Методотдел

Мы решили идти пешком. Шли молча. Дождь почти закончился, но даже если б он продолжался, мы бы вряд ли его заметили. Я долго не решался задать главный вопрос, думал, может, Таня спросит или же Рита сама все расскажет, но, видимо, должен был это сделать именно я.

— Рита, что произошло?

— Извините меня, Егор Степанович. Таня, я деньги верну в ближайшее время. Спасибо, что выручили меня, — лепетала Рита, и слезы крупными каплями катились по щекам. Я знал, что своими расспросами причиняю ей боль, но решил, что должен знать о случившемся. Я взял ее за руку:

— Рита, что все-таки произошло?

Она отвернула лицо.

— Хорошо. Мы сейчас где-нибудь посидим, и вы все нам расскажете.

Такси привезло нас в центр. Мы сели за столик на набережной у «Коффишки».

Рита курила и смотрела на море.

— Все очень банально, — начала она, — я познакомилась с одним парнем, а он оказался игроком. Все было хорошо до определенного времени, а потом ему внезапно снесло крышу. Он проиграл большую сумму. Вы бы видели, в каком он был состоянии… Я не могла его бросить и ездила с ним играть и в Симферополь, и в Севастополь, и даже в Судак. И главное, все было успешно. Мы выиграли нужную сумму, вернулись в четверг в Ялту, а он решил поставить точку и сыграть напоследок, чтобы мы могли потом куда-нибудь поехать отдохнуть. И конечно, он все проиграл — классика жанра. Проиграл все деньги и еще двадцать тысяч сверху, а в качестве залога оставил меня. Мне, оказывается, цена-то всего двадцатка. Он еще подмигивал и просил верить ему, что он, мол, знает, что делает. Когда он проиграл, то сказал, что в пятницу утром привезет деньги… Правда, эти типы меня не тронули, спасибо хоть на этом, даже сытно покормили.

Глава VI, где описывается одно воспоминание начальника методотдела, в котором ключевую роль сыграли щи

Как только я начал работать во Дворце, то сразу же ощутил нехватку «своих» людей. Дворец так сложно принимал новеньких, что это заставляло думать о том, кого я могу взять сюда из своей прошлой жизни. Первой и единственной, о ком я подумал, была Лена. Я поспешил написать ей.

Одно время мы были очень дружны и даже немного более того… впрочем, стать ближе друг другу в том смысле, в каком это бывает между мужчиной и женщиной, мы не смогли. Всегда что-то мешало, менялся ветер, и то ее паруса устремлялись к другим берегам, то мои. А может, просто из-за затянутости дружеского общения в нас вселился страх переступить эту черту. Но было еще что-то — то, что было в самой Лене. Иногда она уходила в какое-то особое заторможенное состояние, будто охваченная неким недугом необязательно телесного свойства. И от такой Лены мне хотелось бежать, вернее, сначала хотелось разбудить, встряхнуть ее, снова услышать этот ручейковый голос и звонкий смех, но, когда я понимал, что она сама не хочет просыпаться, чутье подсказывало, что мне нечего делать, находясь рядом с ней.

У Лены всегда было огромное количество планов и самых разных проектов. Она создала замечательную уютную студию, где проводила развивающие занятия с детьми и их родителями. Работе с последними она уделяла особенное внимание, поскольку понимала, что без помощи родителей ее занятия с детьми почти полностью теряют свой эффект. Я называл ее большой умницей за это и полностью разделял такую точку зрения. Ее проект стартовал очень успешно, но затем как-то все рассыпалось. Многие ее начинания постигла такая же участь, а большинство и вовсе умерли, так и не начавшись. Что это? Такая обреченность на недоношенность. И почему она ходила по такому кругу, каждый раз воспроизводя одни и те же разочарования?

Лена проявила живейший интерес на мое предложение. Она говорила мне по телефону: «Ты не представляешь, как ты вовремя сейчас! Как мне необходима именно эта работа!»

У нас завязалось бурное обсуждение ее приезда. Я подыскал ей жилье на первое время, довольно непритязательное, как и мое, но недорогое и чистое. Быт ее волновал мало, она заваливала меня расспросами о Дворце, об отделе, о людях, что здесь работают. У нас возникло множество идей по поводу того, что мы вместе сделаем для методотдела и Дворца, какие проекты сможем реализовать, как мы будем вместе проводить свободное время… Но потом с ее стороны все резко стухло. Однажды утром я получил письмо, где Лена пространно писала о предназначении человека, о его пути и о том, зачем делать лишние зигзаги, если это не является твоим призванием. Она отказалась, а я вспомнил один день из своей прошлой жизни.

В том моем воспоминании я получил от нее сообщение в обед. Лена предлагала прогуляться вдоль канала и просила меня зайти за ней. Адрес в сообщении был не ее, а на противоположной от меня стороне Волги: она писала о каком-то деле ко мне. Был весенний солнечный день. Март подходил к концу, и снега в городе уже стало значительно меньше, а там, где особенно пригревало солнце, было и вовсе сухо.

Я виделся с Леной тремя днями ранее в театре. Она и тогда была инициатором встречи — позвонила и сказала, что у нее есть пригласительный на вечер. Я был свободен и так быстро добрался до места, что успел разглядеть в фойе все картины и фото актеров.

Лена пришла в театр, едва успев к третьему звонку. На ней было коротенькое черное пальто, воротник которого был поднят вверх. Она была без головного убора, ее красивые, светло-пшеничного цвета волосы, забранные на затылке в тугой хвост, делали ее похожей на какую-то медийную персону. Но тогда я так и не смог вспомнить, на какую именно. Это сейчас я понимаю, что она не была на кого-то похожа — она просто излучала легкость, что-то почти небесное. Лена улыбалась и была полна той мартовской свежести, которая так приятно обнимает человека в это время года. Я коснулся ее руки в знак приветствия. Она была тоже мне рада.

Мы были знакомы много лет. Одно время и правда казалось: мы вот-вот станем гораздо ближе друг другу, чем просто друзья. Но всегда что-то случалось — Лена ускользала, и мы отдалялись на определенное время. Я любил ее звонкий, журчащий голос и ясные голубые глаза. Она совсем не умела ругаться; я не мог представить, чтобы она кричала на кого-то или в чей-то адрес говорила ядовитые слова. Возвышенная, мечтательная… Лена была из хорошей семьи. Она получила правильное воспитание. Я так и вижу ее девочкой с белыми бантами, которая декламирует стихотворение со сцены Дворца пионеров. В своем детстве Лена ездила в «Артек» два раза, а это говорит о многом. Она умела играть на фортепиано, хорошо пела, окончила школу круглой отличницей. Я знаю, что, когда она была студенткой, в ее жизни случилась страшная трагедия, и это оставило большой шрам на ее сердце. Я знал это от наших общих знакомых, но сам никогда не расспрашивал. Может быть, я придумал, но горечь утраты всегда читалась в уголках ее губ, даже когда Лена была весела и шутила.

Как выяснилось, кроме меня в театре ее ждали двое мальчиков-подростков, двое братьев — дети ее подруги.

Мы прошли в зал и сели все вчетвером, как семья.

— Почему здесь эти мальчики? Зачем они тут с нами? Как ты думаешь? — спрашивала меня Лена.

— Не знаю, — отвечал я.

Спектакль был откровенно слабым, но у меня не было к нему какой-то неприязни. Слабость самой пьесы, режиссуры и игры актеров я принимал спокойно, позволяя им быть таковыми. Время от времени мы обменивались фразами с Леной.

— Знаешь, в детстве, когда здесь еще не было театра, а был Дворец культуры, я ходил сюда в танцевальный, — говорил я, — и здесь, с этой сценой, связано много моих детских воспоминаний, смешных и драматичных.

— Возможно, твой вклад есть тоже в том, что сейчас здесь происходит. Я имею в виду, что теперь тут театр.

— Надеюсь, только не в этом жутком спектакле, — шутил я.

Лена часто бросала фразы, напоминающие слова древних пророчиц и предсказательниц. Ее тяготение к мистическому было всегда, но при этом она была совершенно рациональна. За ней всегда чувствовались начитанность серьезной литературой и общение с образованными и талантливыми людьми.

— Эту пьесу, возможно следовало бы играть более эксцентрично… Как ты думаешь? — спрашивал я.

— Да, возможно. Знаешь, я вспомнила, что, оказывается, уже была на этом спектакле. На премьере как раз все так и было. Они играли гораздо эксцентричней, чем сейчас.

В тот день Лена была особенно близка мне, как никогда, пожалуй, за все время нашего знакомства. Порыв нежности переполнил меня, и захотелось обнять ее, но я так и не сделал этого.

— Вы сегодня особенно хороши, — лишь сказал я.