Методотдел

Рита… Ванда бы уже уволила ее за невыход на работу.

В тот день все коллеги, кроме Риты, сдали свои образовательные программы, выполненные по новой структуре. Поскольку мелкие недочеты были у каждого, мне приходилось доделывать все самому. Я давно убедился, что, несмотря на образцы, шаблоны и максимальные пояснения, каждый будет делать все по-своему. Я уже смирился с этим и особенно не возмущался, хотя порой терпение было на грани. До самого позднего вечера я провозился за работой, так как методисты приводили в порядок не только свои программы, но и программы всех студий, которые были в нашем Дворце творчества, в том числе и тех, которые вели педагоги, работавшие у нас по совместительству.

Вроде бы сидишь, но усталость чертовская и болят ноги так, будто ты весь день был на ногах, а не сидел на заднице. Поужинав и почитав новости, я лег спать пораньше. Проснулся я от телефонного звонка, как мне показалось, посреди ночи, хотя на самом деле было около двенадцати.

— Алло, — я даже не посмотрел, кто звонит.

— Алло, Егор Степанович, это я — Рита.

Я узнал ее тихий, немного дрожащий голос и тотчас проснулся окончательно.

— Рита, что случилось? Вы где?

— Бога ради, простите меня, что так поздно звоню, вы, наверное, уже спите…

— Рита, где вы? — повторил я свой вопрос.

— Простите, что я не вышла сегодня на работу, — будто не слыша мой вопрос, продолжала Рита. — У меня так сложились личные обстоятельства. Я не в городе сейчас. Я попросила Таню написать от моего имени заявление за свой счет до конца этой недели. Мне очень нужно.

— Но разве так делают? — начал было я.

— Знаю, что нет. Но…

— У вас все в порядке? Может быть, вам нужна какая-то помощь? Говорите.

— Нет, спасибо, мне ничего не нужно, только ваше разрешение отсутствовать неделю на работе.

— Я ничего не понимаю.

— Так можно или нет?

— Но если я скажу нельзя, вы разве сможете завтра прийти?

— Нет, не смогу.

— Тогда чего же вы теперь у меня отпрашиваетесь?

— Ну…

Тут разговор прервался. Поскольку я забыл подзарядить свой телефон, он совсем разрядился. Когда я нашел зарядку и включил его, Рита уже не отвечала на мои звонки.

Утром Таня подошла ко мне с заявлением от Риты.

Мы вышли с ней на балкон. Я любил смотреть на утреннее лицо Тани — всегда немного заспанное и оттого такое нежное и особенно доброе.

— Что у нее? — спросил я.

— Я не знаю, Егор Степанович. Ритка говорила очень спутанно. Она очень волновалась. Она говорила, что не может долго разговаривать, потому что еще нужно позвонить вам, а уже и так поздно.

— И что вы думаете об этом?

— Я думаю, что она большая дурочка, что вляпалась в какую-то нехорошую историю. Вечно с ней что-то случается. Вот не может человек жить нормальной жизнью. Только на этот раз я за нее неспокойна. В другие разы была спокойна, а теперь — нет.

Я подписал заявление и решил сам отнести его Ванде.

— Почему вы один? — спросила меня Капралова, как только я переступил порог ее кабинета.

— Вот, — я положил заявление на стол.

Она нахмурила брови и покачала головой:

— И вы подписали…

Я промолчал.

— А я не подпишу, — сказала Ванда.

Вернувшись в кабинет, пришлось распределить программы Кайсиной между другими методистами и заткнуть дыры в расписании ее занятий. Больше всех ворчал Агарев. Его волнительная заботливость за судьбу коллеги тут же улетучилась.

— Ничего себе… Она где-то там прохлаждается, а нам за нее работать… — ворчал он.

Чаще всего я обедал в столовой. Готовили там очень однообразно и невкусно, но деваться было некуда, до дома далеко, да и, собственно, обед в моей обители меня не ждал — там я только завтракал и ужинал. Не то чтобы я ленился готовить, но, учитывая неудобства из-за отсутствия кухни, старался максимально упростить этот процесс. А ведь я любил поесть — не в смысле набить брюхо, но поесть именно вкусно и разнообразно. Ну не мог я есть неделю одни и те же щи… Не мог.

Максим Петрович всегда обедал дома. Петя и Варя — еще совсем глупые в смысле режима питания; пытаясь экономить, они чаще брали с собой какие-то перекусы на работу. Таня и Рита бывали в столовой через раз, и то только вместе; мы тогда садились втроем за столик и вполне душевно проводили обеденный перерыв.

В четверг мы сидели с Таней за столиком вдвоем, такое впервые случилось, ведь без Риты она никогда не ходила сюда обедать. «Вчера не захотелось готовить», — объяснила она.

Мы молча ели сырный суп-пюре, которому явно не хватало густоты, надеясь, что овощное рагу и печеночные оладьи окажутся вкуснее. Я думал о Рите, и наверняка Таня тоже о ней думала, потому что через некоторое время она сказала мне:

— Знаете, Егор Степанович, я очень волнуюсь за Ритку. Я даже плохо спала ночью — никак не могу уснуть, и такое беспокойство — просто места себе не нахожу.

— Понимаю. Это все как-то странно, — согласился я.

— И самое главное, это не похоже на нее. Она, конечно, немного летящая и чуть авантюрная, но не до такой же степени. У меня все не выходит из головы ее голос, когда она звонила мне тогда, поздно вечером в понедельник, — заплаканный и дрожащий. И еще… В последние, может, месяца два она стала закрытой, как будто что-то скрывает. Это от меня закрытой, которая — могила, которая всегда, извините, вытирала ей сопли, когда ее бросал очередной ухажер. Ох, невезучая она какая-то…

Я подумал о том, что эта Ритка, у которой была такая бурная личная жизнь, в свою очередь, наверняка сожалела о такой невезучей и одинокой Таньке.

— Егор Степанович, я тут кое-что хочу предложить сделать. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, правда… Я хочу обратиться к нашей Эльвире.

Не видя связь между исчезновением Риты и руководителем музея, я вопросительно посмотрел на свою собеседницу.

— Ну, она ведь гадает и все такое… — пояснила Таня. — К ней многие во Дворце бегают. Я хочу, чтобы она разложила и на Ритку, только я ее немного побаиваюсь, мы с ней мало общаемся. Давайте вместе к ней подойдем.

Пышнотелую, молчаливую, но, когда было нужно, очень громко ругающуюся Эльвиру Толмачеву все немного побаивались. Ее взгляд мертвой хваткой мог впиваться в визави, сверлил и скручивал в трубочку. Такое облучение было неприятным, и неудивительно, что все держались от нее на расстоянии. Даже Капралова старалась с ней не связываться, то есть однажды она, пытаясь нажать на Эльвиру, получила такой мощный отпор, что теперь выбрала тактику дружбы. А Эльвира, смекнув, что из этого можно извлечь немалую выгоду в виде премий и всяческих поблажек, со временем сделалась для Ванды лучшей подругой. Они вместе ездили в рестораны и на пляж, устраивали совместные походы по магазинам, посещали одну и ту же парикмахершу и маникюршу. Эльвира не вылезала из рабочего кабинета Ванды, которая с ней советовалась по многим вопросам, перед тем как принять решение. И, конечно, Эльвира часто раскладывала для нее карты, чем окончательно привязала к себе, парализовав волю и остатки здравого смысла.