом, мол, вы и не отличаетесь от сваргов, как я нас описал. Никаких экивоков, все ради того самого сиюминутного удовольствия. Но это не так. Если ваш секс и сведен к нашему «хочу-не хочу», то этот принцип опошлен самими людьми. Люди трахаются «просто так». Потому что «а почему бы и нет». При этом женщина, соглашающаяся на быстрый секс, вызывает презрение даже у мужчины, который с ней спит.

Он побарабанил пальцами по рулю.

— Как правило, ваши мужчины с подросткового возраста и большую часть жизни оценивают партнерш по принципу «даёт — не даёт». При этом и те, кто дают и те, кто не даёт, одинаково презираемы. Ваш секс не имеет смысла. Секс ради секса. У вас он не рассчитан на продолжение потомства. Потому что дети вам, большинству из вас, не нужны. Чайлд фри. Так эта мода называется?

Мира хмыкнула.

— А вот когда мужчина или женщина хотят потомство, вот тогда они долго и старательно воздвигают между собой многочисленные преграды, мешающие их естественному, и, что самое обидное, обоюдному желанию продлить свой род. Это называется ухаживанием. Как это… обязательным конфетно-букетным периодом. Оценкой партнера по многочисленным параметрам, которым он должен будет следовать до конца жизни. И, как правило, отбор не проходится, и оба остаются с желанием продлить свой род, но без того, с кем это можно было сделать. И все начинается по новой. И так годами.

— А разве мать — одиночка, это лучше? Ошибиться в человеке, а потом тянуть ребенка одной.

— Это у вас. У нас о ребенке заботится род. И никто в здравом уме не расстанется с партнершей, которая способна забеременеть.

— Ты сам себе противоречишь, — заметила Мира. — Так лихо опустил человечество, а, получается, для сварга самка оценивается тоже только по одному параметру. Залетит — не залетит. И те, кто не залетит — такие же ненужные, как и те, кто «не дает» у людей.

— Нет. — Герман вздохнул. — Черт. Зря я затеял этот разговор…

— Ответь.

— Ты сделала из моих слов вывод, что мы — бесчувственные. Это не так. Просто мы не маскируем наши основные инстинкты. Но женщина ставится на пьедестал. Только она может продлить род.

— Ага, — буркнула Мира. — Видела я ваши пьедесталы сегодня. Телки…

— Тебе сложно понять.

— Да ну? Я слышала Екатерину и Стеллу. Видела ваших самок, пока их мужики трахали телок! Вы презираете их! Для вас люди — второй сорт! Что ты скажешь на это?

— Мы не можем зачастую обойтись без них. Тех, кто может помочь нам произвести на свет сварга, — холодно сказал Герман, — но мы не обязаны уважать их за то, что они готовы отдать ребенка за деньги.