Методотдел

Представление было совершенно обычным: дрессированные собачки, жонглеры, гимнасты, фокусник со своей ассистенткой, боксирующий кенгуру, не захотевший выходить на арену носорог и второе отделение с традиционными тиграми.

В выступлении клоунов, по всей вероятности, не обошлось без специальных установок на наш счет. В одном из их номеров нужны были добровольцы из зала, и меня буквально вытащили на арену. Нас с несколькими мужчинами посадили на стулья, выстроенные в круг на небольшом подиуме в центре арены. Затем велели каждому положить голову на колени позади сидящему, после чего из-под нас убрали стулья. Как в какой-нибудь «Матрице», мы зависли в воздухе на радость почтенной публике, ну и, конечно, Ванде и Эльвире, но это было еще не все. Апофеозом номера стали прыгающие через нас акробаты. «Хорошо, что не прыгающие бегемоты», — подумал я, закрыв глаз во время экзекуции.

После представления нас отвели к человеку со смешной челкой и ухоженными руками.

— Как вам наше представление? — спросил он.

— О, прекрасно! Спасибо. Мы замечательно провели время, — отвечала Ванда.

— Что-нибудь выпить? — предложил чубатый.

Мы вежливо отказались.

— Что ж, тогда можно обсудить детали.

Видимо, при нас с Эльвирой чубатый ничего не хотел обсуждать; он немного замялся, пока наконец ему в голову не пришла идея.

— Не хотите посмотреть животных поближе? — обратился он к нам.

Нас привели к тому упрямому носорогу, который отказался выйти на арену во время представления. Уж как его ни уговаривал дрессировщик, как ни заманивал, как ни бил хлыстом — ничего не вышло. Гордое животное знало себе цену. И публика все правильно поняла — она была полностью на стороне носорога и болела за то, чтобы он не уступил-таки кнуту. И он не уступил. И вот сейчас мы с Эльвирой смотрели в его добрые глаза. Я трогал рог, и мне представилось, что перед нами белоснежный заколдованный единорог. И сразу стало понятно, почему животное отказалось развлекать публику — благородному созданию не пристало балаганничать.

Затем к нам подвели шимпанзе. Эльвира, повинуясь спонтанной наивной радости, чуть нагнулась и протянула к нему руки — шимпанзе, расценив это как призыв, резво прыгнул к ней на шею. Видимо, он любил пышных женщин — принялся трогать свою новую знакомую за грудь, взлохматил ей волосы, но, к счастью, больше сделать ничего не успел, так как его немедленно разлучили с предметом внезапно вспыхнувшего интереса.

— Замечательно, — сказала Эльвира, приводя себя в порядок, — я уже дожила до того, что возбуждаю обезьян!

Встретившись с Вандой, по ее довольной улыбке я понял, что они договорились с балаганщиком. Сам чубатый казался немного расстроенным, вероятно, достигнутое соглашение больше было в пользу Капраловой, чем в его. «Эта своего не упустит», — подумал я.

Простившись с цирком, мы поехали в ресторан. Ванда щедро угощала нас в тот вечер, что только укрепило мои догадки. Вернулись мы поздно.

Бывало, вечером раздавался телефонный звонок.

— Мы заехали за вами. Спускайтесь, поедем гулять, — игриво, но вместе с тем безапелляционно заявляла Капралова.

Мы ехали куда-нибудь втроем, и Ванда пела:

Колокольчики, бубенчики ду-ду, На работу я сегодня не пойду.

Вообще, она часто пела припев этой песни, когда была не на работе. И это было не случайно. В ее пустой жизни работа — единственное, что придавало всему хоть какой-то смысл. С невероятной мощью — прямым следствием ее природного здоровья, она обрушивалась на решение задач, большей частью выдуманных ею самой, а значит, совершенно бессмысленных. На созидание Ванда, к сожалению, была совершенно не способна. Двигать, ломать, провоцировать, приводить в движение — вот ее призвание. Да, такое тоже нужно, но когда ничего другого нет, начинается сущая трагедия для окружающих.

«Всех отправлю на шоссе книжками торговать», — время от времени в припадке бешенства кричала Ванда, в том числе и на моих бедных методистов. Особенно влетало Рите, Тане и Пете, которые в силу своего воспитания не могли держать удар. Она ругала их за некачественную работу, но на самом деле мстила за молодость. Максиму Петровичу и Зине удавалось включать какие-то неведомые механизмы скунсовой защиты, поэтому Ванда не решалась вступать с ними в открытый конфликт. А так, доставалось всем: Агнессе Карловне — за то, что она не может придумать образ современной детской библиотеки; Аннушке — за ее грубые манеры и неряшливый внешний вид; музейщикам (кроме Эльвиры, конечно) — за их консерватизм в работе; Тамаре и Фирузе — за однообразие спектаклей; Витьке — за подбор фильмов киноклуба и поломки компьютеров во Дворце; Завадскому — за то, что он не участвует в общественной жизни. Меня она тоже, бывало, укоряла, но довольно мягко, рассчитывая, что ее «безграничное доверие ко мне» уже само по себе способно устыдить, а значит, и наказать меня.

Когда вот так поздно вечером Ванда и Эльвира заезжали за мной, мы обычно отправлялись в соседние городки и поселки.

Однажды в очередной раз мы поехали в Гурзуф, который я очень любил.

Ванда купила разливного вина в местном магазинчике и какой-то нехитрой снеди. Мы спустились к морю и устроили на камнях спонтанный ночной пикник. Было хорошо. Нарисованная лунная дорожка и окружающая со всех сторон тьма любовно оберегали нас от всего ненужного. Первая — магнитом притягивала к себе внимание, вторая — помогала держать фокусировку на этом серебряном пути, отсекая все внешнее. Если бы не безостановочная болтовня Ванды да конский смех Эльвиры, то можно было бы смело назвать картину идиллической. Впрочем, я привык к этим помехам и научился неплохо абстрагироваться от них.

— Егор Степанович, да вы не слушаете нас! — обратилась ко мне Капралова.

— Я просто залюбовался видом. Смотрите, как красиво, — попытался я переключить внимание коллег с их глупостей. — С нами разговаривает вечность!

Мои захмелевшие спутницы не смогли включиться в диалог и сразу отстали. Для меня вообще оставалось загадкой: зачем? Зачем Ванда, наверняка чувствуя пропасть между нами, пыталась таскать меня за собой? Что в этом? А может, именно различие между нами и толкало ее к сближению? Будто ее душа что-то смутно чувствовала, будто хотела научиться стать другой, отказываясь верить в то, что это невозможно. Не знаю.

Вместо вечности в тот вечер они вступили в беседу с одним не совсем трезвым типом. Мужчина в возрасте выгуливал свою большую лохматую собаку. Проходя мимо нас, он бросил фразу-тест «милым дамам», на который они могли бы не отвечать, и он пошел бы себе дальше. Но они ответили.

— Что отмечаете? — спросил он.

— Приятный вечер, — игриво ответила Ванда.

Дальше началось пикирование шутками, что в итоге вылилось в неожиданное предложение со стороны того типа… снять трусы; адресовано оно было моей начальнице.

Женщины рассмеялись, а мне было противно.

Редко, но все же случалось и такое, что душа моих спутниц просила танца, и тогда «Вамос а байлар» Софи Таккер крутилась в моей голове весь следующий день. Всё в том же Гурзуфе для своих плясок Ванда и Эльвира облюбовали «Коктейль-холл», куда меня бесцеремонно выдергивали из уютного пятничного или субботнего вечера. Жаль, что Гурзуф, чьи узкие улочки и черепичные крыши я так любил, по этой причине мне довелось чаще посещать в темное время суток.