Методотдел

На прощание мы обменялись номерами телефонов и договорились как-нибудь «выпить по пиву».

В следующий раз со Львом Узбековым я случайно встретился на набережной.

— О, привет, привет, — обрадовался мне Лев. — Ты что-то совсем пропал!

Мы прогулялись по набережной. Лев рассказал, что сейчас работает над созданием серии рисунков к своему новому роману.

— Готовлю выставку к презентации книги, — пояснял мне он. — Мой роман и рисунки об одном и том же. Это единое целое.

— О чем же они? — спросил я.

— О детстве. Знаешь, я по своей природе человек очень свободолюбивый и, видимо, поэтому до сих пор не женат. Поменял кучу работ и множество городов… И, конечно, наломал много дров в жизни из-за этой своей натуры. Да я и не жалею, и то, что циник ужасный, — тоже не жалею. Но чем старше я делаюсь, тем больше вспоминаю о своем детстве, как там было хорошо и уютно. Это моя самая подлинная ценность, единственная религия, в которую я абсолютно верю.

Он тепло улыбался, обращаясь к этой теме, и я, кажется, понимал его, потому что и мое детство было таким же хорошим и уютным, и я с радостью часто уносился туда мыслями.

— Отличная тема, — сказал я в ответ. — Дашь почитать?

— Пока не дописал, извини, нет. У меня такое правило. — После некоторой паузы Лев добавил: — Но если хочешь, я могу показать рисунки… Ну, те, что уже готовы.

Двухэтажный дом с толстыми стенами, где жил Узбеков, был еще дореволюционной постройки. Объединившись с тремя другими домами, он составлял прямоугольник с типичным для старых южных городов внутренним двориком. Почти в таком же жил я сам, но только мой дом был гораздо больше.

На балконе второго этажа я увидел огромную клетку, похожую на вольер, где сидел самый настоящий орел.

— Ого, — вырвалось у меня.

— Да, есть тут у нас один, — ухмыльнулся Лев. — Периодически приносит в дом какое-то новое животное, а потом часть из них куда-то деваются. Я знаю, что сейчас у него живут удав и енот.

«Вот это настоящий живой уголок, — засмеялся я про себя. — Не то что у нас в отделе».

Зайдя в квартиру, я оказался в совершенно другой Ялте, какую не знал прежде. Комнаты двухэтажной квартиры были небольшими, но ее высокие потолки заметно увеличивали пространство. На первом этаже располагались ванная комната, кухня и гостиная, увешенная полками с вазами и сувенирными тарелками. У стены стояли два кресла и журнальный столик, а центр комнаты занимал старый громоздкий диван. Я обратил внимание на пузатые светильники с разноцветными стеклами, разместившиеся на подоконнике и на полках, и предположил, что вечерами здесь, должно быть, весьма уютно.

— Внизу я только сплю и принимаю гостей, а работаю там, наверху, — сказал Лев.

На второй этаж мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Когда-то она вела на балкон, но теперь балкон был превращен в обшитую деревом комнату. Вдоль стен стояли несколько картин, частью незавершенных. Все — с абстрактными изображениями, с потоками и вихрями, какими-то знаками, со своей геометрией. И наконец, к этой комнате примыкала еще одна, служившая постояльцу своеобразной литературной мастерской. Темно-оранжевые шторы плотно занавешивали окно. На диване лежал ноутбук, несколько книг, блокнот с ручкой. На письменном столе в двух стопках лежали графические работы.

— Вот, — сказал Лев, — моя новая коллекция. Ты первый, кто ее видит.

Это были зарисовки из жизни. Я узнавал улочки Ялты, местные дворцы, море и горы. На балконах сушилось белье, по крыше лазали кошки, за руку прогуливались влюбленные, во дворе дети играли в мяч, а старики на набережной — в шахматы. Большая часть работ была черно-белой, но некоторые рисунки раскрашены коричневым и синим. Это был очень теплый, узнаваемый мир.

— Твои работы просто созданы для того, чтобы иллюстрировать книгу. Смотрю на них и будто читаю истории, — восхитился я.

— По правде, художник тут не я, а одна замечательная местная девушка. Та мазня, что ты видел, — моя, а это, конечно, нет. Я давал ей почитать некоторые главы, и по мотивам этого она сделала серию рисунков, еще осталось штук пять.

Лев был доволен моей реакцией.

Уже выходя из комнаты, мой взгляд зацепил на книжной полке графический рисунок женщины с ребенком. Женщина сидела на стуле, а на ее коленях сидел карапуз лет пяти и держал в руках игрушечный паровозик. Я подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть. Рисунок был подписан «Марк Гренштейн».

— Так Лев Узбеков — это твой псевдоним? — спросил я.

— Да.

— Но почему ты выбрал себе такое странное имя?

— Я уже и сам не помню, — отмахнулся Лев-Марк.

Я еще долго оставался под впечатлением этой встречи. Меня заворожила идея «история плюс картинки», вернее, тот мир, который можно создать благодаря этому. Слово и изображение вступали в крепкий союз, расширяя границы фантазии, увлекая в желание создавать собственные миры. Я думал, а как это можно использовать у нас во Дворце? Наверняка ведь можно, и, в сущности, это представлялось совсем не сложным.

Глава XXI, из которой читатель узнает об опыте общения начальника методотдела с воспитанниками Дворца

Моя должность не предусматривала непосредственной работы с детьми. Исключением был непродолжительный период, когда в качестве эксперимента я согласился вести раздел обществознания на курсах по подготовке к ЕГЭ. Эти курсы были настоящей гордостью Капраловой: математика, русский и иностранный языки, физика, история. Она очень гордилась, что смогла расширить виды услуг Дворца, а заодно привлечь в бюджет дополнительные средства.

Мне же понравилась идея расправить свои лекторские крылья, чтобы немного полетать, покружить, так сказать, ведь стены отдела, пусть даже и для бывшего преподавателя, все равно что клетка. Я взялся вести лишь ту часть предмета, что была связана с философией и культурологией, другие разделы мне были неинтересны, и их отдали приглашенному учителю местной гимназии.

Я, конечно, хотел бы написать, что это был потрясающий педагогический опыт, ренессанс моей преподавательской практики, триумф и прочее. Но нет, мое «Общество мертвых поэтов» закончилось с уходом из университета. Уже на первом занятии я понял, что не получаю никакого удовольствия от того, что воспроизвожу усеченный вариант своих прежних лекций. Я был не убедителен для самого себя. Происходящее давало мне ясно понять, что не для того я все оставил, чтобы снова вернуться к тому же. Дети ожидаемо платили безразличием. Мои слова не трогали их, не разжигали в них интерес, не приводили к брожению их собственные мысли. Они сбегали с занятий, а те двое-трое, что оставались, сидели как истуканы, хлопая пустыми глазами, или прямо у меня под носом умудрялись торчать в телефоне. После того как однажды с занятия сбежала вся группа, я передал часы коллеге, сославшись на нехватку времени. К слову, у него дело вполне задалось. Видимо, разделы, связанные с политикой, экономикой и правом, в силу своей прагматичности оказались куда понятнее и ближе нашим «курсантам», чем моя ода античной философии.

Эта история не уронила меня в глазах моих методистов. Даже те из них, у кого я не вызывал симпатии, понимали, что причина неудачи не в том, что я не могу это делать или делаю ужасно плохо, а потому что не хочу. «Вам, по-моему, совсем не нужно это», — так и сказал мне однажды в порыве откровенности Петя.

Однажды мне довелось оказаться в роли сопровождающего иностранных детей. В этой авантюре не обошлось без участия Ванды. Неизвестно каким образом на нее вышла одна испанская семья, где двое детей увлекались изучением русского языка. Руководствуясь неизвестно какими соображениями, родители захотели отправить их почти на весь летний сезон в Крым. Детей решили поселить в санатории, а Дворец должен был составить индивидуальный образовательный маршрут на все лето. Разумеется, это поручили сделать методотделу. «Будут первые ласточки нашего нового потрясающего международного проекта», — говорила мечтательно Ванда.