Меж двух огней

Примроуз. Взволнованная, с сжатой в по-детски маленький кулачок рукой, так и оставшейся висеть в воздухе.

— Ты долго не открывала… Все в порядке?

— Да…

Голос хрипит и срывается, как после года молчания. Откашливаюсь, пробую еще раз.

— Да.

Звучит лучше, звонче, громче, и вместе с тем враждебней. Поколебавшись минуту, пропускаю сестру внутрь отсека и закрываю дверь на задвижку.

Войдя вслед за ней в комнате, замечаю на кровати смятое полотенце. Грязное, в черных разводах. Судорожно хватаю его и не глядя бросаю в нижний ящик прикроватной тумбочки.

— Что ты здесь делаешь? У тебя в это время должны быть занятия в школе.

Прим долго мнется, отчего-то не решаясь ответить. И, когда, наконец, отвечает, то говорит совсем не о том.

— Я слышала, ты согласилась стать Сойкой-Пересмешницей, — она начинает осторожно и издалека.

Привычка — вторая натура. Я ничего не сказала родным о своем решении, желая обезопасить их жизнь и сохранить покой.

— У меня не было выбора. Я должна защищать тебя и маму… И Пита.

— Ты говоришь так, будто пытаешься оправдаться.

Когда моя Прим успела стать такой по-взрослому проницательной? Я теряюсь от внезапного открытия.

— Наверное, это потому, что у меня ничего не получается, что бы я ни делала.

Сделав шаг назад, тяжело опускаюсь на постель, упираюсь руками в жесткий матрас и отвожу взгляд, уставившись в пол. Мне стыдно: эта маленькая девочка с вечно испуганным выражением невинных, как у олененка, глаз, не должна видеть мою слабость, мое отчаяние, мое бессилие, мои ошибки.

— Прости.

Странно, но я чувствую себя виноватой вовсе не перед Плутархом, или Койн, или Бряк, или Гейлом, или перед народом, который ждет, что я вот-вот восстану из пепла и поведу всех за собой в прекрасный новый мир. Я виновата только перед ней, перед Примроуз. Мне так хочется все объяснить и обо всем рассказать, но я не в силах издать ни звука.

Прим подходит ко мне, так и сидящей на аккуратно заправленной постели, опускает ладони на мои плечи и обнимает. Я прижимаюсь лбом к ее впалому животу, обвиваю руками талию и закрываю глаза. Она гладит меня по голове.

— Ты снова пытаешься меня опекать, — в ее голосе слышится усталый укор и что-то еще, что-то незнакомое. — Не надо.

Отстранившись, поднимаю голову и моментально вздрагиваю, почувствовав, как по спине пробегает неприятный холодок, стоит нашим взглядам вновь пересечься. С лица моей тринадцатилетней сестры на меня смотрят глаза взрослой женщины. Страх сменился решимостью. В глубине черных зрачков поселилась печаль. Так смотрит человек, который знает чуть больше, чем ему бы хотелось. Или ребенок, раньше времени вступивший во взрослую жизнь.

— Я говорила с Президентом Койн, — будничным тоном говорит Прим, делая вид, что не замечает направленного на нее пристального взгляда.

— Ты… что?

Повышаю голос. В нем должен звучать упрек, а звучит страх. С первого дня пребывания в Тринадцатом я пыталась держать своих родных как можно дальше от этой женщины. Мне не нравится взгляд ее бесцветных, холодных и обманчиво пустых глаз, каким она смотрит на Прим. Койн изучает ее, рассматривает, словно вещь, мысленно набрасывая варианты, чем бы она могла пригодиться и как ее можно использовать.

Сестра оставляет вопрос без ответа и продолжает:

— Я бросила школу. Там не учат ничему, что действительно важно. Я пришла в Штаб и попросила присвоить мне звание солдата.

— Тебе же нет четырнадцати!

— Президент сделала для меня исключение. Я сказала, что хочу помогать тебе, быть в команде Сойки-Пересмешницы.

Вскочив с постели, хватаю ее за плечи и с силой встряхиваю.

— С ума сошла?! Я не пущу тебя на войну!

Прим нежно касается моей щеки кончиками пальцев. Страх сменяется ужасом. Каждое ее прикосновение обжигает, горячая волна захлестывает меня с головой. Я не могу ей запретить. Не могу помешать. Я уже не требую — я прошу.

— Утенок…

Она с сожалением качает головой. Длинные косы цвета спелого льна колышутся в такт словам, падающим на меня, словно разрывные снаряды на Двенадцатый.

— У меня своя война, Китнисс. Я буду не забирать, а спасать жизни. Твою, Гейла, Пита и других.

— Они хотят сделать из тебя военного врача?

— Нет. Этого хочу я.

В голове стрелой мелькает смутная догадка.

— И давно?

Примроуз еле слышно вздыхает и, пряча глаза, признается:

— После возвращения с Арены ты была без сознания так долго, что мы всерьез опасались за твою жизнь. Удар тока оказался слишком сильным: в какой-то момент сердце не выдержало и остановилось. Врачи несколько часов не выходили из реанимации, сражаясь за твою жизнь, а я… Я в это время была в школе, слушала лекцию по истории Дистрикта-13. Нам задали выучить ее к следующему дню и ответить, стоя у доски. Так глупо.

Ее тонкий голос крепнет с каждым словом. Он дрожит уже не от испуга или смущения, а от гнева.

— И что было дальше?

— Тебя спасли, — коротко отвечает сестра. — В Учебном Центре я больше не появлялась. Пошла учиться и работать в госпиталь.

Я лишь беспомощно открываю и закрываю рот, словно выброшенная на берег рыба.

— Ты спрашивала, что я здесь делаю? Меня послал Плутарх. Когда ты сбежала со съемочной площадки, он примчался в больницу, отыскал меня и попросил поговорить с тобой. Он думает, что я смогу найти нужные слова.

Неслучайно именно сестра стояла под дверью моей комнаты. И то исключение тоже не было случайностью. Сноу использует Пита, Койн — Прим. Теперь она тоже часть Игр. Я боюсь тех самых «нужных» слов. Я знаю, она их обязательно найдет. Так и происходит.

Прим садится рядом и протягивает мне раскрытую ладонь. На загрубевшей коже тут и там виднеются мозоли и волдыри, а тонкие пальцы испещрены порезами. Это рука не ребенка, что еще год назад доверчиво прижимался ко мне во сне и прятался за мою спину в поисках защиты, а взрослого, равного мне человека. Не младшей сестры, а верной союзницы и лучшей подруги.

— Я с тобой.

Чуть помедлив, накрываю ее ладонь своей.

— Расскажи мне, Китнисс. Расскажи мне все.