Меж двух огней

— Мне нужна твоя помощь.

— Все, что угодно, Кискисс

— Я хочу выбраться отсюда. Хочу обратно в реальность.

Теперь я понимаю, зачем нужно просыпаться по утрам. Теперь я знаю разницу между правдой и вымыслом. Видишь, Пит? Я живу. Как ты и хотел.

========== Глава 5. Сильная ==========

Недоверие.

— Так что вам от меня нужно?

Мой голос слегка подрагивает: я боюсь потерять самообладание. Меня раздражает все, что происходит вокруг и все, кто меня окружает. С нетерпением жду, когда собрание закончится и мне разрешат уйти из этой мрачного помещения. Не поймите меня неправильно, в Дистрикте, расположенном под землей, любая комната погружена во тьму, которую не в силах разогнать тусклый свет миниатюрных лампочек. Мне трудно здесь находиться: я слишком привыкла к свободе. Но наибольшее отвращение у меня отчего-то вызывает кабинет Президента. Он кажется зловещим, лживым и хранящим множество скелетов в запертых на стальные замки старых шкафах.

— Мы хотим, чтобы ты помогла нам, — уклончиво отвечает Альма Койн, присев за длинный стол рядом со мной. Я, по привычке держа всех на расстоянии, отодвигаюсь. По гримасам на лицах присутствующих понимаю, что противный скрежет ножки стула о пол режет слух не только мне.

— Как именно? — честности я уже давно не жду, но мне нужна хоть какая-то определенность.

— Как я уже сказал, Китнисс, — прочищает горло сидящий напротив нас Плутарх, — все, что сейчас творится там, на поверхности земли — это революция. А ты — Сойка-Пересмешница, та сила, что ею движет.

Я — сила? Очень смешно, Хевенсби. Сломленная, сведенная с ума, почти убитая — мне рассказали, сколько времени и усилий потребовало мое восстановление — это я. Но не сильная, нет.

Терпение заканчивается. Мне противно находиться в одной комнате с этими людьми. Я ненавижу их. По правде говоря, сейчас я ненавижу почти всех — кроме тех, кого люблю. Прим, Гейл, мама, отец, Пит. Хотя, что касается последних двух я, наверное, люблю лишь их память.

Но больше всего я ненавижу себя. Кто виноват в том, что собранные было по осколкам жизни Победителей снова раскромсало на куски? Кто несет ответственность за гибель Дистрикта 12 и почти всех его жителей? Ответ один, и в нем не может быть сомнений: Китнисс Эвердин.

Вылетев из комнаты и как следует хлопнув дверью напоследок, врезаюсь в Гейла. Когда он успел стать таким высоким? В мою жизнь ворвались Голодные Игры, и у меня почти не осталось времени, чтобы замечать, что хорошего, знакомого, мирного происходит в этом мире. Я так много пропустила. Например, как выросла Прим и постарела мама. Или как Гейл превратился из парня в мужчину. Щеки заливает краска: я чувствую стыд и раскаяние пополам со смущением.

Странно, но вместо того, чтобы извиниться и отстраниться, я еще сильнее прижимаю пылающее лицо к его широкому плечу и обвиваю руки вокруг шеи друга. Тот зарывается носом в мои поредевшие волосы и шепчет:

— Все плохо?

— Не очень хорошо…

Не надо было отвечать. Раньше Гейл не мог вытащить из меня и звука, зато теперь я не могу остановить льющийся поток слез и слов. Парень обнимает меня еще крепче. Я невольно сравниваю его хватку с объятиям Пита. От Мелларка исходило слабое, но приятное тепло, от Хоторна — колючий, обжигающий, бросающий в волнующую дрожь холод. Я не знаю, в чем нуждаюсь больше.

— Я буду твоей силой. Хочешь?

Мой мальчик с хлебом, одуванчик, согревающий меня своим солнечным теплом доброты, больше не со мной. Но прежде, чем уйти, он изменил меня. Теперь мне нужен кто-то рядом. Постоянно, каждую минуту, каждое мгновение моей последней битвы. Я больше не справлюсь в одиночку.

— Хочу.

Другой день. Другая комната. Другие чувства.

— Что я должна делать?

========== Глава 6. Безликая ==========

Стыд. Холодные капли стекают по лицу и падают на дно глубокой раковины. Потоки краски окрасили воду, меня и все вокруг в черный цвет. Кожу пощипывает. Губы плотно сжаты, но во рту все равно чувствуется жирный привкус помады. К горлу подступает тошнота. Трудно дышать. Легкие наполнены искусственным дымом со съемочной площадки; в них больше нет места даже для кислорода. Я смотрю в зеркало, и мне становится страшно. Что с моим лицом? Оно серое, оно мертвое. Никакое, как и я сама. И это — лицо революции?

При мысли о событиях сегодняшнего утра обычно бледные щеки пылают огнем. Я не справилась. Я бесполезна. В груди поднимается горячая волна злости. Ну почему все вечно ставят на меня?!

Перед глазами все еще маячат ухмылка Хеймитча и разочарованный взгляд Гейла, а в ушах звучат бодрые напутствия Эффи, раздраженные крики Плутарха и непрекращающиеся замечания режиссера. Закрываю глаза и зажмуриваюсь настолько крепко, что становится больно. Надо успокоиться. Чертыхаюсь сквозь зубы. Надо, но не получается. Накатывает ощущение, будто я снова стою на сцене и слушаю указания, что доносятся через интерком из застекленной кабинки. Молчаливая до немоты, послушная до покорности и безвольная до безликости. Даже не марионетка — так, декорация. Меня подкрашивают, одевают, поправляют, ставят, поворачивают, ломают. Обо мне говорят в третьем лице, словно у меня нет своего собственного, первого. Или словно я не его не заслуживаю.

Открываю рот, но слов нет. Фалвия снова и снова повторяет нужную строчку. Она встает передо мной и в красках описывает битву, в которой я якобы только что участвовала. Напрасно. Я знаю, что это понарошку, и не могу сделать вид, будто все по-настоящему. Не могу убедить других, не поверив сама.

Голос сбивается на высокие ноты и затихает, сорвавшись на последнем слове. Еще одна попытка. Еще. Суета вокруг нарастает с каждым моим провалом. Какие-то люди — я почти не различаю лиц, слишком слезятся глаза — отлаживают дымовую машину, меняют освещение, настраивают камеры, притаскивают еще пару манекенов и подбадривают меня, хлопая по плечу. Вения поправляет повязку, пропитанную алой краской. Флавия начищает брошь Сойку-Пересмешницы, чтобы золото засияло ярче солнца под светом мощных прожекторов. Октавий изводит, наверное, тонну бумажных салфеток, стирая капли пота на моем лице, осторожно, стараясь не повредить яркий макияж. Все начинается с начала. И все снова не так.

Едва услышав голос бывшего ментора, я позорно сбегаю с поля боя — не этого игрушечного, а собственного, настоящего, боя с самой собой. Отшвыриваю в сторону лук, срываю с плеча колчан, полный стрел, спрыгиваю со сцены и молнией несусь к выходу. Хеймитч встает было на моем пути, но я со всей силы толкаю его в плечо и скрываюсь во мраке коридора, уже по привычке оглушительно хлопнув дверью.

Он предал меня, оставив Пита на Арене. Я предала его и всех нас, когда согласилась стать бездушной куклой в руках Плутарха. Мне ведь было прекрасно известно, что ничего не выйдет. Сойка изменила самой себе, выбрав самый простой выход, променяв небо на клетку и возложив собственную ответственность на плечи других, и потерялась, потеряла своё лицо. Китнисс, которую создали Хеймитч, Цинна и Пит, так бы не поступила. Она ведь никогда не искала лёгких путей.

Стук повторяется, отдаваясь тупой болью в затылке. Понимаю, что это — по-настоящему. Кто-то пришёл за мной. Медленно, на дрожащих ногах пересекаю комнату, подхожу к порогу и прижимаюсь лбом к двери. Но не открываю, нет. Я и так почти уверена, что это Хеймитч. Или Гейл. Или Эффи. Какая, в сущности, разница?

Кто бы ни стоял за этой дверью, он не должен увидеть то же, что увидела я, взглянув на себя в зеркало. Не должен узнать о том, что лицо революции на самом деле безлико.

========== Глава 7. Искренняя ==========

Раздражение. Стук повторяется. Снова и снова. Тише и тише. Я глубоко вздыхаю и, оставив тщетные попытки придать лицу нейтральное выражение, открываю дверь. Смотрю прямо перед собой, ожидая увидеть недовольного Плутарха, разъяренную Эффи или, что еще хуже, разочарованного Гейла, но ошибаюсь в своей преждевременной ненависти с стоящему на пороге человеку. Мой взгляд пронзает воздух и упирается в противоположную серую стену пустынного коридора. Озадаченно опускаю глаза…